Последняя битва - Роман Злотников

Тот как раз обсуждал какой-то серьезный вопрос со жрецом, поэтому от неожиданности даже подпрыгнул и, резко развернувшись, заехал Туметесу по горбу своей увесистой клюкой.

— Ты, падаль, ты что, не видишь, что я занят?

Туметес отскочил назад и совсем уже было собрался привычно грохнуться на землю и забиться в припадке (он давно заметил, что стоило ему так сделать, как его тут же прекращают бить), но старшина завизжал, разбрызгивая слюну:

— И не вздумай устраивать тут свой поганый припадок, а то я обломаю свою клюку о твою тупую башку!

Это вполне могло быть правдой, поскольку именно на дядьку Кметлока его припадки никак не действовали. Поэтому Туметес только скрючился и замер, гадая, чего это старшина так взбеленился. Но тот уже успокоился и, повернувшись к заинтересованно наблюдающему за всем происходящим жрецу, снисходительно пояснил:

— Это наш идиотик. Полное дерьмо, но вы бы видели, как он изображает падучую… — Он снова повернулся к Туметесу: — Ну чего тебе, убогий?

— Так я, это, не понял, что мне делать-то?

Кметлок ухмыльнулся щербатым ртом, в котором с трудом можно было отыскать с десяток черных, гнилых пеньков, назвать которые зубами уже ни у кого не поворачивался язык.

— Большой желтый дом у рыночной площади знаешь?

— Ага.

— Так вот, там засела эта, как ее… скверна.

— Чего?

Старшина зло сморщился:

— Молчи, дурень, не перебивай. Так вот, сегодня ночью мы должны напасть на этот дом, всех там перебить, все, что найдем, — сжечь.

— Чего-о-о?

Кметлок раздраженно дернул рукой, и его клюка очередной раз показала Туметесу, что этот его вопрос в контексте данного разговора совершенно неуместен.

— Заткнись, я сказал. Рухлядь мы, конечно, возьмем, но вот всякую муть — книги там, свитки и так далее — сожжем.

— А-а-а, — понятливо протянул Туметес, — а когда идти-то?

— Вот убогий канкут, — ругнулся старшина, — все, сгинь. Когда позову — тогда и пойдешь.

Весь день Туметес шлялся по рынку, пялясь на большой желтый дом и пытаясь увидеть, что это там за скверна такая и где она прячется. Но в том доме все было как обычно. К обеду к воротам сбежалось три десятка команд носильщиков (сплошь дюжие асбинцы стоимостью не менее пятнадцати золотых за голову) с паланкинами. После второго полуденного боя в дом набились детишки попроще, из чиновничьего сословия и ремесленников, что позажиточней. К вечеру из трактира, что у пристани, притащили целое блюдо жареной рыбы, овощей и несколько кувшинов с пивом (отчего у Туметеса слегка свело брюхо), а затем в дом потянулись посетители из числа взрослых. Некоторых из них Туметес знал. Например, вон того худого, жилистого мужика. У него была своя кичма с двумя противовесами и косым тростниковым парусом, типа рыбацкой, но побольше. Иногда, проходя мимо, он швырял Туметесу кусок сухаря или пару подгнивших рыбин. И потому Туметес считал его хорошим, но глуповатым человеком. Ну еще бы, отдать такое богатство просто так, даже не за ради милости Имнекет, которая благоволит тем, кто помогает страждущим и больным, — это, конечно, глупость. Впрочем, те, кто подавал ему после припадка, тоже по большому счету не могли рассчитывать на благоволение Имнекет. Ведь он только притворялся припадочным. Но они об этом не догадывались, поэтому такой расход достояния с их стороны вполне можно было считать оправданным. А черноволосый просто так подавал. Ну не глупец ли? От таких мыслей Туметесу стало как-то приятнее. Хорошо осознавать, что на свете есть люди гораздо глупее тебя. Но скверны он так и не увидел.

Когда совсем стемнело, Туметес вернулся на двор. В связи с тем что он весь день пялился на дом, стараясь не пропустить, когда появится эта самая скверна, его дневной улов недобрал до положенного почти на треть. Но, к его удивлению, Кметлок только пару раз огрел его своей клюкой и велел убираться и готовиться к ночной охоте. И Туметес уселся на своей подстилке, гадая, какую охоту имел в виду старшина. Но потом до него дошло, что речь, по-видимому, идет об охоте на ту самую хитрую скверну, которая за весь день так и не показалась ему на глаза.

