Идущие в ночи - Александр Проханов

Парусинский вдруг испытал неслышный толчок, какой бывает ночью в дороге, когда размыкается вагонная сцепка и передняя часть состава начинает медленно удаляться, а хвост все еще движется, но с каждой секундой замедляет бег, начинает отставать. Он вдруг почувствовал, что механизм, заложенный им в Избранника, выходит из-под контроля. Среди знакомых колесиков, валов и пружинок появилась какая-то новая, неучтенная деталь. Крохотная, установленная не им спиралька, которая начинает медленно раскручиваться помимо его, Парусинского, воли. Он вдруг обнаружил в Избраннике страшную для себя угрозу. Испытал ужас, желание немедленно его уничтожить. Кинуть под пресс, сплющить страшным давлением все хрупкие, наполняющие его механизмы.

Отставил бокал, направил на Избранника магический алмаз, желая сжечь всепроникающим смертоносным лучом. Но алмаза не было. Он превратился в уголь. Вместо сверкающего прекрасного камня в оправе была рыхлая горстка пепла, какая остается на конце сигары, готовая упасть на ковер. Парусинскому стало жутко. Ему померещилось, что Избранник держит в руках какой-то маленький блестящий предмет. Не мог разобрать, какой. Избранник поворачивался к даме, известной актрисе, заметно увядшей, но с обнаженной, сдобной, усыпанной драгоценностями грудью. И пока он поворачивался, Парусинский заметил, что в руках у него маленький блестящий топорик, каким в барах колют лед, чтобы наполнить ведерко с шампанским.

Топорик померцал и исчез. Избранник с поклоном целовал актрисе руку.

Громко, сочно заиграл оркестр. Снаружи, среди елей, ударил салют. Понеслись в небеса шипящие змеи. Над черными вершинами распустились букеты огней. Закружились брызгающие светом огненные колеса. Замерцали туманные дымчатые соцветия. Все восторженно смотрели на фейерверк. Парусинский, одолев наваждение, взял себя в руки. Шел к Избраннику, приготовив легкомысленную, острую шутку.

Глава пятнадцатая

В Ханкале, в штабной палатке, где мягко шумел калорифер и в оконце врывались морозные солнечные лучи, генерал выслушивал доклад начальника штаба. Не доклад, а радостный, бушующий рассказ очевидца, повествующего о разгроме чеченцев.

– Сам смотрю, глазам не верю! Прут валом на минное поле, как козлы! Как заговоренные! Думаю, сейчас свернут, опомнятся! А они в реку! Что за черт, думаю! Неужто решили все утопиться?! Метров пятьсот по воде, кто по грудь, кто по что! Вышли на берег, с них течет, как с коров! Снова прут! Что за черт, думаю, почему не взрываются? Может, мины из бракованной серии? Потом трах – один! Трах – другой! Как пошли рваться! Как орехи! Никогда такого не видел!..

Начальник штаба, взволнованный, румяный, шевеля пышными холеными усами, бил кулаком, показывая, как колют орехи. Генерал слушал его, переспрашивая, желая знать все мелочи, все детали разгрома.

– Вот это по-нашему, по-суворовски, по-кутузовски! – потирал он руки. Помолодел, распрямил утомленные плечи, посветлел лицом. – Поздравляю с завершением операции «Волчья яма»! Грозный очищен от бандитов. Теперь работа саперам и комендантам… Пусть ОМОН догребает за нами остатки! А где начальник разведки? Где Пушков? Его замысел, его победа! Почему не доложили о его возвращении?

– Кто-то видел, вроде он шел к вертолету, – пояснил начальник штаба. – Полетел в Моздок. Сына его перевезли в моздокский морг. Вместе с сыном отправился.

– Жаль Анатолия Васильевича, – сокрушенно покачал головой генерал. – Единственный сын… Пусть берет отпуск и летит хоронить. Теперь ему нужно много сил душевных… Так, ну а дальше? Как их дальше мочили? – Он требовал продолжения рассказа, который его возбуждал, питал энергией утомленный дух.

– А потом их всех осветили! Люстры повесили, как в Колонном зале Дома Союзов! И пулеметами с флангов! Они бегут, а под ними земля взрывается! Тысячу наколотили, не меньше! Я под утро в ночной бинокль смотрел, весь берег шевелится, кто ползет без ног, кто корчится!

– Послать вертолет, пусть их «нурсами» успокоят! Из жалости! – хмыкнул генерал. – Или лодку послать с пулеметом! Пусть их добьет! «Лодка милосердия» называется!..

Оба засмеялись шутке, и начальник штаба разгладил свой пышный ус, завернув на его конце тонкий золотой завиток.

– Басаев жив, ушел? – спросил генерал. – После того, как сработает самоликвидация минного поля, сразу послать разведчиков для опознания Басаева… Ты его, часом, не разглядел в ночной бинокль?

– Кто же его разберет среди ночи. Я его и днем не узнаю… Разрешите анекдот про то, как распознать Басаева.

