Прощай, Рим! - Ибрагим Абдуллин

— Капут, капут! И Гитлер капут, и Муссолини капут! — Антон опрокинул содержимое бокала в глотку, зажмурился от удовольствия.

Фонци улыбнулся:

— «Лакрими Кристи».

— Иди, Антон, пошли сюда Сережу, пусть и он Москву послушает. А сам останься на его месте — у ворот.

С приходом Логунова разговор пошел более свободно. Фонци рассказал о своих горестях. Проклинал Гитлера, по вине которого погиб его любимый брат и теперь вот он остался один как перст. Помещик осушил платком навернувшиеся слезы.

Момент был самый подходящий.

— Сережа, — сказал Леонид, — растолкуй ему, какие у нас затруднения, не согласится ли он помочь с продовольствием.

Помещик внимательно выслушал Сережу и замотал головой:

— Да, да. Хлеб, сыр, мясо?..

— Курева, соли, спичек, мыла… — дополнил список Сережа.

— А сколько вас человек?

Леонид на мгновение задумался, правду ли ему сказать или?..

— Около сотни.

— О, целая армия!..

Леонид не понял, то ли хозяин усадьбы восхищен, то ли его ужаснула перспектива кормить такую ораву.

— Чего он, Сережа? Не согласен, что ли?

И Сережа был удивлен, услышав чуть ли не вдвое увеличенную цифру. Но он и бровью не повел — командиру, дескать, виднее.

— Нет, ничего такого не говорит.

Леонид приложил руку к сердцу и поблагодарил.

Синьор Фонци кликнул Софи, приказал принести новую бутылку вина. После двух-трех бокалов он совсем подобрел, еще раз поздравил гостей с великой победой на Восточном фронте. Потом обратился к Сереже:

— По эту сторону ущелья пасутся мои стада. Каждый день будете брать по барану. Пастухов я предупрежу.

Леонид крепко пожал ему руку.

— Спасибо. Надеемся, что немцы ничего не узнают о нашем разговоре, — сказал он, пытливо посмотрев в глаза Фонци.

— Нет, нет, — ответил синьор Фонци. — И пастухи, и люди в усадьбе — народ надежный. Гитлер — скорпион, все фашисты варвары. — Он опять вспомнил о своем погибшем брате.

Леонид еще раз протянул ему руку:

— Значит, друзья?

— Да, да! — Фонци с восхищением посмотрел на могучего русского гостя. — Богатырь!..

Кто из них когда-нибудь думал, что двадцать шестую годовщину Октября они встретят в гроте около Рима и что праздник получится таким торжественным, принесет столько радости!.. При слове Киев брызнули слезы из глаз даже у тех удальцов, которые не плакали ни разу со времен далеких младенческих лет.

— Киев! Киев!.. Это же… это же… — Украинец Остапченко так и не нашел, как выразить свои чувства, бросился обнимать и целовать друзей. Потом налил полную кружку «фраскати». — Товарищи! За родной наш Киев — ура!

Чтобы отпраздновать годовщину Октября вместе с советскими людьми, в ущелье к партизанам пришли Капо Пополо, Москателли, Джулия с Дуэлией, Марио и еще несколько итальянцев из города и усадьбы. Попозже подоспел и Грасси. Шепнул Леониду, что удалось передать Россо Руссо записку с указанием, где их найти.

На бойцах свежевыстиранные, еще пахнущие мылом и ветром рубахи, на каменном столе вино и разная снедь, в сердце ликование — победа не за горами, и они тоже солдаты в этой великой битве…

Москателли, как всегда, весел, разговорчив, да и бойцы так и липнут к нему, не видались-то почти месяц, есть о чем порассказать друг другу. Оказалось, отсутствовал он так долго потому, что ездил по поручению партии в окрестные деревни.

— Знаете, — говорит он, — кто командует тамошним отрядом? Ей-ей, никогда не догадаетесь! Поп! Да, да, дон Паоло Марчеллини. Сам в черной сутане, в одной руке священное писание, а как услышит слово «фашист», ругается почище нас, грешных. В тот день, когда скинули Муссолини, он произнес на площади Святого Петра речь, в которой открыто призывал выступить против немцев. Папа, узнав об этом, объявил его сумасшедшим. Как бы не так! Отец Паоло умница и отважный, как лев.

— А вам, синьор Москателли, случалось видеть папу? — полюбопытствовал Сережа Логунов.

— Как-то один раз на площади Святого Петра слышал, как он с балкона зачитал обращение к верующим.

— Когда? Расскажите, пожалуйста.

— Нашел, о чем сегодня толковать!.. Товарищи, синьоры, синьориты, наполняйте чаши вином, сейчас подадим на стол праздничный шашык!

Оказалось, что приготовить «шашлык по-итальянски» дело не очень-то хлопотливое. Освежевали внизу у ручья овечку, которую пригнал Марио, отрубили два задних окорока, посолили, поперчили и сунули в горячую золу. Сверху прикрыли обуглившимся хворостом.

Посмотрел Никита, как кухарничает Москателли, захохотал:

— У нас так, в золе, картошку пекут!..

Немного спустя в нос ударил соблазнительный запах жаркого из свежей, сочной баранины, и вот минут через тридцать — сорок Москателли с торжественным видом предложил участникам праздничного пиршества наполнить бокалы и с помощью пастухов вытащил из-под груды тлеющих углей два аппетитных, лоснящихся темно-золотистым жирком окорока.

— Ну как, вкусно? — спросил он, дружески похлопывая по плечу Никиту.

Тот зубами впился в поджаристую, хрустящую корочку и блаженно облизнулся, добравшись до душистого, нежного мяса. Скосил цыганский глаз на Москателли и, продолжая жевать, хмыкнул:

— Язык проглотишь!

— А ты говоришь: картошка! — поддел его Шалва Дидиашвили.

— Не хулите, братцы, родную картошку, — сказал Ильгужа. — Бывало, испечешь на костре…

— Брось, Ильгужа, таким блюдом и в раю, наверно, не потчуют. Браво, товарищ Москателли!

— Правильно, правильно! Едал, бывало, грузинские шашлыки, но по сравнению с этим не то!

— Может, и едал, да на сытое брюхо! — вступился Шалва за кавказскую кухню. — И грузинский шашлык хорош по-своему, и итальянский имеет свои достоинства.

— Нет, не говори, кацо! Попаду домой — мясо только так буду готовить.

Вкусно, но маловато. А все же полакомились. Запили ароматным, вяжущим во рту вином. Коряков вышел из-за стола:

— Хорошо с вами, но пора на дозор, ребят сменить надо. Пошли, Никита.

С ними ушли еще четверо бойцов.

— Ну-ка, Шалва, затяни «Цицинателу».

— Кацо, знаешь сам, какой у меня голос. Муртазина попросите спеть да на курае сыграть.

— И до него очередь дойдет. Вся ночь наша.

— Кацо, только уговор — не смеяться.

Дидиашвили прополоскал горло вином и гортанным голосом затянул «Цицинателу».

К поющим пересели Петр, Дуэлия и Джулия, которая тихонько бренчала на гитаре, стараясь подобрать аккомпанемент к незнакомым и таким разнообразным, не похожим одна на другую мелодиям.

А на другом конце стола завязался спор. Там сидят итальянцы. У них это бывает: как сойдутся в компании, давай спорить. А о чем — все равно. Например, один говорит, что петух у Дзукере пестрый, а другой сразу же выскочит и возразит: нет — красный! Один говорит, что у жены Фарабулли родинка на правой щеке, а другой на дыбы: врешь, на левой. И разгорается сыр-бор. Гомонят, галдят, потом спохватятся, и выясняется, что у бедной женщины родинка вовсе-то не на щеке, а на подбородке.

Вот и теперь. Порадовались успехам русских войск, перебивая друг друга, поговорили о Киеве, хотя о нем никто, кроме Грасси, ничего толком и не знал. А тот сидел себе, помалкивал, лишь изредка перекидывался словечком с Ильгужой, который тоже был не из разговорчивых.

Поскольку Киев был далеко, спор принял другое направление. Каждый стал хвалить город, где он родился или когда-то жил или мимо которого ему случилось проезжать.

— Венеция — жемчужина Италии!

— А Неаполь — сапфир! Солнце, лазурь, море, Везувий!..

— Там у вас миллионеры да бродяги. Тунеядцы одни, а Милан — кузница Италии.

— Хо! Милан… — не вытерпел и Грасси. — Милану твоему всего тысяча шестьсот лет, а вот нашей Генуе — две тысячи триста! И нигде не было больше таких славных мореплавателей, как у нас.

Зашумели вовсю монтеротондовцы. Бьют в грудь кулаком, кричат:

— А Риму две тысячи семьсот девятнадцать лет! — Они считают себя в некотором смысле жителями столицы Италии. Ну да, от них до Рима рукой подать.

Наконец поднялся застенчивый парень — пастух из имения Фонци. Видимо, тоже кровь заиграла, захотелось постоять за честь своего родного края.

— А знаете, какой город лучше всех других городов Италии? Не знаете?.. Сиена!

В ответ раздался дружный хохот:

— Сиена? Забытая богом и людьми провинциальная дыра. Захолустье!

Однако парень из Сиены не хочет сдаваться, тоже повышает голос:

— Во-первых, в Сиене самые гостеприимные люди в Италии. Не верите? Езжайте и посмотрите, что написано на городских воротах.

— Некогда разъезжать, ты так скажи!

— Никогда не видел, значит, Сиену? А кричишь — дыра!

— Ну, ты скажи, скажи!

— На каменных воротах Сиены, — говорит парень, расправив плечи и гордо вскинув голову, — вырезано: «Сиена распахивает душу перед странником шире, чем эти ворота!..»