Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972 - Федор Раззаков

После выхода фильма на экраны страны многие критики отметят следующую деталь. Несмотря на то что по сюжету Керженцев был главным героем и занимал львиную долю экранного времени, однако именно Фарберу достался самый драматичный момент в картине – разоблачение труса Абросимова, по вине которого бессмысленно погибли бойцы. Как писал биограф Смоктуновского Е. Горфункель:

«Не будучи главным героем картины, Фарбер недаром воспринимался неофициальным центром ее. Он говорил от имени тех, чья сила была в нравственной неиспорченности и у кого не было кулака для пущей убедительности. Речь его на собрании коммунистов взволнованна и сбивчива, он не привык выступать. Всегда незаметного, его теперь окружает сочувственная тишина, всегда вежливый, он резко бросает Абросимову: „Это вы струсили...“.

Рядовой войны, простой пехотинец выступал не просто против жестокого солдафона и своего командира. Фарбер возмутился тем, что человека превращают в пешку. Он больше не захотел терпеть приказного порядка войны, взял слово и сказал все, что думал. Вот оно что: солдат на войне – тоже личность...».

Чуть позже другой киновед, Мирон Черненко, пойдет еще дальше в своих размышлениях об этом образе и назовет Фарбера... Впрочем, почитаем слова самого киноведа:

«Смоктуновский родом из мира несоветского, ибо ведет себя не просто как штатский, но как штатский в мире униформ, как человек свободный, не понимающий и не желающий понимать иерархии чинов, партийностей и прочих вещей, несущественных, алогичных в той противоестественной экстерриториальности, которая ограждает его от мира советского, идеологического, тоталитарного. Именно она определяет все его поступки, на первый взгляд почти самоубийственные, немыслимые и в чем-то даже опасные для окружающих – к примеру, прямое, караемое расстрелом на месте нарушение субординации на передовой. Я имею в виду кульминационную сцену фильма – конфликт с офицером, по мнению Фарбера, виновным в бессмысленной смерти солдат. И я рискнул бы назвать Фарбера первым свободным евреем (выделено мной. – Ф. Р.) на советском экране, хотя – видит Бог – с точки зрения простой человеческой логики никак не понять, каким образом ему удавалось сохранить эту свою свободу, эту экстерриториальность духа за три с лишним десятка советских лет, которые он как-никак прожил до войны...».

Удивление, сквозящее в последних словах маститого киноведа, понятно: либералам всегда было свойственно рисовать предвоенное время в СССР как череду сплошных ужасов. На самом деле время то, хоть и было во многом трагическим и трудным, одновременно было и по-настоящему героическим. Вот почему недоумение киноведа здесь неуместно: именно в те предвоенные годы и ковались характеры таких людей, как Фарбер. Куйся он сейчас, в годы дикого капитализма по-русски, вряд ли бы у него хватило мужества, а то и просто желания публично разоблачать труса, погубившего десятки людей.

Либералы привыкли рисовать сталинские годы одной краской – черной. Например, 1937 год у них ассоциируется исключительно с репрессиями, хотя для миллионов советских людей, живших в то время, тот год запомнился совсем другим. Например, беспосадочным перелетом В. Чкалова, Г. Байдукова и А. Белякова по маршруту Москва – Северный полюс – Ванкувер (США). Или как год памяти А. С. Пушкина: одних мероприятий, связанных с этим именем, по всей многомиллионной стране проходили сотни, начиная от средних школ и заканчивая институтами. Кто сейчас об этом вспоминает? Никто, поскольку по воле либералов, которые почти два десятка лет заправляют сегодняшними СМИ, в сознание россиян упорно вбивается тезис о том, что время сталинского правления – сплошь одни репрессии. Но это неправда – хорошего в те годы тоже происходило немало, и тот же 1937 год не у всех людей рождает в памяти воспоминания о репрессиях. Приведу по этому поводу слова известного советского кинооператора Владимира Монахова:

«В 1937 году, когда я жил с родителями в Кривом Роге, вышел юбилейный том Пушкина. Как только он появился в киоске, я упросил киоскершу не выставлять его, оставить для меня. Я не завтракал в школе и на собранные деньги купил этот роскошный том. Невозможно описать мой восторог. Иметь дома своего Пушкина, в любую минуту раскрыть его... Что сравнится с этой радостью?..».

