Ликей - Яна Завацкая

Девушки выбежали на широкую поляну, замолчали, проделывая дыхательные упражнения…

— Холодно, — пожаловалась Беатрис, — побежали обратно.

Она молчала некоторое время, а потом заговорила.

— Знаешь, у меня была бабушка… то есть она и сейчас жива. Я в детстве ее очень любила. Лет до пяти. Меня часто у нее оставляли… мать с отцом тогда разводились, ну и я подолгу жила у бабушки. Я в общем рада, что родители развелись. С отцом у меня прекрасные отношения, и с отчимом — тоже. Мама счастлива с отчимом. Но я не к тому… В общем, бабушка меня баловала, я у нее жила, как в материнской утробе. Лакомства, телевизор — сколько хочешь… но и не только в этом дело. Она меня как-то любила, что ли, понимаешь… Я помню ее руки. Я помню, как она смотрела на меня… и у меня возникало такое чувство — меня любят просто так, за то, что я ребенок, что играю, делаю что-то там такое смешное, что у меня сладкое личико и синие глазки. Так бабушка говорила — сладкое личико. Мама никогда не говорила мне так. Родители всегда относились ко мне, как ко взрослой. И это правильно, я благодаря этому стала ликеидой. Они уважали во мне личность… но бабушка говорила: сладкое личико, котеночек, медвежонок, она со мной сюсюкала и баловалась, как сумасшедшая… А потом однажды… я была свидетельницей скандала. Мне было пять лет. Бабушка так холодно, жестко говорила маме: «До каких пор? Мне всего шестьдесят три года. Я хочу пожить для себя. Я вырастила тебя и Йозефа и хочу теперь отдохнуть. Почему я должна воспитывать твою дочь? Я не подкидывала тебя своим родителям»… И вот это, знаешь, так меня задело… бабушка не знала, что я слышу ее слова. Но все равно, тем более — значит, на самом деле она ко мне вот так относилась. Я была обузой… лишним, никому не нужным грузом… «почему я должна?» «Твоя дочь» — эти слова обожгли меня как огнем. Я, оказывается, вовсе не котеночек… и не медвежонок. Бэби Беа, как она говорила… вовсе нет. С тех пор меня уже не подкидывали бабушке. Я бывала у нее, но очень редко, и отношения стали другими… она еще пыталась со мной сюсюкать, но я сторонилась, шарахалась… я помнила.

— И с тех пор ты боишься любить, — вырвалось у Джейн.

— Да… может быть. Не знаю… это любовь? Это безумное сюсюканье, эта страсть к теплу, к нежности — это разве любовь? Я думала, что любовь — это высокое, Божественное чувство…

— Да, я знаю, — перебила Джейн, — может быть, это не любовь…

— Сама не знаю, зачем я рассказала тебе про бабушку, — Беатрис ровно бежала, сосредоточенно глядя в землю, — Может, вспомнила по аналогии единственный случай в моей жизни, когда я не знала, как быть, когда я была в отчаянии… Но мне тогда было пять лет, Дженни… это можно понять.

— Тот, кто знает любовь без предательства — тот не знает почти ничего, — вспомнила Джейн.

— Что это?

— Так, стихи… одна старая русская поэтесса.

— Но, Дженни, пойми, что я на самом деле давно не сержусь на бабушку. Она вовсе не предала меня. Она меня и в самом деле любила… Это я была слишком чувствительная и обидчивая в пять лет. Позже я проанализировала ее поведение и все поняла. В ней в самом деле жили два разных человека. Один любил меня, а другой хотел жить для себя. То один, то второй одерживал верх. Но это у всех так! Может быть, у святых, у праведников — не так, а у большинства людей, даже ликеидов — так. Это реальность, от нее никуда не денешься… как нас ни воспитывают… ведь не случайно же большинство все-таки живет поодиночке. Да и в семьях — каждый сам по себе, отдельные комнаты, отдельная жизнь… сходятся за ужином, мило побеседуют, проявят свою любовь друг к другу — и дальше отдельно живут. А как иначе? Иначе бы все время были конфликты.

— И все-таки, Беа, она предала тебя, — сказала Джейн. Кровь стучала в висках, в ушах звенело, Джейн понимала, что не надо бежать, надо остановиться, без того уже состояние не очень… но продолжала по инерции бежать рядом с Беатрис.

— Она предала тебя, потому что отказалась с тобой сидеть. Если бы ты на следующий день снова пришла к ней, и она бы опять тебя любила, ты бы забыла ее эгоистические слова. Все мы раним друг друга, но забываем и прощаем — и все же остаемся вместе. А бабушка отказалась от тебя, она сделала шаг. Она так поговорила с твоей матерью, что тебя уже больше к ней не приводили. Поэтому тебе так запомнились те слова… не слова важны, а поступок.

Джейн хотела продолжить, но не смогла… Просто не смогла говорить. Потому что продолжение было таким:

Бабушка поступила разумно — ей нужно время для себя, она должна пожить для себя… она не обязана воспитывать внучку. Так же поступают матери, делающие аборт — разумно. Но если мать выбрасывает плод, она предает ребенка. Она могла бы родить его в нищете, плохо кормить, обижать — но это все равно лучше… все лучше, чем убийство. Убийство необратимо. Если ты обидел ребенка, ты можешь загладить обиду. Даже избил — ты можешь больше никогда этого не делать, заботиться о ребенке — и он забудет боль. Но если ты его убиваешь — ты уже ничем, никогда, никак не сможешь исправить эту ошибку.

Джейн остановилась, приложила пальцы к вискам. Мир звенел. Мир кружился грязно-желтой, серой осенней каруселью…

Нет… это неправда… этого не может быть. Нет.

— Да, может быть, — сказала Беатрис безжизненным голосом, — но видишь ли… бабушка была ведь права. Я сейчас ее понимаю. Я бы тоже не выдержала постоянного соседства сопливого и ноющего создания… Моя мать действительно обнаглела — сплавила ребенка. Бабушка должна была ей это сказать… ведь воспитывать должны родители.

— Как все сложно… — выдохнула Джейн. Наваждение постепенно проходило.

— Понимаешь, Дженни… тьфу ты, я тоже с ума схожу. Сумасшествие заразно… Нельзя же так! Так мы все голову потеряем… Слушай, я вот что хотела тебе сказать. Так нельзя. Ну у тебя проблема. Хорошо. Неразделенная любовь. Так сделай так, чтобы она стала разделенной! Есть же куча методов…

— А Лена?

— Подождет. Вы все равно с ним расстанетесь, и он к ней вернется. Да и вообще — ну что Лена? Ты сама говоришь — она не ликеида, он с ней будет страдать… хотя по-моему, он будет страдать с любой женщиной… ну жизнь у него такая, любит он страдать.

— Я не могу… я не знаю, Беа… я чувствую себя такой беспомощной.

— Правильно — беспомощной, — голос Беатрис снова набирал прежнюю язвительную силу, — Потому что сидишь как сыч одна в квартире… Мне вот только плачешься в жилетку. А ты поступи один раз как разумный человек. Пойди к Монике, она же специалист! Она и его изучала, и тебя знает… посоветует что-нибудь, в конце-то концов! Ну нельзя так! Ты же воин Света, ты должна светить, а ты на что похожа? На лягушонка, честное слово.