Теннисные мячики небес - Стивен Фрай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я сейчас вроде как финансовый советник.
На самом-то деле он вел комиссионную торговлю закладными. По мнению Порции, лучше уж было продавать оконные рамы или травяные настойки.
– Подвернулась возможность получить привилегированный контракт. Пока приглядываюсь. Очень внимательно. – Это Гордон подумывал, не открыть ли ему кофейню на американский манер.
– Ну, как вам сказать. Бизнес-консультации.
И тоже пустой номер.
– Посредничество, мягкий товар. – Продажа кофейных фьючерсов, с использованием того немногого, что осталось после смерти Хиллари. И тут он тоже прогорел.
И наконец, последний бросок. Собственно, идею подала Порция, хотя Гордон старался об этом не вспоминать. Она услышала по радио передачу о резком падении цен на чай и кофе – давней теме его нытья.
– Дорогой, я знаю, такое падение цен обходится тебе очень дорого. Но как насчет сборщиков?
– Ну, им, наверное тоже не сладко приходится.
– Уверена, на Западе многие готовы платить за чай и кофе немного больше, если сочтут, что помогают этим третьему миру.
– Отличная мысль, мам!
– Да, вроде бы смысла она не лишена.
– Порш, тут все работает немного иначе…
– А как, пап?
– Помню, – продолжала Порция, – Питер заставлял нас покупать никарагуанский кофе. Чтобы поддержать революцию и показать нос Америке. Его продавали повсюду. В книжном магазине «Коллегс» [81] , в лавках здоровья – в такого рода местах. Была реклама в «Нью стейтсмен». А Питер даже вывесил рекламные плакаты в хэмпстедской библиотеке.
– Конечно, в теории-то оно хорошо…
– А почему ты всегда зовешь деда Питером?
– Правда? Все-таки об этом стоит подумать, тебе не кажется, Гордон?
И наконец-то он кое-чего достиг. Успеха на собственных условиях.
Порция просунула голову в люк:
– Гордон, мне придется уйти на час-другой. Тебе ничего не нужно?
– Все хорошо, Порция. Все хорошо. Из Африки, Южной Америки, Индонезии поступила куча сведений в мою пользу. Выглядят просто отлично.
Порция улыбнулась и подняла вверх оба больших пальца. Она давно уже думала, что в столовых, которыми редко пользуются, воцаряется меланхолическая атмосфера заброшенности. Гордон и раньше раскладывал документы на этом столе, и никогда ничего путного не получалось. Запах мебельной полировки и свечного воска напоминал Порции о смерти. Мухи засахаривались и умирали, надолго сохраняясь в носике полупустого графина с портвейном, паутина окутывала на каминной доске высохшие цветы и еловые шишки. Порция помнила зеркало над буфетом затянутым в черную ткань. Питер, Альберт и Гордон, все в изодранных шейных платках, отсидели неделю, оплакивая Хиллари, на низких деревянных скамеечках, – у Альберта было такое торжественное, такое белое лицо, что ей хотелось покрыть его поцелуями, крепко прижать к себе. Питер провел эти семь дней, скорбя о жене, а возможно, и об атеизме единственной дочери, о ее презрении к ритуалам. Столовые не оставляют надежд. Ровно никаких.
Утро Саймон потратил на разговоры по телефону. Теперь он просматривал в электронном ежедневнике список намеченных на сегодня дел.
Письмо в колледж Сент-Марк ok
Джон ok
Флойд ok
Дрейперы ok
Агенты по недвижимости ok
М'бинда ok
(отель?) ok
Альберт ok
Акции КЭ ok
ДМ ok
Ну что ж, действует он достаточно проворно, успевает следить за всем. Сегодня он думал покинуть офис пораньше, отправиться в «Лордз» [82] и попрактиковаться в крикете. Но, пока он просматривал список, какая-то часть его сознания нашептывала страшное слово «скучно». Скоро все будет кончено. Саймон от души выругал себя по-русски. Потом по-шведски. Человеку его способностей скучно быть не может. Сама эта идея нелепа. Он может стать кем только захочет. Писателем. Изобретателем. Переводчиком. Государственным деятелем. Диктором. Филантропом. Коллекционером. Прожигателем жизни. Если ему никогда не было скучно в маленькой больничной палате на далеком острове посреди Каттегата, как может он заскучать, когда весь мир лежит перед ним, точно площадка для игр?
На столе зазвонил телефон, Саймон нажал кнопку.
– М-м?
– Простите, Саймон. Я знаю, вы просили вас не беспокоить. Однако тут женщина. Говорит, вы наверняка захотите ее увидеть. Я бы ее и слушать не стала, но она – мать Альберта. Не знаю, может быть…
– Минуту.
Он опять нажал кнопку. Планы его были всеобъемлющи и абсолютны, саму основу их составляли полностью продуманные поступки. Этого визита он не ожидал, но, естественно, возможность его учитывал. Что ж, он готов.
