Мир Жаботинского - Моше Бела

Жаботинский до поры воздерживался от того, чтобы призвать своих сторонников к более решительным действиям, все еще надеясь на успех дипломатических шагов, которые он предпринимал в то время. Но он решительно выступал в поддержку любой инициативы «с мест».

Несомненно, что формы политической борьбы, вступающие в прямое противоречие с декретами администрации, станут необходимыми в свое время. Разумеется, они не должны будут преступать общепринятых законов морали, в особенности в том, что касается неприкосновенности человеческой жизни (кроме случаев самообороны). Эти действия будут, повторяю, необходимы. И достойны похвалы терпевшие до сих пор и начавшие борьбу. Более того, сама наша организация, основывающая свою деятельность на принципе абсолютной легальности, должна, когда это необходимо, решительно выступать в поддержку активных действий. Всякая уважающая себя организация должна приветствовать тех людей в своих рядах, которые вступили в решительную борьбу за правое дело, против неправого закона.

Письмо руководству Бейтара в Эрец Исраэль (оригинал на иврите), «Хазит ха-ам», 29.7.1932.

Борьба должна выражаться не только в прямых столкновениях с врагом, но и в пропагандистской деятельности. Жаботинский прекрасно усвоил, что мир готов слушать лишь тех, кто неустанно и громко напоминает о себе:

Это вовсе не «унизительно», когда слабый выходит на улицы протестовать против сильного, а тот, сильный, демонстрируя свои дутые бицепсы, прогоняет с улицы слабого. Наоборот, это почетно, когда слабый, не будучи в силах более терпеть, выражает свой протест всеми доступными средствами и не боится получить дубинкой по голове и угодить в тюрьму. Это всякому понятно и в Европе, и в Америке, и я надеялся до сих пор, что это понятно всем и в Эрец Исраэль...

Усвойте раз и навсегда: нынешнему поколению недосуг читать прокламации. И даже массовые собрания — тихие и «почтенные» — на него совершенно не действуют. А вот звон разбитого_стекла оно услышит и уж тем более впечатлится демонстрацией, сопровождающейся столкновением с полицией. Не думайте, что мне это нравится. Я не меньше вашего ненавижу звук разбиваемых стекол, не меньше вашего не люблю видеть разбитых голов, будь то головы демонстрантов или полицейских. Если бы я создавал нынешний мир, я бы создал его совершенно другим. Но не я и не вы формируете взгляды и привычки этого мира, определяете, на что он обращает свое внимание, а на что не обращает. Мир таков, каков он есть. Есть способы заставить его смотреть, есть способы отвратить его внимание. И если ваша цель — привлечь его внимание, то действуйте нужными для этого способами и не обращайте внимание на досужие разговоры о «бесполезности».

«О святости полиции», «Хазит ха-ам», 8.1.1934.

Жаботинский пытался в то же время умерить пыл «горячих голов», полагавших, что вышеупомянутые действия дадут быстрый результат:

На нашем съезде в Кракове были и «максималисты». Слишком мало — мне хотелось бы, чтоб их было побольше. Я не согласен видеть в них «оппозицию». Всем нам, вообще всем евреям, присущ в той или иной мере дух максимализма, и то, что максималисты говорят, зачастую (не всегда) находит отзвук в наших душах. Ни за что не согласился бы, чтобы дух максимализма исчез совсем. Единственное, чего я требую от наших максималистов,— логики...

«Битье стекол» — и вообще методы физического воздействия мне глубоко антипатичны, и я серьезно советую воздерживаться от них при любых обстоятельствах. Правда, можно представить себе ситуации, когда такие действия оправданны, понятны, по крайней мере. К примеру, когда ты читаешь в газете, что где-то устроили охоту на туристов-евреев. Исключительная мерзость порождает исключительные взрывы гнева. Такие вещи можно понять, к таким вещам и суд присяжных относится с пониманием. Но во всем должна быть мера, и в максимализме тоже. Реакции должны быть адекватны, в противном случае у мира создается впечатление, что это все превратилось в своего рода спорт, и тогда достигается совершенно обратный эффект...

Даже «баррикады» — не всегда «метод». Тут нужно считаться с логикой, да просто с арифметикой. Когда на баррикады идут люди, живущие в окружении своего народа, даже если этих храбрецов — всего дюжина, то у них есть хотя бы надежда, что массы со временем пойдут за ними, присоединятся к их борьбе. Баррикады для народа, составляющего большинство,— это действенное средство борьбы. Но когда евреи Эрец Исраэль идут на баррикады, не будучи даже четвертью населения страны,— какие у них шансы? Еврейские баррикады — средство духовной борьбы, они пробуждают совесть мира, привлекают внимание, но физически — они не могут принести победы. В точности как человек, который бросается из окна на виду у всех, чтобы привлечь внимание к несправедливости, учиненной над ним.

...Если найдется дурак, который на основании вышеизложенного придет к выводу, что я «изменил свое мнение об оккупантах», то я не буду ему отвечать. Логика требует: в дождь — зонтик, в слякоть — галоши, летом — легкая одежда, зимой — теплая; все во имя одной цели, но средства — по сезону.

«О максимализме», «ха-Ярден», 1.2.1935.

«Сезоны» же менялись с головокружительной быстротой — история в то время развивалась стремительными темпами. И сам Жаботинский, который всегда почитался самым решительным из вождей сионизма, чуть не отстал от времени. Но он сумел вовремя осознать свою «отсталость». Реальность изменилась: трагедия еврейства Восточной Европы стремительно надвигалась, а Англия наглухо захлопнула перед ним ворота Эрец Исраэль. Стала явной ставка англичан на арабов. Но и еврейское население было уже не то: оно окрепло, оно было готово дать решительный отпор. И арабам и англичанам было дано почувствовать это. Жаботинский понял необходимость борьбы «новыми методами»:

Если ли у нас еще компаньон? Годится ли он нам в компаньоны? Стоит ли он еще чего-то? До каких пор?

Поверьте — все это лишь риторические вопросы. То есть, не то чтобы ответ известен заранее. Ответ может быть и положительным и отрицательным, и, главное, он все еще зависит от нас — евреев, от нашей «линии». Но вопросы эти поставлены, их поставила сама жизнь. И нам надо дать на них однозначный ответ.

Время требует нового политического подхода. Новых методов, таких, которые еще несколько лет назад казались безумством и утопией.

«Одиннадцатый час», «ха-Машкиф», 27.1.1939.

И наконец Жаботинский пришел к неизбежному, окончательному выводу:

Мы и вправду не хотели прививать молодежи вкус к незаконным действиям конспиративного характера. Ибо надеялись, что можно будет строить наши отношения с Англией как отношения граждан с их гражданским правительством. Надежды не сбылись, и ныне наши отношения с Англией — отношения гражданина оккупированной страны с оккупантом. Это не «мандат» — это оккупация. У такой власти нет морального права на существование, и у нас нет моральных обязательств перед ней, перед ее представителями.

Из кн. «Еврейская война за независимость».

Самодисциплина

«Самое прекрасное свойство рода человеческого — это талант приводить личность в гармонию с другими личностями в целях общего взаимопонимания».

Евреи органически неспособны принять чье-либо мнение без споров, криков «выяснения отношений». Жаботинский считал, что это еще одно «тяжелое наследие» диаспоры. Он понимал, что без осознанной дисциплины, организованности такое дело, как возрождение государства, обречено на провал. На возражения в том духе, что дисциплина несовместима со свободой мнений, со свободой личности, Жаботинский отвечал:

Что же такое — дисциплина? Тот, кто считает, что дисциплина исключает свободу воли, ошибается. Что такое свобода воли? Существует ли она? Разве поступки человека никак не зависят от обстоятельств? Разве не вынужден человек считаться со всем, что его окружает? Разница только в одном — поступает человек осознанно или его сознание не влияет на его действия. Кант сказал: «Или я обязан, или я вынужден». Или я влеком обстоятельствами и ошибочно полагаю, что я свободен, или я осознаю происходящее, осознанно подчиняюсь, и тогда я свободен.

Члены спортивного общества «Сокол» в Чехословакии собрались на тренировки. Одно из их упражнений произвело неизгладимое впечатление. Огромное поле стадиона в Праге разметили на десятки тысяч квадратиков — вроде шахматной доски. В центре стоял молодой человек и без единого слова, неуловимым движением руки управлял десятками тысяч людей — они одновременно делали одни и те же движения! И в этом разница между организованным обществом и бушующей толпой, даже если у толпы — самые высокие цели, даже если толпа штурмует Бастилию. Толпа мечется из крайности в крайность, она — стихия, она способна растоптать что угодно.