Но вернемся к фильму «Солдаты».

Экранное единение Фарбера и Керженцева так и не перетекло в реальную действительность: тесной смычки между либералами и державниками в жизни так и не случилось. Хотя добрую службу советскому кинематографу эта картина все-таки сослужила. Она провела незримую черту между кинематографистами двух разных лагерей (либерального и державного), после чего те стали соревноваться в создании подобных «негероических» и «непафосных» фильмов (кинематограф того же Алексея Германа вырастет именно из шинели «Солдат») либо противоположных им произведений. Так, Сергей Бондарчук во многом в пику «Солдатам» на рубеже 50-х годов в качестве своего режиссерского дебюта взялся экранизировать рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека». В итоге получилось мощное героико-патриотическое кино, истинное народное произведение, ни в чем не уступившее самому рассказу.

Отметим, что это произведение Шолохова появилось на свет благодаря все той же борьбе между либералами и державниками. Как известно, писатель весьма болезненно воспринял доклад Хрущева «О культе личности Сталина» и даже оказался чуть ли не единственным, кто посмел с трибуны съезда заступиться за Сталина (все остальные делегаты это сделать испугались). Когда же вскоре после доклада в либеральной среде начались бурные дискуссии о жертвах сталинского террора, причем большая доля сочувствия выпадала на жертвы еврейского происхождения, в державной среде это вызвало невольный протест, поскольку русских людей в сталинские годы погибло гораздо больше, чем людей иных национальностей. Однако и здесь сработало то, что евреи, как никто иной, умели громче других заявить о своих трагедиях. Как пишет А. Солженицын:

«В феврале 1956 года в знаменитом своем докладе на ХХ съезде партии Хрущев, обильно говоря о расправах 1937–1938 годов, не упомянул особо, что среди пострадавших было так немало евреев; и не назвал расстрелянных в 1952 году еврейских лидеров; и, говоря о «деле врачей», не сказал прямо, что оно было направлено против евреев. По словам Е. Шварца: «Легко представить себе, какие горькие чувства все это вызвало в еврейской среде, они захлестнули и еврейские коммунистические круги за границей и даже руководства тех компартий, в которых евреи составляют значительный процент среди членов (канадская и американская партии)».

В апреле 1956 года в Варшаве – под коммунистическим режимом, но с большим влиянием евреев – в еврейской газете «Фолксштимме» (она, кстати, выходила и в СССР до 1957 года. – Ф. Р.) была опубликована сенсационная статья, называющая имена погибших евреев из области культурной и общественной – как в 1937–1938, так и в 1948–1952. Впрочем, статья при этом проклинала «капиталистических врагов» и «бериевщину» и приветствовала возврат к «ленинской национальной политике». «Статья „Фолксштимме“ точно развязала стихию», – пишет все тот же Шварц...».

Стихия эта, как уже писалось выше, вызвала настоящую атаку на советских руководителей со стороны глав зарубежных соц– и компартий, которые, один за другим приезжая в Москву, стали настойчиво склонять Хрущева к тому, чтобы выделить «еврейский вопрос» в категорию первостепенных. Эти атаки продолжались практически на протяжении всего 56-го года. Именно в это время Шолохов и написал свой рассказ «Судьба человека», который по праву можно было назвать «Судьбой русского человека», поскольку его главным героем выступал русский мужик Андрей Соколов, твердость характера которого вызывала невольное восхищение читателей.

Рассказ был напечатан в двух номерах главной газеты страны «Правда» (31 декабря 1956 – 1 января 1957). И практически сразу на Всесоюзном радио была осуществлена его постановка (текст читал актер Сергей Лукьянов). Тогда же на телевидении был снят трехсерийный фильм по «Судьбе человека» под названием «Страницы рассказа». Там текст читал уже Сергей Бондарчук. Именно в процессе этой работы ему и пришла идея перенести это произведение на большой экран, поскольку возможности ТВ тогда были еще ограниченными: телевизоры тогда считались роскошью и были в пользовании у единиц. Другое дело большое кино – самое массовое из искусств.

Этим фильмом Сергей Бондарчук не только собирался дебютировать в большом кинематографе, но и открыто заявлял о своих державных предпочтениях. Это был своеобразный ответ славян-традиционалистов евреям из «новой волны». Как скажет чуть позже оператор фильма Владимир Монахов: