Предположительно (ЛП) - Джексон Тиффани Д.

Мисс Риба стучится в мою дверь и заглядывает в комнату.

— Эммм... Мэри? К тебе мама пришла.

Я, прихрамывая, захожу в комнату для посетителей, будучи уверенной, что мисс Риба врет. Она бы ни за что не пришла, у нее бы просто не хватило смелости. Но вот она здесь. Моя мама, или кто она там, сидит в комнате в темно-лиловом церковном костюме. На этот раз без шляпки.

— Малышка! Как у тебя дела?

Эта с*ка совсем из ума выжила.

— Так, значит, ТЕПЕРЬ ты хочешь меня видеть?

— Конечно же, малютка! Ты же знаешь, я всегда буду твоей мамочкой.

— Ты мне не мать.

— А кто же еще! Я знаю, ты злишься, но мамочка не может постоянно брать на себя грехи за все твои ошибки. Не моя вина, что в тебе поселился дьявол. Я годами пыталась помочь тебе.

Она пытается прикоснуться к моим волосам, но я шлепаю ее по руке. Чувствую жжение в своей ладони, поэтому уверена, что ей тоже больно.

— «ТВОИ ошибки»? Как ты могла сказать им, что я убила Джуниора?

— Малышка, я не говорила!

— Я этого не делала. Ты знаешь об этом!

Она потирает место удара и фыркает.

— Знаешь, что, я устала от этой бессмыслицы. После всего того, что я ради тебя сделала, ты не можешь даже держать свой рот на замке. Как и свои ноги.

— Что ты ради меня сделала? Мама, я в тюрьме!

— О, ты дома, — говорит она, отмахиваясь от меня. Она смотрит на свой маникюр. Красный лак немного облупился, как краска на школьных стенах. — Ты больше не носишь оранжевый комбинезон и наручники. Ты легко отделалась, как я и говорила. А знаешь, что случилось бы со мной, будь я на твоем месте? Я бы провела там всю жизнь. И кто бы тогда о тебе заботился?

— Ты и сейчас обо мне не заботишься!

Она снова отмахивается от меня, будто я назойливая муха, будто сама эта мысль настолько же безумна, как и она.

— У тебя вся жизнь впереди. Пара лет для тебя ничего не значит. Я бы умерла в тюрьме. Ты знаешь, что это правда.

Это правда. Охранники бы не принесли ей ничего, кроме побоев и карцера, в котором она окончательно сошла бы с ума. Это в том случае, если другие женщины не добрались бы до нее быстрее. Те изрезали бы ей лицо или изнасиловали бы в душе за убийство ребенка. Она очутилась бы на смертном одре не больше, чем через пять лет.

— И в этих тюрьмах так опасно. Драки и распутство. И эти девушки, которые превращают других девушек в лесбиянок. О, Боже, дитя, я бы не смогла.

Она снова отмахивается от меня, но тут ее что-то озаряет, и она резко оборачивается.

— И что за бред ты рассказываешь им обо мне! О Рее. О том, как я пыталась воскресить Алиссу? Каким-то колдовством, что ли? Ты знаешь, я таким не занимаюсь. Зачем ты такое говоришь?

Молчу. Я устала отвечать на чужие вопросы. Кажется, в последнее время только этим и занимаюсь.

— Я просила, чтобы ты сходила за таблетками, — ее голос срывается. — Но не для Алиссы! Ты должна была принять их. Эти таблетки должны были тебя успокоить!

Она права. Она сказала мне сходить за своими таблетками. Она сказала мне принять их. Но я ее не послушалась.

— Так было лучше для всех, малышка. Все не так уж плохо, правда? Ты больше не в тюрьме. Я говорила, что они благосклонны к маленьким девочкам.

Я фыркаю. Благосклонны? Эта жизнь никогда не была благосклонна ко мне.

— Знаешь, я всегда молилась за тебя куда больше, чем за себя. Навещала тебя, как и обещала. А потом ты забеременела и все испортила! Зачем ты поступаешь так со мной, а?

Я скрещиваю руки на груди, прямо над Бобом, и смотрю на то, как она трещит по швам, как дешевое платье. Она начинает ходить кругами передо мной, размышляя о чем-то. Ее губы и руки дрожат. На пятом кругу она останавливается, щелкает своими пальцами, а на лице у нее появляется радостная улыбка.

— Я знаю! Я усыновлю твоего ребенка. Как на счет этого? Да, я выращу его, а ты заберешь его, как подрастешь.