– Говори.

– Вот, значит, наш спецназ изловил латышскую снайпершу. Ну, мужики долго живут без женщин, раздели ее, приготовились. Глядят, а у нее на ляжках татуировка, выколоты два чеченца. «Кто такие?» – спрашивают. «Один, – говорит, – Масхадов, другой Басаев…» – «Где какой?» – «Сама не знаю…» Ну, стали гадать, не могут разобраться. Позвали из села муллу. «Давай, – говорят, – отец, покажи, где Масхадов, а где Басаев». Мулла смотрел на одного, на другого, говорит: «Не знаю, который из них, слева или справа. А в центре точно Хаттаб!»

Генерал первый захохотал, раскрывая румяные губы с белоснежными зубами. И оба захохотали, крутили головами, повторяя: «А в центре точно Хаттаб!..»

Генерал позвал порученца, и тот возник, как расторопный удалец из сказки:

– Принеси нам по рюмке. И чего-нибудь там закусить…

За брезентовым пологом словно заранее был приготовлен подносик, и на нем – раскупоренная бутылка коньяка, рюмки, нарезанная белая рыба.

– Ну, что хочу сказать! – Генерал поднял рюмку. – Выпьем за русскую Победу!

Торжественно чокнулись, выпили залпом, радостно оглядели друг друга.

– Разрешите войти, товарищ генерал! – В палатку, слегка стесняясь, заглянул замначальника разведки Сапега. – Тут такая история… Спецназ захватил одну вещь.

– Снайпершу? – хохотнул генерал. – «А в центре точно Хаттаб!»

Начальник штаба засмеялся, распушив свежие лихие усы.

– Захватили кассету. Какой-то репортер, то ли француз, то ли чечен, нарвался на пулю. Стали смотреть кассету, а там заснят их вчерашний проход по Сунже. Здорово снято, как в кино. Решили вам показать, товарищ командующий.– Он протянул кассету, оглядывая палатку, находя стоящий в стороне телевизор с видеоприставкой. – Разрешите поставить?

– Ставь! А ты, Назаров, налей по Второй!

Сапега опустил на солнечное оконце брезентовую занавеску. Поставил кассету. Включил телевизор. И в сумерках на экране без единого звука возникло зрелище. Пылающие «мерседесы», охваченные пламенем «вольво», взлетающие в ярком бензиновом факеле джипы. Черные, едва различимые контуры нефтяных цистерн и хранилищ, трубопроводы и башни, в колеблемой сфере света крохотное цветущее деревце, и сутулые, обремененные поклажей люди шагают длинной колонной. В темном небе, окруженные туманным сиянием, оранжевые планеты и луны, росчерки пулеметов, бегут врассыпную люди, спотыкаются о лохматые кочки, валятся в снег. Повергнутый знаменосец с оторванной по колено ногой, волнистое зеленое знамя, и в складках материи, подняв заостренные уши, – волк.

– Попался, гад, в волчью яму! – Командующий радостно тянулся к экрану, словно дышал этим оранжевым светом, наслаждался видом гибнущего врага. – Уши-то тебе пообрезали!

Отрок лежал на спине, прижав к груди хромированный кассетник, выпуская из маленького приоткрытого рта оранжевое облачко пара.

– Скоты, детей не жалеют!..

Согбенная, впряженная в сани фигура бежит, надрываясь в постромках, и длинный огонь прокалывает ее, мотает и валит в снег.

– Заложников взяли, скоты… Басаевский почерк!

Камера скользнула по воронке, парной и липкой. Прошла по человечьей ноге, у которой, казалось, было два коленных сгиба. По второй, с истерзанной штаниной и отломанным башмаком. Осмотрела пальто, расстегнутое на груди, и две руки, сложенные крест-накрест, словно в гробу. Остановилась на лице с открытыми немигающими глазами, на которые надвинулась тень от лежащей рядом кожаной кепки.

– Стоп! – крикнул генерал. – Это Пушков!..

Камера заглядывала в лицо человеку, словно щупала ему лоб, а потом обозрела панораму с черной, сверкающей рекой, по которой бежали рыжие отсветы, извивались желтые змеи, и люди сыпались в воду, а со дна взлетали буруны, словно на людей набрасывались страшные подводные твари.

– Отмотай назад! – приказал генерал. – Разве не видишь? Пушков!..

– Так точно! – охнул Сапега. – Как же мы просмотрели!

И они снова смотрели пленку, лежащего на снегу начальника разведки, стараясь разглядеть в нем признаки жизни, какое-нибудь шевеление, облачко пара у рта.

– Вертолет! – приказал генерал. – Туда! – Он повернулся к начальнику штаба. – Сам полечу! Вывезем без посадки на мины! Спустим трос!

– Вам опасно лететь, Геннадий Николаевич, – возразил начальник штаба. – Еще остались живые чеченцы. Могут из пулемета достать.