Графиня Монте-Кристо - Александр Дюма

Я была настолько поражена знакомством матушки с тайной моих неизвестных покровителей, что не заметила прощального поклона виконта и поняла, что он ушел, лишь услышав отдаленный шум захлопнувшейся садовой калитки.

Задумчиво посмотрев на меня, матушка взяла меня за руку и отвела в свою комнату.

— Я должна рассказать тебе об очень серьезных вещах, — заметила она, — поэтому выслушай меня внимательно, ты станешь моим духовником и судьей.

Как бы не замечая моего протестующего жеста, она продолжала:

— В свое время я допустила ужасную ошибку, дитя мое, и последствия этого до сих пор влияют на твою жизнь. Судьба твоя послужила мне наказанием, но не спеши судить меня слишком строго. Ты знаешь, что такое любовь, а потому легко можешь понять, на что бывает способна покинутая и слабая женщина, в полной мере испытавшая пренебрежение своего супруга. Ах, Киприенна, мой рассказ должен стать для тебя не только горестным повествованием о судьбе матери, но и полезным уроком.

Ты, дочь моя, тоже стоишь в начале тернистого пути, таящего так много опасностей для благородной души, подобно твоей, чувствующей потребность в любви и сострадании. Ты воистину моя дочь и похожа на меня не только внешне, но и по характеру, что начинает сильно пугать меня.

Как и ты, я воспитывалась в одиночестве, ибо не имея ни отца, ни матери, была с раннего детства доверена попечению своей бабушки, вдовствующей маркизы де Симез, обладавшей изысканными манерами прошлого века и свойственными тому поколению эгоизмом и скептицизмом.

Даже достигнув восьмидесятилетнего возраста, она не утратила интереса к жизни, по-прежнему собирая у себя в гостиной недовольных из самых различных партий, перед которыми она разыгрывала роль Талейрана.

Как ты легко можешь догадаться, заботе обо мне она уделяла не слишком много времени. Любила ли она меня? Право, не знаю. Иногда я верила в это, а иногда сильно сомневалась в ее чувствах ко мне.

— У тебя прелестные глазки, дитя мое, ты станешь по крайней мере герцогиней, — говаривала бывало она.

Но вскоре я надоела бабушке. Росла я очень быстро и, как почти все подростки, была довольно нескладна со своими большими руками и страшно тоненькими ногами, поэтому бабушка, любившая только то, что красиво, не могла скрыть своего недовольства моей внешностью. Наконец она отправила меня из замка на небольшую ферму в окрестностях Сент-Этьен де Монлюк, в той местности, где находились ее основные владения.

ГЛАВА XXII

Мари д’Альже

(Из голубого дневника)

— О, благословенная ферма Нуазель! — с восторгом продолжала матушка, — для меня она была тем же, чем для тебя стал потом монастырь в Б… Ах, те пять лет, что я провела там, — это единственные годы в моей жизни, о которых я вспоминаю без горечи и раскаяния.

Я жила там вдвоем со своей гувернанткой, старой девой из знатной семьи, во время эмиграции зарабатывавшей себе на жизнь частными уроками в Лондоне.

Звали ее мадемуазель де Сен-Ламбер, но я для краткости называла ее просто Ламбер.

В Нуазеле к нам часто приезжали гости, общество которых доставляло мне много радости. Кроме того, у меня был друг и товарищ по играм — маленький шевалье д’Альже.

Мари, — его звали Мари, совсем как девочку, — был почти моего возраста, но выглядел совсем ребенком — я и сейчас вижу перед собой его длинные золотистые волосы и веселые смеющиеся глаза.

Однако за его изящной женственной внешностью таилось отважное маленькое сердце. Он не боялся ничего на свете, в его нежных голубых глазах появлялось по временам какое-то магически-повелительное выражение и тогда цвет их становился темно-синим, почти черным, а взор начинал метать молнии.

Мы проводили вместе целые дни. Стоило мне проснуться утром, как я тут же спрашивала: «Где же Мари?» А вечером, расставаясь, мы никогда не говорили «Adieu!» или «Au revoir!», а только «До завтра!»

Родители его тоже умерли, и жил он в маленьком именьице в четверти часа ходьбы от Нуазеля — имение это составляло все его наследство, поэтому шевалье д’Альже был беднее многих зажиточных крестьян, но мы совсем не думали об этом. Чувствуя себя одинокими и никому не нужными в целом мире, мы считали вполне естественным любить друг друга и, поскольку девочки обычно бывают смелее мальчиков, я стала называть себя его «маленькой женой».

Наша детская влюбленность вовсе не пугала Ламбер, она лишь подшучивала над нашими чувствами.

Мы подрастали и Мари постепенно становился все более сдержанным и однажды, в тот день, когда мы устраивали маленький прием в Нуазеле, он даже назвал меня «мадемуазель». Я поняла, что с этого момента в наших отношениях произошла какая-то перемена и горько проплакала всю ночь, приняв решение спросить у Мари на следующее же утро, любит ли он меня по-прежнему. Но когда он пришел, я так и не осмелилась задать ему этот вопрос.

Он выглядел очень печальным, спокойно и без всякой аффектации заговорив о своей бедности и моем богатстве. По его словам, те времена, когда знатное имя ценилось дороже денег, давно прошли. «Я должен думать о своем будущем», — серьезно сказал он мне.

С того самого дня он стал все реже и реже показываться в Нуазеле. Сначала он приходил через день, потом раз в неделю, а потом и того реже.

Я прекрасно понимала причину такого поведения шевалье и от этого любила его еще больше.

Приблизительно в то же время бабушка вызвала меня домой и представила сливкам нантского общества. Брак мой с твоим отцом был уже делом решенным и я, возможно, была единственной, кто еще не знал об этом проекте.

Однажды вечером к нам прибыл граф де Пьюзо и тут я впервые увидела своего жениха. Не прошло и суток, как мы с ним обвенчались и граф тут же отправился с дипломатическим поручением в Англию, не проведя со мною даже первую брачную ночь.

Так я неожиданно для самой себя стала графиней де Пьюзо. Казалось, это был какой-то странный сон.

Мне было тогда лишь пятнадцать лет и я была столь мала ростом и худощава, что на вид мне можно было дать не больше тринадцати.

На дне своей свадебной корзинки я нашла огромную коробку леденцов.

Сразу же после свадьбы бабушка перестала вывозить меня в свет, ибо считала, что мне отныне следует появляться там только в сопровождении мужа.

По правде говоря, я никогда не испытывала особой любви к обществу, в отличие от бабушки, для которой светская жизнь была просто необходима.

— Тебе очень повезло, что у тебя есть я, — сказала она мне однажды, — ты всегда останешься эксцентричной натурой, бедняжка Ортанс, но теперь ты хотя бы замужем.