Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

— Далеко. Побереги патроны.

Рулевой лег грудью на корму и обрезал канат, косо уходивший в воду. После этого лодка сразу изменила курс и вскоре исчезла в тумане. Продолговатый предмет, который она до этого тащила за собой на буксире, всплыл и стал медленно приближаться к берегу, пока не застрял на мелководье.

Толгай разулся, закатал штанины выше колен и отправился осматривать загадочный подарок. Вернулся он довольно скоро с выражением нехорошего удивления на лице.

— Улек, — обронил он. — Труп.

— Свежий? — спросил из машины Зяблик.

— Ага… Здесь чик-чирик. — Толгай провел ребром ладони по горлу. — Кровь мало-мало идет.

Все невольно глянули туда, где очередная волна, Приподняв мертвеца, тащила его поближе к берегу.

— А ведь вода поднимается, — задумчиво сказал Смыков, почему-то вдруг утративший интерес к сооружению плота.

— Поднимается, — подтвердил Зяблик зловещим голосом. — Только не суждено нам утопнуть.

Далеко-далеко, в той стороне, откуда появилась лодка, море вспенилось бурунами, как это бывает, когда стая дельфинов гонит к берегу косяк рыбы. Вскоре уже можно было различить, как из воды вылетают и вновь уходят на глубину массивные пятнистые тела. Несоразмерно маленькие головки сидели на длинных змеиных шеях. При каждом прыжке ласты морских гиен шлепали по воде, как лопасти колесного парохода. Путь стаи в точности соответствовал маршруту лодки. Достигнув разрушенного моста, звери дружно повернули к островку.

— Кровь чуют, — сказал Зяблик. — Как волки, по следу идут.

Наиболее проворные из морских хищников уже выскочили на мелководье. По песку они двигались хоть и тяжеловесно, но довольно проворно, переваливаясь на ластах и отталкиваясь лопатообразными хвостами. Страшноватые даже издали, вблизи эти твари внушали еще и омерзение — очень уж не сочеталась голова кровожадной гиены с пухлым тюленьим телом.

Пожирание трупа напоминало сцену розыгрыша спорного мяча в баскетболе — мертвец взлетел высоко вверх, две могучие туши столкнулись в борьбе за него, каждый успел отхватить по приличному куску, после чего на вожделенную добычу накинулась уже вся орава.

Трапеза была закончена в считанные секунды. Некоторое время морские гиены тузили друг друга, издавая тягучее, почти коровье мычание, а потом, словно по команде, уставились на людей. Лилечка взвизгнула.

— Медленно отходим, — сказал Смыков. — Вы, товарищ Толгай, приготовьте гранату. Но без моей команды не бросайте.

Самый крупный из хищников резво зашлепал к берегу, за ним двинулись остальные. Пистолетный выстрел Зяблика не произвел никакого впечатления — тут скорее пригодилось бы противотанковое ружье. На суше морские гиены передвигались со скоростью подагрического старика, но отступать их потенциальным жертвам было просто некуда — островок в ширину не превышал полусотни метров.

— Бегом! — приказал Смыков. — Всем укрыться за машиной. А вы, братец мой, бросайте, бросайте.

Толгай зашвырнул гранату в самую гущу наступающей стаи, но грохнула она глухо — должно быть, попала под чье-то брюхо. Однако агония одной из морских гиен на время отвлекла внимание других. Мучиться раненому зверю не пришлось — его растащили на части так быстро, словно это был ком сахарной ваты, а не четверть тонны мяса, костей и шкуры.

Следующая граната — предпоследняя — разорвалась более удачно. Вожак лишился хвоста, еще пять или шесть хищников были изрядно посечены осколками. На этот раз морские гиены проявили сообразительность, свойственную всем млекопитающим, утратившим связь с сушей. Проворно развернувшись, они бросились к воде, достигнув приличной глубины — нырнули, а затем расположились вокруг острова кольцом. Запах крови раненых родичей возбуждал их, заставляя то и дело завязывать бурные, короткие стычки, что, впрочем, почти не мешало ведению правильной осады. Теперь с острова могла ускользнуть разве что птица.

— Девятнадцать голов, — меланхолично объявил Цыпф. — А нас шестеро. Больше чем трое на одного. По паре кусков на брата только и достанется.

Дождь между тем усиливался. Это была уже не вялая морось, а хороший ситничек. Воронка от первой гранаты наполнилась водой, и к ней вплотную подбирались волны.

— Прямо наводнение какое-то, — пробурчал Смыков. — Никогда не думал, что такое может случиться.

— Может, — сказал Цыпф упавшим голосом. — Я давно вам хотел сказать… Был рапорт от Еременко… В прошлом году Сиерра-де-Дьябло целиком заливало два раза, а в этом уже три.

— Будем считать, четыре. — Верка опустилась рядом с Зябликом. — Давай, зайчик, покурим напоследок.

— Без паники, — заявил Смыков. — Безвыходных положений не бывает.

— Бывает, — сказал Зяблик. — Бывает в жизни безвыходное положение. Хоть раз да бывает. В первый и последний.

— Не каркайте, братец вы мой… Пусть все хорошенько подумают над создавшейся ситуацией и выскажут свои предложения.

Думали до тех пор, пока подступающая вода не стала лизать ноги. Тогда забрались в драндулет, стоявший на самом высоком сухом месте островка. Морские гиены тем временем сожрали изувеченного вожака и стали планомерно стягивать кольцо окружения.

— Сейчас проверим, как у кого котелок варит, — Смыков глянул на часы. — Начинайте. Кто первый? Может, вы, Лилечка?

— Я не знаю, — губы девушки дрожали. — Только не отдавайте меня этим тварям. Лучше застрелите!

— Все понятно. А вы, Вера Ивановна, что предлагаете?

— Что тут предлагать, — Верка обреченно пожала плечами. — Допьем вино. Докурим табак. Если есть желающие, могут трахнуться со мной. Все.

— Примем к сведению… Ваша очередь, товарищ Толгай.

— Ризалык! Согласен!

— С чем согласен? С предыдущим оратором?

— Ага, — радостно закивал головой Толгай. — Согласен. С Веркой согласен.

— Значит — пить, курить и трахаться. — Смыков почесал за ухом. — Конструктивное предложение, ничего не скажешь. Вы, братец мой, тоже его поддерживаете? — Вопрос относился к Зяблику.

— Выпить мы, наверное, успеем, — Зяблик глянул на волны, уже кипевшие под драндулетом, — а вот на все остальное времени может и не хватить. Но вы, кореша, не отчаивайтесь. Следующая ваша жизнь будет позавидней этой. Смыков родится волкодавом, Верка — царицей Клеопатрой, Чмыхало — папой римским, Лилечка — канарейкой…

— Позвольте мне! — Цыпф вскинул вверх руку. — По моим подсчетам, вода достигнет уровня человеческого роста через полчаса. Плот соорудить мы не успеем, тем более что у нас нет ни гвоздей, ни веревок. Да и не спасет от морских гиен.

— А что спасет? — нетерпеливо перебил Смыков.

— Только чудо! — с горячностью продолжал Цыпф. — Не мной одним подмечено, что Лилечкино музицирование иногда вызывает самые неожиданные последствия. Вот пусть она и сыграет сейчас что-нибудь, но только от всей души. Как недавно просил ее дон Бутадеус… э-э-э… извиняюсь, дядя Тема. Помнишь, Лилечка?

— Помню, — почти прошептала она. — А что играть?

— «Гибель „Варяга“», — подсказал Зяблик. — В самый раз…

Наверх вы, товарищи!Все по местам!Последний парад наступа-а-а-ет!

— Я бы попросил вокалистов воздержаться, — деликатно заметил Цыпф. — Тут значение имеет… э-э-э… мелодичность.

— Между прочим, я был запевалой четвертого отряда Новосадской исправительно-трудовой колонии строгого режима! — обиделся Зяблик. — И в мелодичности не хуже тебя кумекаю. Со мной композитор Байкалов сидел.

— Но сейчас не тот случай, — настаивал Цыпф. — Мы потом все вместе споем… Если спасемся.

— Ладно, подыхать — так с музыкой, — Зяблик махнул рукой.

И Лилечка грянула «Варяга».

Даже самый посредственный музыкант один раз в жизни может сыграть гениально, особенно если подмостками ему служит собственный эшафот или край разверзнувшейся могилы. Сейчас был именно такой случай. Никогда еще, наверное, этот заигранный мотив не звучал так страстно и проникновенно, тем более что плеск наступающих волн напоминал шум забортной воды в кингстонах, а зловещее мычание морских гиен — вопли разъяренных самураев.

Под такую музыку не хотелось покоряться злосчастной судьбе. Под такую музыку хотелось идти сомкнутым строем в штыковую атаку или, в крайнем случае, плевать в ненавистные рожи палачей. Повинуясь неосознанному порыву, Толгай схватился за рукоять сабли, а Зяблик прострелил уже подбиравшейся особо наглой гиене голову.

— Еще! — почти простонал Цыпф, когда надрывная мелодия стала близиться к концу.

Этого можно было и не говорить — на Лилечку уже просто не было удержу. Она и сама вдруг поверила, что спасение может дать ее музыка. Откуда только что взялось — и мощь, и упоение, и виртуозность! Задрипанный аккордеон звучал, как хорошо сыгранный симфонический оркестр.