– Очень хорошо, Лили. Пусть войдет.
Саймон поднялся из-за стола и, обойдя его, направился к креслам для посетителей.
– Миссис Фендеман, входите. Кофе? Нет, разумеется, нет. Извините, с моей стороны это… возможно, воды? Фруктового сока?
– Стакан воды был бы в самый раз.
– Вы не могли бы, Лили? Спасибо. Пожалуйста, миссис Фендеман, присаживайтесь. И расскажите, чем могу быть вам полезен.
Порция села. Ей было трудно поднять голову и взглянуть ему в глаза.
– Думаю, вы знаете – чем, мистер Коттер. Вы можете оставить в покое мою семью.
Саймон опустился в кресло напротив.
– О боже, – произнес он. – Все это так сложно. Прежде чем вы скажете что-нибудь еще, позвольте заверить вас, что у меня нет ни малейшего желания вредить вашему сыну. Он очень милый, интеллигентный мальчик Вы можете им гордиться.
– Я и горжусь. Для этого мне вашего одобрения не требуется.
– Разумеется, нет.
– Я заметила, – продолжала Порция, – вы не сказали, что не желаете вредить моему мужу.
– Миссис Фендеман, важно, чтобы вы постарались понять, насколько сложны отношения, существующие между владельцем газеты и ее редакционной коллегией.
– Ох, ну не надо…
– А, спасибо, Лили. Очень мило. Теперь уж точно никаких звонков, хорошо? Вот и лапушка.
Саймон смотрел, как Порция наливает воду в стакан. Она взглянула на него с печальной улыбкой.
– Если бы я ничего не знала еще до прихода к вам, то поняла бы сейчас, – сказала она.
– Простите?
– Эта привычка подергивать вверх-вниз коленом. Я еще могу различить в вас того, кем вы были когда-то. Растерянного юношу.
Саймон встал. Глубоко вздохнул.
– Ах, Порция, – произнес он. – Порция. Я и сказать тебе не могу, что…
И он принялся мерить шагами кабинет.
– Я был на лекции, которую ты читала в прошлом апреле. Смотрел с улицы, как ты ходишь по своей кухне. Все тот же дом на Плау-лейн. Я читал твои книги. Видел твой свет в глазах Альберта. Но увидеть тебя здесь… Это так…
– В глазах Альберта нет света. Больше нет. Ты его загасил.
Однако Саймон не собирался сворачивать на предложенный Порцией путь.
– Речь, я полагаю, о его сайте, не так ли? Я заходил туда. Альберт снабдил меня светлыми волосами. Зрелище довольно пугающее. Тогда ты все и поняла, верно? Или давно уже знала?
– Честно говоря, не уверена. Я видела тебя только по телевизору и в журналах. Что-то такое шевелилось в сознании. Недоверие. Тревога, быть может…
– Недоверие? – Саймон снова уселся напротив нее. – Как можешь ты говорить о недоверии?
– Ну, некое неуютное чувство. Пожалуй, что и недоверие. Прошу тебя, Нед. Я не хочу говорить ни о чем, кроме моей семьи. Моего сына.
– Он должен был стать моим сыном!
– Но не стал. Половина в нем от Гордона, половина от меня. От тебя ничего.
– Я знаю. Знаю. Я думал… мне приходило в голову… быть может, ты солгала насчет его возраста. Быть может, он в действительности на два года старше. Быть может, он был зачат…
– Вот и опять колени запрыгали.
Саймон встал.
– Я понимаю, он сын Гордона. Но и ты должна понять, – он снова начал расхаживать, – что со мной произошло. Что они со мной сделали.
– Эшли, Гордон и Руфус. Я знаю, что они сделали.
– Знаешь? Откуда ты можешь знать? Нет ни малейшей возможности.
– Гордон мне рассказал.
Саймон остановился, повернулся.
– Рассказал? – Ходьба возобновилась. – Да. Ясно. Он тебе рассказал. Наверное, в этом есть смысл. Ты поняла, кто я, сообщила ему. Он признался во всем и послал тебя ко мне. В этом есть смысл.
– Вы, может быть, разбираетесь очень во многом, мистер Коттер…
– Порция, прошу тебя. Ты же знаешь мое имя. Вот и пользуйся им.
– Вы, может быть, разбираетесь очень во многом, мистер Коттер, – упрямо повторила Порция, – говорите на многих языках, управляете множеством предприятий, контролируете множество жизней, но о людях вы не знаете ничего. Гордон рассказал мне все много лет назад. Много лет. Примерно в то время, когда родился Альберт. Мысль о случившемся разъедала его мозг, точно опухоль. Он наблюдал, как я день за днем хожу в больницу, чтобы разговаривать с вашим отцом, и сознавал, что ответственность за все это лежит на нем. И страдал. Он, знаете ли, любил меня. И никогда не прекращал попыток найти вас. Я сдалась задолго до него.
