Тот, кто меня купил (СИ) - Ночь Ева

А потом выяснилось, что я беременна. Ты… уже ушёл. Сказал, что не нуждаешься в нас, раз мы… такие плохие родители, что не можем найти компромисс. Я хотела всё объяснить тебе. Помнишь, стояла под общежитием под проливным дождём, но ты так и не вышел. И позже…

Олег обезумел, когда узнал о ребёнке. Он… избил меня по-настоящему. Не тычки да синяки на местах, где под одеждой не видно. Руку сломал. Ногами бил. Я в больнице лежала. Но ты всего этого не знал. Сразу после этого Славик забрал меня. Мы поженились. А потом Олег умер. Сердце. Скоропостижно.

Вот почти и вся история. Жизнь, которую прожила я и которая не коснулась тебя. Правда, которую не каждому расскажешь. Не прошу верить. Не прошу даже понять. Просто всё, как есть. Как было.

— И ты… не возвращалась к моему отцу? Настоящему? Не просила помощи? — в висках бьётся боль. Я чувствую, как устал. Будто асфальтоукладчик по мне прошёлся.

— Нет, — никогда. Ни разу. Я не видела его с тех пор, как он дал моей матери деньги на аборт, чтобы я избавилась от тебя.

— Но только слепой не увидит, как мы похожи с Леоном, — говорю я то, что мучает меня с тех пор, как я увидел брата.

Мать складывает руки на груди. Защитный жест. Словно хочет закрыться. Плечи её сжаты, спина сгорблена.

— Конечно, похожи. Ещё бы. Порода Гинцев. Леон — сын Олега. Не Славика. Славик… был очень хорошим мужем. Но так и не смог стать отцом Леону. К сожалению.

Леон. Славик. Олег. В голове всё смешалось. Противоречивые чувства рвут меня на полосы. Я не могу ей верить. Не хочу. Но, может, так и приходит правда, которую я хотел услышать?..

— Дай мне воды. Мама, — прошу, прислоняясь к стене. Закрываю глаза. Пытаюсь дышать. И до сих пор не знаю, что думать. Не знаю. Мне нужна передышка. Антракт. Опустить плотный занавес и отключиться хоть на время, чтобы переварить услышанное. Взвесить слова на весах своих чувств. Надеть её сапоги, чтобы пройти по извилистому пути.

Это непросто. Но я уже никуда не тороплюсь.

62. Эдгар

Я решил остаться. Здесь. Нашёл Ульяну и спросил, могу ли. Если бы она сказала «нет», ночевал бы в машине или в деревне — без разницы. Не хотелось никуда ехать.

— Можете, конечно. В домике с матерью. У неё как раз соседка уехала отсюда.

— Мне позвонить нужно, — беспокойный я, однако. Но без нескольких звонков просто немыслимо сейчас обойтись.

— Пусть Эльза вас выведет туда, где ловит связь.

Киваю. При всей моей усталости и опустошенности после рассказа матери, мне хочется узнать, какого рожна здесь делает Ульяна Грановская. Почему именно она — основательница этого места? У меня пазлы не сходятся. Самое время взять у неё интервью.

Но пока мать ведёт меня лесными тропами в поисках сигнала для мобильного, я решаюсь расспросить её.

— Ульяна удивительная, — рассказывает она, — у неё дар. Лечит наложением рук.

— Ты веришь в эту чушь? — кошусь на мать, пытаясь понять: она повторяет то, что говорят другие, или правда верит?

— Верю, не верю… — мать пожимает плечами. — Помогает. Может, это внушение так действует. Или место. Многим всё равно. Мы исцеляемся. Приходим в себя. Здесь же не только зависимые. Приходят люди с неизлечимыми болезнями. Слушают молитвы. Копают грядки. Просят, чтобы сестра Ульяна прикоснулась.

— И есть случаи исцеления? — хмыкаю недоверчиво.

— Есть, — улыбается она. — Не было бы — не ехали бы сюда.

Всё это в голове не укладывается. И с образом холёной Грановской не вяжется. Но вот она здесь. Красивая и даже стильная. И, судя по всему, возится с ними, опустившимися и отчаявшимися. Что так круто изменило её жизнь? Какие страдания и трагедии? Просто так никто не уходит. Обязательно должна быть причина. Не знаю почему, но мне хотелось бы услышать эту удивительную историю. Только вряд ли она расскажет.

— Когда-то она у меня брала интервью, — говорю, отводя в стороны ветви деревьев. И для себя, и для матери.

— Знаю. Я много о тебе знаю, сынок.

