Загадка Скалистого плато - Юрий Ясько

Десятого мая ушел в маршрут и не вернулся. На склонах Главного хребта немало случается снежных лавин. В языке одной из них я спрятал кое-какие мои вещи. Знал, что меня будут искать, знал, что вещи найдут… Приехал в Москву, прибыл по указанному адресу. Со мной беседовали три человека, с дотошностью расспрашивали чуть ли не о каждом годе моей короткой жизни. А что мне было утаивать? Меня сфотографировали, я подписал каждый лист с записями моего рассказа. Меня спросили, как отныне я хочу называться. Я решил назваться Васиным Игорем Ивановичем.

— В честь кого-то? — спросил Вермишев.

— Конечно, было бы романтично взять имя человека, ставшего для тебя примером мужества, порядочности, убежденности в правоте своего дела. У меня все прозаично. Дружили со мной три мальчика в детстве: Вася, Игорь, Ваня. Из этих трех имен я и сложил свои фамилию, имя и отчество. Поскольку я был прописан в Москве, публикация об изменении моих именных данных была помещена в газете «Вечерняя Москва» — в те годы об этом сообщалось через печать. Получив новые документы, я смог поступить в артиллерийское училище. Началась война. Нас выпустили досрочно. В июле сорок первого я уже был под Смоленском. Ну, что касается моей военной биографии, она подробно изложена в очерке Льва Петровича Орлова.

— Хорошо, — проговорил Туриев, — вы исчезли для отца, для всех, а как же тетя Поля? Вы же очень были привязаны к ней.

— В сороковом году у меня не было иного выхода, а после войны… В сорок шестом, после демобилизации, я хотел открыться перед ней, но… Бесконечные проверки замучали меня, плен и концентрационный лагерь незримой тенью ходили за мной.

— Но вы же бежали.

— А мне задавали вопрос: почему тебя в плену не убили? Ты же угодил к немцам при знаках различия и наградах… Словом, не хотелось мне доставлять лишних хлопот и волнений тете Поле и остальным моим родственникам. К тому же я ничего не знал об отце… Короче, до пятьдесят шестого года не мог предвидеть, как может повернуться моя судьба. Потом — привык. Право, забыл даже, какую фамилию носил прежде.

Работая в различных районах страны, я не переставал следить за творческой деятельностью профессора Лосева. И вот в одной из его статей читаю о Скалистом плато. Словно дохнуло на меня юностью, сердце сладко заныло… Профессор написал нечто подобное геологическому эссе — изящное, сдобренное изрядной порцией романтизма и фантастики исследование. В нем он много внимания уделил легенде о городе златокузнецов, рассуждал о природе развития народного творчества, когда дело касается не просто истории, но истории драматической.

Я решился написать ему письмо. Разумеется, подписался новым именем. В письме попросил рекомендовать литературу, где мог бы почерпнуть больше сведений о Скалистом плато. Профессор Лосев ответил мне, я написал ему еще одно письмо — уже после того, как багаж моих знаний о Скалистом плато пополнился… — Васин замолчал, потянулся за стаканом с водой. Дроздова просительно посмотрела на Туриева. Тот понял ее, улыбнулся. Елена Владимировна быстро проговорила:

— Помню, папа с радостью рассказывал маме о письме какого-то геолога, интересующегося Скалистым плато. Папа сказал тогда: «Вот видишь, не перевелись еще искатели, любители тайн и загадок».

Васин благодарно посмотрел на Дроздову, продолжил:

— Я ведь хорошо знал Лосева, мне импонировали его страсть в исследованиях, неутомимость, неутоленность. Если Лосев о чем-то говорит заинтересованно — значит, этим делом стоит заняться. Прежде всего меня волновало обнаружение месторождения золота на плато, но по мере того, как я читал литературу, свидетельства древних авторов о Скалистом плато, это место стало занимать меня и с исторической точки зрения. Наша переписка стала постоянной. Естественно, ни в одном из писем я не признался Лосеву в том, что мне уже приходилось бывать на Скалистом плато. Профессор же продолжал «вовлекать меня в сети», аргументируя необходимость моей работы на плато тем, что я являюсь одним из ведущих геологов по поискам и разведке золоторудных месторождений. В одном из писем к Лосеву я поделился с ним своим планом организации детальной разведки Скалистого плато: имея геологическую карту района Главного хребта, присланную мне Владимиром Борисовичем, я рискнул пойти на этот шаг. И, представляете, Лосев ответил мне, что ему предстоит командировка в те края, где я работаю, и что мы встретимся! Я потерял покой… Если Лосев меня узнает, — не буду же я скрывать от него, как все случилось… Владимир Борисович приехал в декабре шестьдесят первого года. Мороз стоял страшный, бревна моей избенки трещали от него. Лосев меня не узнал… Да и трудно было в сорокалетнем мужчине, обросшем бородой, заядлом курильщике с хриплым голосом разглядеть черты стройного, почти хрупкого юноши с мечтательными глазами.

Мы провели три чудесных дня, полных споров и соглашений, различных геологических версий и неприятий точек зрения того или иного из нас.

Лосев отличался великолепной манерой спорить — он внимательно выслушивал оппонента, анализировал его доводы, раскладывал их на составляющие, потом уже опровергал их или соглашался. Никакой позы, никакого давления эрудицией, огромным запасом знаний. Говорили мы и о Скалистом плато. Лосев несколько раз обмолвился, что ему, видимо, не придется посвятить этому месту время и знания: тяжелая болезнь уже давала о себе знать. — Васин обратился к Елене Владимировне. — Извините. — Дроздова вышла из кабинета, закрыв лицо ладонями. — Расстроил женщину, — Васин беспомощно развел руками, — продолжать?

— Чем он болел? — Спросил Борис. Он давно не писал, слушая Васина, изредка поглядывая на медленно вращающиеся катушки магнитофона.

— Леночка не говорила? До приезда к нам Владимир Борисович перенес два инфаркта… Наш последний вечер окрасила грустинка. Лосев вспоминал молодость, жалел о друзьях, безвременно ушедших из жизни в памятную для всех нас годину. Мы пили густой таежный чай, за окном гудела пурга. И вот впервые за три дня, что мы были вместе, Лосев стал рассказывать мне об Алексее Зубрицком… Обо мне… Поставьте себя на мое место, ощутите ту радость и в то же время боль, что я почувствовал. Лосев сказал, что слишком мало ему пришлось поработать с молодым геологом, пропавшим без вести в горах, но как в ребенке, обладающем абсолютным музыкальным слухом, угадывается будущий маэстро, так и в Алексее Зубрицком виделся незаурядный специалист. Мне хотелось крикнуть: «Вы ошибаетесь, дорогой Владимир Борисович! Вот он, Зубрицкий, перед вами, обыкновенный геолог…»

— Но вы были главным геологом, — перебил его Борис, — по себе знаю, как трудно таковым стать.