Герои Смуты - Вячеслав Козляков

Перед тем как лишиться поста зарайского воеводы, князь Дмитрий Михайлович успел спасти рязанского воеводу и будущего организатора Первого земского ополчения Прокофия Петровича Ляпунова. Как мы помним, тот неосторожно «увяз» в Пронске, куда ходил воевать против запорожских казаков. Князь Дмитрий Пожарский во главе отряда из рязанских и коломенских детей боярских (вокруг Зарайска было много их владений) пошел на выручку рязанским городам. Уже сама весть об этом заставила запорожских казаков отойти в Михайлов. Сообразив, что пока князь Пожарский отсутствует в Зарайске, город остался без надежной охраны, Исак Сунбулов вместе с запорожцами решил воспользоваться моментом. Однако Пожарскому удалось сорвать и этот замысел: он упредил нападавших, скрытно вернувшись в Зарайск всего за несколько часов до того, как те приготовились к штурму крепости. Каково же, наверное, было удивление «черкас», когда распахнулись ворота зарайского кремля и они опять увидели воеводу князя Пожарского, недавно оставленного ими в Пронске. По сообщению «Нового летописца», князь Дмитрий Михайлович «выиде из города не с великими людьми и черкас из острога выбиша вон и их побиша». После этого Исак Сунбулов ретировался в Москву, а разбитые «черкасы», как считал летописец, «поидоша на Украину»[400].

Следующий раз в источниках имя князя Дмитрия Михайловича Пожарского появляется в самый трагичный момент боев в Москве 19 марта 1611 года, в «великое московское разоренье». Он сражался на Сретенке, рядом со своими владениями. Быть может, Пожарский был застигнут врасплох и находился на своем дворе, когда московские управители во главе с Александром Госевским решили зажечь столицу ввиду приближения отрядов Первого земского ополчения. А возможно, что князь Дмитрий Михайлович оказался в столице неспроста и должен был соединиться с ополчением после его прихода под Москву. Такое предположение высказывал еще Иван Егорович Забелин, считая, что обговорить возможные действия в столице с Прокофием Ляпуновым князь мог тогда, когда спасал будущего организатора Первого ополчения в Пронске и возвращался оттуда вместе с ним в Рязань. «Пожарский пришел первый, — писал Забелин. — Как он пришел, нам неизвестно. Был ли он передовым всей Рязанской рати, которою предводительствовал Ляпунов, или по общему совету пришел независимо от Ляпунова, как независимый воевода Зарайский, — летописцы не упоминают об этом. Они утверждают только, что к Москве пошли всех городов воеводы. Само собою разумеется, что сам по себе, одним лицом, Пожарский не мог явиться к Москве. Не мог он самовольно оставить воеводство, да и очень небезопасно было тогда ездить без ратных людей. Как бы то ни было, но Пожарский был уже в Москве, и выпала ему завидная доля первому же и начать борьбу с Ляхами для очищения Москвы и государства»[401]. К сожалению, ничего определенного об участии будущего освободителя Москвы в земском движении по созданию ополчения в начале 1611 года историки сказать не могут. Однако пересечений князя Дмитрия Пожарского и Прокофия Ляпунова тоже достаточно, чтобы остановить внимание на их переписке и встрече в Рязани. Вряд ли князь Дмитрий Михайлович вслед за Ляпуновым был склонен к союзу с бывшими тушинцами, но ведь и на него должно было повлиять известие о смерти самозванца в Калуге 11 декабря 1610 года!

Сама судьба как будто до определенного момента вела вместе Ляпунова и Пожарского, чтобы затем события совершили непредсказуемый поворот. Во время боев в Москве 19 марта 1611 года князь Дмитрий Пожарский был тяжело ранен; его увезли из Москвы в мугреевскую вотчину, где он лечился от ран. Не за эту ли службу вознаградили его власти Первого ополчения, выдавшие ему 17 июня 1611 года ввозную грамоту на костромское поместье?[402] Костромские земли относились к вотчинам сидевшего в осаде в Москве боярина князя Ивана Семеновича Куракина, активно воевавшего против отрядов земского ополчения. Подмосковные земские власти конфисковали вотчину Куракиных и пустили эту землю в раздачу. До князя Пожарского бывшая куракинская вотчина успела побывать в руках воевавшего на стороне ополчения рязанского дворянина Семена Коробьина. Но с ним Прокофий Ляпунов, видимо, договорился о возмещении пожалований; сельцо Во-ронино было сначала «взято и отписано на землю до указу», а потом отдано князю Дмитрию Михайловичу. Ляпунов лично запечатал грамоту князю Пожарскому своей печатью. Это были недостающие 400 четвертей, данные «к старому его к рязанскому, да к серпейскому, да к мещескому поместью». До этого у стольника князя Дмитрия Пожарского было только 600 четвертей поместной земли, а с пожалованием он получал полностью землю в оклад 1000 четвертей. Правда, нет никаких сведений, что князь Дмитрий Михайлович воспользовался сельцом Воронином с деревнями Костромского уезда, выделенными ему властями земского ополчения. Грамоты всё равно выдавались до избрания нового царя: «А как аж даст Бог на Московское государство государя, и тогды то поместье велит государь за ним по книгам справити и выпись с книг дати»[403].

Боярское правительство в Москве тоже по-своему «отметило» героизм стольника князя Пожарского. 17 августа 1611 года, ровно год спустя после призвания на русский престол королевича Владислава, оно распорядилось конфисковать «изменничью» вотчину князя Дмитрия Михайловича Пожарского село Нижний Ландех в Стародубе и отдать ее некому Григорию Орлову[404]. В своей челобитной королю Сигизмунду III и королевичу Владиславу «верноподданный Гришка Орлов» указывал, что «князь Дмитрей вам государем изменил, отъехал с Москвы в воровские полки, и с вашими государевыми людми бился в те поры, как на Москве мужики изменили, и на бою в те поры ранен». То, что для одних было «конечным московским разореньем», другие считали боями с мужиками-изменниками. А ведь дело происходило в сожженной столице, где всё свидетельствовало о страшном пожаре 19 марта…

Глава московского гарнизона Александр Госевский, в руки которого сначала попала челобитная, оценил верноподданнический тон Орлова. Он переадресовал челобитную думному дьяку Ивану Грамотину с запиской, которая исчерпывающим образом характеризует парадный характер Боярской думы при новых управителях Москвы, где всё решалось по «совету» того самого Госевского: «Милостивый пане Иван Тарасьевич! Доложа бояр князя Федора Ивановича с товарищми и известив мой савет, прикгожо, по их приговору, дать грамоту Асударскую жаловалную. Александро Корвин Кгосевский челом бьет». Боярская дума во главе с князем Федором Ивановичем Мстиславским такого ясного совета ослушаться не могла и выдала грамоту Григорию Орлову, в которой обвинение князя Дмитрия Михайловича Пожарского в измене было еще более усилено. Говорилось, что он изменил и «ныне у воров в полкех»[405], что, как хорошо известно, не соответствовало действительности, но было общим обвинением тех, кто не поддерживал Думу