Немного пожить - Говард Джейкобсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сколько этому человеку лет? — спрашивает Сэнди, снова поворачиваясь к Насте.
— Он старый-престарый.
— Что вы о нем знаете?
— Эйфория говорит, что он картежник. Хотите, скажу вам как есть? Он русский агент! Он даже в шахматы выигрывает.
Против русского агента они ничего не имеют. От русского агента даже может быть польза. Хотя это, с их точки зрения, маловероятно. Их больше тревожат карты. Картежники губят сначала собственное состояние, а потом любое другое, до которого дотягиваются. Если его угораздит напомнить их матери о былом и попросить в память о былом пару сотен тысяч фунтов, то где гарантия, что она ему откажет?
— Как часто он сюда наведывается? — спрашивает Пен.
— Как когда. Раз в неделю.
— И как долго остается… в среднем?
— Иногда на весь день. Придет к ленчу и сидит.
— Но хотя бы вечером он уходит?
Сэнди реагирует на вопрос брата насмешливым покачиванием головы. Уместно ли им теперь печься о материнской чести?
Разговор прерван появлением матери в японском кимоно, которое она носит вместо халата. Она дремала, а теперь желает чаю.
— Что вы тут замышляете? — спрашивает она.
— Это вместо «здравствуйте»?
— Я поздороваюсь после того, как вы скажете, что у вас на уме.
— Мы интересовались твоим самочувствием.
— Спросили бы меня саму.
— Ты спала. И вообще, ты несерьезно относишься к своим затруднениям.
— У меня нет никаких затруднений. Настя, что они у тебя выпытывали?
— Условия жизни трудящихся у меня в стране.
— Какие еще трудящиеся у тебя в стране? Я думала, все они здесь, получают бесплатное лечение от нашей системы здравоохранения.
Пен закатывает глаза, Сэнди — нет.
Обоих — причем одновременно — посещает мысль, что можно спросить напрямую ее саму: «Мама, ты часом не…»
Сэнди на правах старшего набирает в легкие воздуху и идет напролом:
— Мама, давай не будем ходить вокруг да около. До нашего слуха дошло…
— Что за странное выражение!
— Нам стало известно…
— Еще хуже! Чтобы что-то стало известно, надо приложить старания. Что вы вынюхиваете, о чем выведываете у моих гувернанток? Кто такой мой новый мужчина? У этой можете не спрашивать — она сама в поиске.
Настя фыркает.
— Значит, кто-то есть?
— А вам хотелось бы, чтобы никого не было? Чтобы я провела свои последние дни одна?
Пен напоминает ей, что у нее есть семья: сыновья, их дети, дети детей.
Она советует ему не пытаться цитировать Библию и напоминает, что видится даже с правнуками. Нечасто — aber macht nichts[23], но и нередко. У малышни липкие пальцы и жадные глаза. Или наоборот. Вряд ли это потомки Адама. И, насколько можно судить, они не готовы обеспечить ей словесные стимулы для продления жизни.
— Мы могли бы привести тебе интересного собеседника, — говорит Сэнди.
Принцесса смеется самым гулким смехом, на который способна.
— Это был бы кто-то из твоей партии?
— Если пожелаешь.
— Или, если пожелаешь, из моей, — вставляет Пен.
— В твоей партии с разговорами туго.
— Ты не так говорила, когда позволила поцеловать тебя Блэру.
— Он был златоуст, поэтому вы от него избавились.
— Златоуст необязательно привержен истине.
— Так мог бы сказать твой отец. Если это и есть пример беседы, которую вы предлагаете, то нет, благодарю. Истина! С чего вы взяли, что я ищу истину? Я с ней покончила. Она так голосила, что я выкинула ее из моей постели.
— Так чего ты ищешь, мама?
— Ты хотел спросить не об этом. Что я нашла — вот что ты на самом деле хочешь узнать.
— И?
— Все будет раскрыто, когда у меня будет соответствующее настроение. А пока вернитесь на свои места и предоставьте мне самой распорядиться моими последними днями. Если вы беспокоитесь за ваше наследство, то лучше не надо.
С этими словами она взмахивает полами кимоно, как будто гоня неприятный запах, потуже запахивается и упругим шагом, как амазонка, возвращается к себе в спальню.
Правда, через мгновение в щели в двери снова появляется ее голова.
— Я забыла поздороваться. Здравствуйте!
Нет сомнения, что она крепнет на глазах.
Она наблюдает из окна спальни, как они выходят из дома и, задрав головы, смотрят на ее окно. Они напоминают ей Лорела и Харди[24]: тот, что потолще, напорист и нетерпелив, а худой все время недоумевает, почему постоянно достается именно ему. Ей любопытно, догадывались ли они сами когда-нибудь взглянуть на себя под этим углом. Ясно, что нет, никогда. Им некогда, они делают политические карьеры. По ее мнению, любого перспективного кандидата в политики должна сперва публично допросить его мать. Тогда не избрали бы ни одного. Она могла часами наблюдать за этими двумя. Это смахивало на немое кино. Смотреть на идущих по улице людей сверху — бодрящее упражнение. При взгляде сверху человеческая деятельность всегда выглядит глупой и жалкой. «Мы для богов — что мухи для мальчишек: им наша смерть — забава»[25].
Она сожалеет, когда они исчезают из виду. Это не материнское, а дьявольское сожаление.
Братья находят на Финчли-роуд местечко, чтобы выпить кофе. Им не по себе. Впрочем, им никогда не показывали примера семейной любви. Сэнди смахивает носовым платком пыль со стула и предлагает Пену пожертвовать для этой же цели жилеткой. Так знают ли они, что похожи на Лорела и Харди? Вылитые клоуны, осталось только приняться окатывать друг друга ведрами помоев.
— Очень смешно, — бурчит Пен. — Нет у меня жилета.
— Это только потому, что ты не веришь в частную собственность.
— Это потому, что после семи лет консервативной политики затягивания поясов позволить себе иметь жилет может только представитель вашего класса.
— По этой самой причине мы раздаем их беднякам через жилеточные банки.
После этой ритуальной веселой перебранки можно начинать разговор. Сэнди расслабляет свой галстук. Пен выключает свой мобильник. Оба довольны возможностью просто так посидеть и поболтать. Они часто встречаются в Вестминстере, но это не то. Возможно, кровь у детей Берил Дьюзинбери и не гуще воды, но здесь они по крайней мере могут поиграть в братьев.
— Она неплохо выглядит, — начинает Пен.
— Согласен, просто превосходно! Ты связываешь это с русским картежником?
— Очень может быть.
— Тогда нам следует, может быть, пригласить его в нашу семью.
— Может, сначала стоило бы побольше о нем узнать?
— Боишься, что он исчезнет, прихватив
