В поисках вымышленного царства - Лев Гумилёв

Поэтому, исключительно для удобства пользования термином, я буду в этой работе называть религиями только теистические системы, а для всей совокупности концепций и мировоззрений применю широкий термин – «верования», поскольку он столь же распространен и понятен без дополнительных объяснений.

Этот длинный и скучный экскурс был нужен нам только для того, чтобы отграничить древнемонгольскую религию от шаманизма. Они соседствовали, сосуществовали, взаимодействовали, но в древнемонгольской религии было то, чего не могло быть в шаманизме: космическое злое начало.

Банзаров предполагает, что Ариманом монгольского пантеона был Эрлик-хан, бог подземного мира[491]. Я не могу согласиться с таким сопоставлением, хотя действительно в современной бурятской мифологии Эрлик-хан – антипод Хормусты. Дело в том, что – злое божество алтайских шаманистов, от которых он попал к бурятам, надо думать, в более позднюю эпоху. Источники дают нам другое имя: это Итога Плано Карпини, Этуген – земля «Сокровенного сказания», Натигай Марко Поло. Хотя это звучит на первый взгляд парадоксально, но детальное изучение вопроса показывает, что это действительно так, хотя это тоже не Ариман.

Прежде всего надо помнить, что земля в «Сокровенном сказании» то упоминается рядом с небом, то опускается, но никогда не выступает самостоятельно. Во-вторых, по словам Плано Карпини, монголы боялись бога Итоги, т.е. Этугена, и приносили ему жертвы, в том числе даже кровавые. Причиной болезни Угедей-хана были «духи земли и вод». У бога Натигая просят мирских благ, противопоставляя его тем самым небесному Богу. Среди этих благ первое место занимают дети. Это место перекликается с представлениями современных бурят, согласно которым Хормузта – глава 55 западных (добрых) тенгриев, а Эрлик-хан – вождь 44 восточных (злых), именуемых также дзаяны, духов земли, вызывающих оплодотворение.

Любопытно, что альбаст горных таджиков и ягнобцев не только злой дух, но также дух, без присутствия которого не могут состояться роды. Еще одна неслучайная аналогия.

Религиозные верования бурят, описанные Банзаровым, несомненно являются трансформацией более древней религии. Эрлик-хан попал к ним из алтайского культа, где он глава подземного мира, но не враг доброго бога Ульгеня, а брат и помощник. Когда люди не приносят Ульгеню жертв, он по доброте своей не может их наказать и обращается с жалобой к Эрлику. Тот быстро насылает на людей заразу или какую-нибудь другую беду, и тогда надо принести жертву обоим божествам, ибо они заодно. Никакого сходства с Ариманом Эрлик-хан не имеет.

Пожалуй, тут гораздо ближе не иранская, а древнетюркская народная религия, где Земля и Небо воспринимаются как две стороны одного начала, не борющиеся друг с другом, а взаимопомогающие. Эта концепция восходит к глубокой древности, к началу нашей эры, т.е. к сяньбийской культурной стихии[492]. Однако за тысячу лет произошла неизбежная трансформация и поглощение иноземных идей. Но, по-видимому, иранское влияние, проникавшее в Монголию через манихеев в VIII–IX вв., не повлияло на существо воззрений предков монголов, хотя они и усвоили иранскую терминологию. Злое начало понималось ими не как половина миропорядка – Ариман, а как его противоестественное нарушение – ложь, предательство. Это не значит, конечно, что сами монголы были исключительно правдивы. Кто без греха! Но как этическая категория осуждение предательства – моральный императив{125}.

Автор «Тайной истории» даже самого Чингисхана осуждает за предательские убийства своего сводного брата Бектера и богатыря Бури-Боко и восхваляет за казнь нукеров Джамухи, но кровавые экзекуции над побежденными татарами и меркитами оставляют его равнодушным. Эта точка зрения вполне логична. Смерть во время войны – всего лишь закон природы, а убийство доверившегося – оскорбление естества, следовательно божества. Люди, причастные к предательству, не должны жить и производить потомков, ибо монголы признавали коллективную ответственность и наличие наследственных признаков (мы бы сказали – генофонда). Потому и пострадали татары за выдачу чжурчжэням на смерть кераитского хана и отравление Есугэй-баатура. По логике монголов это было правильно.

Необходимо отметить, что в XII–XIII вв. эта точка зрения для большинства народов была непривычна. Китайцы, тюрки-мусульмане и даже европейцы практиковали убийство послов и парламентеров. Согласно монгольскому учению, они совершали этим самый тяжелый грех, и поэтому монголы так жестоко расправились и с Сунским Китаем, и с хорезмшахом Мухаммедом, и с русскими князьями на Калке, и с венграми на реке Шаяве.