Со двора они вышли после второй стражи. К удивлению Туметеса, «на охоту» вышли почти все обитатели двора, даже те, кто отродясь не выползал за ограду. Во всяком случае, на памяти Туметеса. Он ошалел, когда мимо него торопливо проковыляла толстая одноглазая старуха по прозвищу Кривая Мать, которая так давно кухарила на дворе, что казалась всем ее обитателям чем-то вроде пятой стены. Такой же обшарпанной, полуобвалившейся и… неизменной. Но сегодня ночью и она выползла со двора. Но тут Кметлок шикнул, и все порскнули по щелям. А Туметес забился за этот плетень…

Некоторое время ничего не происходило. Полсотни возбужденных глаз настороженно ощупывали невысокую глинобитную стену, темные окна, прикрытые тростниковыми ставнями, и тускло мерцающую масляную лампу в глубокой нише над входом, но все было тихо. Затем кто-то расхрабрился, и в стену рядом с нишей для лампы врезался камень. Все замерли. Туметес припомнил, как жрец рассказывал, что в доме живут шестеро обучителей и трое слуг, убиравших двор, классы и комнаты обучителей. Впрочем, слова «шестеро», «трое» ему ничего не говорили. Он не был обучен счету. К тому же, сколько бы там ни было этих обучителей и слуг, их-то он совершенно не боялся. Но вот эту таинственную скверну он немного побаивался… Спустя сотню ударов сердца стало ясно, что удар камнем в стену никого внутри не насторожил, и сзади раздался визгливый голос Кметлока:

— Да пребудет с нами милость Имнекет… бей!!

У Туметеса екнуло сердце, но сзади уже нарастал топот босых ног, а спустя мгновение мимо навеса промелькнули стремительные тени, и он тоже выскочил из-за плетня. Кто-то впереди надсадно заорал, и все тут же подхватили этот вой. От навеса, где Туметес прятался, до дома было довольно далеко, но его тут же зажало в толпе и понесло, так что он даже не заметил, как очутился прямо под стеной. Вернее, в стене. На последних шагах Туметесу пребольно заехали локтем в бок, так что он чуть не упал, удержавшись на ногах только потому, что плашмя впечатался в как-то внезапно возникшую перед ним стену. Но пока он растирал кровавые сопли, кто-то уже прыгнул ему на спину и ловко перемахнул через стену. Потом еще один, еще, еще… Короче, когда Туметес наконец пришел в себя, оказалось, что он стоит под стеной в позе ослицы перед тем, как ее покроет осел, а рядом с ним никого нет. Крики слышались уже из-за стены. Туметес застонал, с трудом разминая истоптанные плечи и спину, и понял, что он сам перебраться через стену уже ни за что не сможет. Но тут ему в голову пришла одна мысль, и он заинтересованно завертел головой. Рядом не было никого, а это означало, что все, в том числе и Кривая Мать, сумели найти способ перебраться через стену. А Кривая Мать была женщиной поистине великанских размеров. Так что через забор ей не перебраться ни в жисть. Значит, существует еще какой-то способ проникнуть внутрь. И Туметес, прихрамывая и тихонько подвывая, побежал вдоль забора. Через десять шагов его мысленные усилия были вознаграждены полной мерой. Калитка, на которую он пялился, сидя за плетнем торговца тростником, была распахнута настежь. Причем тот, кто ее распахнул, явно не пожалел силушки для этого действа. Поскольку теперь калитка болталась на одной петле. Туметес восторженно взвыл и рванул внутрь. За забором когда-то, наверное, было очень уютно. То есть Туметес такого слова не знал, но при взгляде на ухоженный дворик, небольшой бассейн, обложенный камнем, даже скорее крохотный искусственный пруд, и беседку рядом с ним душа его наполнилась чем-то вроде умиления. Он представил, как дети, которые сегодня днем прибегали сюда, рассаживаются в беседке на низеньких лавочках, кладут на колени дощечки для письма и косятся на садовые лилии, плавающие в этом прудике. А у дальней стены беседки, где была установлена грифельная доска, ходит седобородый обучитель. Однажды, давным-давно, он видел такую картину. Тогда еще в нем не открылся его основной талант, и он с другими оборванцами промышлял налетами на сады состоятельных горожан. Как-то раз они пробрались в сад одного богатого горгосского купца, по каким-то своим одному ему понятным причинам обосновавшегося в Фивнесе. Сад оказался настолько богат плодами, что они не только набрали полные мешки, но и до отвала налопались сами. Вернее, они сначала налопались, а затем начали собирать добычу. Так что к рассвету их всех пробил понос. И потому они не успели до прихода прислуги выбраться из сада, и им пришлось укрыться в сенном сарае и затаиться, моля Имнекет отвести глаза взбудораженным слугам и дать им возможность переждать день. К третьему бою суматоха среди слуг, вызванная налетом на сад, немного улеглась, ночного сторожа и садовника отхлестали по пяткам на конюшне, а в саду появилось трое пацанят. Туметесу, у которого то ли желудок был покрепче, чем у остальных, то ли он съел поменьше других, было очень хорошо видно, как юные отпрыски горгосца все утро упражнялись с оружием — фехтовали, метали «желуди» из пращи и бросали копье, а в полдень пришел обучитель и усадил непосед за письмо и счет. Туметес помнил, как он, не так обессилевший от поноса, как остальные, взобрался на самую верхотуру под стропилами сарая и оттуда пялился на троих сыновей горгосца, старательно, высунув языки, выводящих на дощечках для письма какие-то мудреные значки, которые, как он потом узнал, могут рассказать другим все, что хочет тот, кто умеет их чертить…