Она яростно кивает головой, будто это лучшая идея в мире. И тогда я понимаю, что она вынашивала эту мысль уже очень давно. Она хотела забрать моего ребенка и начать все с начала. Мой разум тут же подкидывает мне еще одно слово для подготовки к ЕГЭ: «бесцеремонность».

— С какого... перепуга ты подумала, что я КОГДА-НИБУДЬ разрешу тебе приблизиться к МОЕМУ ребенку?

Мама выглядит совершенно ошеломленной. Она хватается за сердце и отступает от меня на пару шагов назад, будто еще одно лишнее слово может свести ее в могилу.

— Ну, я...

— Мама, ты должна рассказать правду.

— Правду?

Мама выпрямляется, вспоминая, кто здесь родитель, а кто — ребенок. Или кого она считает родителем, а кого — ребенком, потому что она слишком забывчива для того, чтобы быть первым.

— Не смей указывать мне, что делать! Я не трогала этого ребенка. Всего лишь хотела ее спасти после того, что ты натворила. Я ничего не делала! — говорит она.

Боже, она всегда хочет кого-то спасти! Она просто не может пустить все на самотек. Никто не просит ее о спасении. Она ворчит себе под нос о том, что я сумасшедшая и направляется к двери. Как только она проходит мимо меня, я улыбаюсь и кричу ей вслед:

— У меня твой крестик, мама.

Все ее тело подпрыгивает, будто ее пронзает молния. Она разворачивается так быстро, что, кажется, ее голова никогда не перестанет вращаться.

— Что?

— Крестик, который ты засунула в глотку Алиссы, пытаясь достать таблетки. Тот, которым ты пыталась «спасти» ее. Я сохранила его. Это то, что они так и не смогли найти.

Она молча смотрит на меня, обдумывая это.

— И я никогда не трогала его голыми руками, — говорю я.

Мама застывает, в ее глазах читается пустота, будто она далеко-далеко. Ее лицо принимает такое выражение каждый раз, когда она понятия не имеет, что делать. Я хорошо с ним знакома.

Должна отдать себе должное. Не многие девятилетки настолько умны, чтобы схватить крестик своей ночнушкой, чтобы не оставить на нем отпечатков пальцев. Не многие девятилетки настолько умны, чтобы вырыть три ямы: одну у дома, одну — на заднем дворе соседа и третью — там, где никто не найдет. Или, может, мне стоит поблагодарить маму за это. За все те ночи, что она оставляла меня дома одну, наедине с «Законом и порядком» и детективными книжками.

Мама тяжело сглатывает, пытаясь расслабить свое лицо.

— Отдай его мне, — строго говорит она, протягивая руку. — Он принадлежал моей матери.

Я смотрю на нее и у меня вырывается смешок.

— Нет.

— Нет? Юная леди, сейчас же отдай мне этот чертов крестик! Ты не имеешь к нему никакого отношения!

— Дай показания, признай свою вину, и я отдам его тебе.

Она вскидывает руки вверх и топает ногой.

— Господи, Мэри! Чего ты добиваешься, а? Чего ты хочешь? Разве я не заботилась о тебе? Разве не заботилась?

Смешнее всего то, что она правда так думает. Она действительно думает, что была лучшей мамой, которую только можно представить.

— Нет. Не заботилась. Не так, как миссис Ричардсон.

Это имя задевает ее за живое. Мама делает глубокий вдох и прищуривает глаза.

— Не вижу смысла брать на себя вину за убийство идеального ребенка этой с*ки, — говорит она осипшим голосом, отворачиваясь от меня. — Это ты ее бросила.

— Я не хотела ее бросать! Ты ее не отпускала!

— Без разницы.

Она действительно в это верит. Полагаю, это объясняет причину, по которой я сама верила в это.

— Но ты хотела этого, правда? Ты никогда не любила Алиссу. Тебе нравилось видеть, как она страдает.

Она сжимает свои губы в тонкую линию, скрещивая руки на груди. Едкий, противный запах зависти исходит из ее пор. Я знаю ее, знаю, что она думала о том, чтобы навредить Алиссе прежде, чем я это сделала.

— Ну... не имеет значения, чего я там хотела. Точно знаю, что не убивала этого ребенка, в отличие от тебя.

— Ну, а я точно знаю, что не убивала Рея, в отличие от твоих таблеток. Хочешь поговорить об этом?

Ее лицо бледнеет, глаза становятся размером с мячики для гольфа. Она этого не ожидала. Но как она могла быть уверенной, что это не всплывет, учитывая, что я стояла рядом с ней, пока она подсыпала таблетки в его суп? Я сидела рядом с ним, пока он его ел. Я смотрела на маму, пока она подливала ему добавки.