— Следила? — не испытываю ни раздражения, ни злости. С её рассказом словно вышел из меня дурной дух.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Как могла, — кивает она. — Походи здесь. Может, получится.

Получается не сразу. Даю распоряжение охранникам завтра отвезти жену в университет. У неё экзамен. Больше она не убежит, я уверен. Но хочу быть спокоен всё же. Я испытываю все муки — от нерешительности до желания услышать Таин голос. Хочу и не хочу ей звонить. Она звонит сама — увидела, видимо, что телефон в зоне доступа.

— Эдгар, у тебя всё в порядке? — встревоженная, напряжённая. Одинокая. Насиделась, наверное, взаперти. Сыграет в заботливую жену сейчас. Я даю ей шанс. Жду, когда закончится беспокойство, и Тая перейдёт к настоящей причине своего звонка. Но она больше ничего не просит.

— Я задержусь. Не жди меня, ладно? Ночевать не приеду.

Уточнять, где я, не собираюсь. Месть не месть, но маленький урок.

— Хорошо, Эдгар, — и кратко, и кротко.

А затем она отключается. Раз — и я больше ни слова не успеваю вставить. И сразу настроение резко стремится к нулю. А при её голосе чувствовал приток сил. Чёрт. Я зависим от неё. Вот где зависимость. Впору попросить сестру Ульяну руки на меня накладывать. Интересно: любовь она лечит? Избавляет от жажды к одной-единственной женщине, которой я не нужен?

— Почему ты не сказал Тае, что поехал ко мне? — спрашивает мать, когда мы уже устраиваемся за столом. Нехитрая еда — каша, салат, чай с травами.

Мне почему-то спокойно, хоть я и постоянно думаю о том, что рассказала мать. Я вспоминаю нашу жизнь. И голос отца. Почему-то всплывает его голос: «Ты же знаешь. Я люблю твою маму. Очень люблю. Она для меня — всё». Он повторял это постоянно. Навязчиво. Но тогда мне казалось: это проявление любви. Почему он без конца твердил эти слова? Словно хотел вбить в мою голову и так давно известные, понятные истины.

А ещё он твердил, что я его сын. Он гордится мною. Что мать — женщина слабая и нежная. Не стоит её тревожить и беспокоить по пустякам. Что любые вопросы мы всегда можем решить сами. Как мужчины. Он постоянно отдалял меня от неё. Отрезал. Не давал общаться, перетягивал на свою сторону — так это видится сейчас. Но могу ли я быть объективным?

Доказательств всей этой истории нет. Только слова матери. Но есть кое-что. Небольшая зацепка. И я твёрдо решил проверить. Если я найду подтверждение, значит она говорила правду. Не лгала. А значит…я помню не то, что было на самом деле.

— Спрашивай, Эдгар, — голос у матери тихий и усталый. Она до сих пор бледная. На носу проступили веснушки. Надо же. В пятьдесят три у неё веснушки, как у девушки. — Я же вижу: у тебя есть вопросы. Пока мы вместе — пусть всего лишь на этот день — может, и нужно наконец-то выговориться. Не только мне, но и тебе.

— Я помню тебя весёлой и беззаботной. Ты всё время улыбалась и не унывала. И как-то не стыкуется этот образ с тем, о чём ты поведала.

Я смотрю в чашку. Пахнет мятой и чабрецом. Что там ещё? Успокоительный сбор? Потому что окутывает меня спокойствие. Стойкое и глубокое.

— Характер у меня такой, сын. Не умела унывать долго. К тому же, Олег не всегда… бывали периоды просветления. Он хотел, боролся с собой. Но постоянно срывался. Это как у алкоголиков. Держатся, а потом — запой. Когда у него усугубилось, он запугивал меня. Говорил, если буду кукситься да плакать, ходить со страдальческим лицом, то мне не поздоровится. И всё время грозился отобрать тебя. Говорил: «Эдгар мой сын, привязан ко мне больше, чем к тебе. И всегда встанет на мою сторону». В общем… Жила, как могла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

У нас мало общих воспоминаний. Разные они. У меня — одни, у матери — другие.

— А Леон, значит, шпионил? — уточняю, чтобы понимать, как быть дальше.

Мать улыбается. С горчинкой. Глаза у неё грустные.

— Вдруг что-то пошло бы не так?

— Детей я тебе не отдам, — принимаю решение. — Не обсуждается. Насте нужна помощь психолога. Возможно, и психиатра тоже. Она кричит по ночам. Я уже консультировался. Это небыстрый процесс. Вылечишься, найдёшь работу — хорошо. Но заботиться полноценно о них ты сейчас не сможешь. Ни лечение оплачивать, ни в школу детей толком собрать.