Но уцелевшие от резни китайцы, иранцы, русские и венгры долго не могли понять связи между убийством монгольских послов и последовавшим истреблением их соотечественников. Им казалось, что одно дело, когда они убивают, а другое – когда они сами становятся жертвами! Поэтому они считали монголов чудовищами, забывая о том, что каждое следствие имеет причину. Только самые умные европейцы, например Плано Карпини и Александр Невский, поняли это. Плано Карпини постарался, чтобы с ним не посылали послов в Европу, так как боялся, что немцы их убьют, а «у татар есть обычай никогда не заключать мира с теми людьми, которые убили их послов»[493]. Александр Невский в 1259 г., зная этот обычай, не позволил новгородцам перебить татарских постов в Новгороде, поставив у дома, где те остановились, вооруженную охрану. Этим он спас не только татар, но и Новгород. И как это непохоже на безразличие самих новгородцев к чужой смерти! Ведь когда Ярослав перебил их парламентеров и тут же, получив известие о смерти своего отца Владимира Красное Солнышко и убийстве Святополком Окаянным его братьев Бориса и Глеба, хотел бежать в Швецию, новгородцы, чуя поживу, сказали ему: «Мертвых нам не кресити» – и, забыв про предательство, пошли сажать его на престол киевский.

Поиск источника веры

Итак, злое начало монголов непохоже ни на Аримана зороастрийцев, ни на «Беснующийся мрак» манихеев, а от христианской концепции сатаны отличается тем, что оно безлично. Поскольку мы отметили несомненные реминисценции иранской культуры, то обратимся к третьей иранской концепции – митраизму, продержавшемуся в Иране до арабского завоевания. Культ этот пережил длинную эволюцию, но мы ограничимся характеристикой основного направления его исторической судьбы.

Зародившись на равнинах Средней Азии среди кочевых племен, митраизм был воспринят такими же кочевниками, населявшими страну Шаншун, находившуюся в Северо-Западном Тибете. От шаншунцев эту веру переняли оседлые тибетцы, обитавшие в долине Брамапутры, называющейся в Тибете Цан-по. Здесь она стала официальной религией с культом, клиром, проповедью и влиянием на государственные дела[494]. Тибетское название этой религии – бон. Из Тибета бон распространился в Центральную Азию и, выдержав жестокую борьбу с буддизмом, сохранил свои позиции в Тибете до XX в. Тождество митраизма и бона установлено нами в специальной работе[495], а сходство того и другого с религией древних монголов мы попробуем проиллюстрировать несколькими примерами{126}.

Среди многих гимнов Митре в Авесте есть важный текст. Ахурамазда обратился к Спитаме-Заратуштре, говоря: «Поистине, когда я сотворил Митру, владыку обширных пастбищ, о Спитама, я сотворил его столь же достойным жертвоприношений и молитв, как и я сам, Ахурамазда. Злодей, который солжет Митре (или нарушит договор), навлечет смерть на всю страну, причинит миру такое же зло, как сто грешников. О Спитама, не нарушай договора, ни с верующими, ни с неверующими, так как Митра и для верных и для неверных»[496].

Древний Митра – гений небесного света, почитался наравне с Ахурамаздой, и Дарий Гистасп отвел одинаково почетные места эмблемам Ормузда и Митры на стенах своей усыпальницы[497] (486 г. до н.э.). Иногда Митра считается божеством, совмещающим мужской и женский пол. На некоторых митраистских памятниках встречаются символы бога и богини. На многих барельефах Митра закалывает быка или барана, что указывает на связь культа с жертвоприношениями, но главные культовые действия совершались тайно. Ксеркс специальным указом запретил почитание дэвов в своей империи, но Митра и Анахита были исключены из числа гонимых богов и упомянуты в надписи Артаксеркса как союзники Ахурамазды.

Однако культ Митры в Иране был вытеснен почитанием Амешаспент, и впоследствии Митра выступает как самостоятельное божество, находящееся посредине, между Ормуздом и Ариманом[498]. Значение культа Митры в Иране заметно снизилось, а расхождения его с зороастризмом обострились. Зато в Малой Азии культ Митры расцвел. Ему поклонялся Митридат Эвпатор, его чтили киликийские пираты, у которых культ Митры заимствовали римские солдаты, а потом солдатские императоры[499], например Аврелиан, Диоклетиан, Юлиан Отступник, а в Иране – Бахрам Чубин, «поклоняющийся Михру мятежник», как его назвал христианский автор VII в.[500].