Три судьбы - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он не боялся, нет.
Но – не мог подойти, тем более заговорить.
Как будто чужое имя и впрямь принялось переделывать его под себя, как будто Гест стал превращаться в Леонида Седова, неловкого, слабого, безнадежного неудачника.
Нет, надо уже взять себя в руки. Да и кредитка – не бесконечна. И если дорога к хотя бы относительному комфорту лежит через Лелю, значит, надо идти и поговорить с ней. Вряд ли это будет слишком трудно.
Вчера в траттории она смотрела прямо на него. И глаза ее горели!
Гест заранее знал, как будет: она кинется к нему на шею, а он взъерошит ее всегда коротко стриженые, а теперь почему-то отросшие волосы, обжигая их жарким дыханием… И придется объяснять, что «возродиться», воскреснуть то есть, пока никак нельзя, опасно. Знает она или нет о смерти Бонда? Даже если знает, у того ведь могли остаться эти, как их, приспешники. Ну как у Мориарти, которого Холмс в Рейхенбахский водопад столкнул. Он понимает, как ей страстно мечтается, чтобы он наконец вернулся – но пока ни-ни-ни. Может, тут она даже заплачет. Черт, лучше бы без этого – ему всегда тяжело было видеть дамские слезы.
Вот только Леля вовсе не собиралась бросаться ему на шею.
Гест понял – почувствовал – это сразу, едва увидев ее на пороге траттории. Тонкий силуэт на фоне залитого солнцем дверного проема.
Она приближалась медленно, хмурясь, точно зуб у нее болел. А еще так хмурится человек, который напряженно пытается что-то вспомнить, о чем-то догадаться. Сведенные эти брови кричали о недоумении, неузнавании, непонимании: как может чужой быть так похож на того, кого я когда-то любила!
Она пахла как всегда: горячей от солнца травой на опушке, светлым ледяным ручьем и чуть-чуть – таящимся в лесу хищником. Почему-то ему всегда казалось – тигром. Хотя какие тигры на травяных наших опушках?
Но от ее горького шепота «Ленька… ты?» исходил совсем другой запах. Ладана, что ли?
Наверное, он именно от этого растерялся. И на шею, как должна бы, не бросилась, и запах… главное – запах! Откуда? Почему?
И – тихое, спокойное, почти безразличное, но оттого не менее оглушительное:
– Я знать тебя не знаю. Юридически ты мертв. Будешь досаждать – полицию позову.
Сказать, что он опешил, – значило бы ничего не сказать.
Леля? Не желает его видеть? Полицию?
Она с ума сошла?
Или это он с ума сошел?
Когда Лелины каблучки простучали к выходу, Гест еще с минуту разглядывал зачем-то пол траттории. Пол был каменный, из неровных, почти бесформенных кусков, даже на вид древних. Дух древности. Или, как бишь это по латыни, спиритус? Да, сейчас бы жахнуть чистого спирта – чтоб ошеломление приобрело какие-то реальные объяснения.
Где же, где же, черт побери, он мог ошибиться?! Она же на него только что не молилась… И вот нате вам!
– Женщины и кошки! – процедил он сквозь зубы по-английски. Этой поговорке когда-то научила его Леля: женщины и кошки делают, что им вздумается, мужчинам и собакам остается к ним лишь приспосабливаться.
Бармен (он же, скорее всего, и хозяин заведения) демонстрировал колоритную, но для итальянца вполне обыденную внешность: сверкающая белизной ухмылка в обрамлении сочных губ, смугловатая кожа, жаркие вишни глаз. Увенчивала все это великолепие копна когда-то смоляных кудрей, сейчас обильно пронизанная седыми прядями.
– Леди тайгер! – восхищенно подтвердил он.
Леди тигр.
Ну да, точно. Вряд ли трактирщик так хорошо владел английским, чтобы знать поговорку, скорее всего, просто уловил смысл реплики по интонации. И – посочувствовал собрату-мужику. Потому что на стойке как по волшебству возникли два стаканчика, серебряных, резных, с вековой чернотой в углублениях и завитках. В руке хозяина появилась бутылка граппы. Наполнив стаканчики, он подвинул один Валентину, изобразив рукой нечто неопределенное, но вполне понятное – дескать, за счет заведения. Ну или – я угощаю.
Виноградная водка показалась совершенно безвкусной, хотя из стаканчика отчетливо пахнуло спиртом. Поставив стаканчик на стойку, Гест улыбнулся, поблагодарил:
– Грацья.
– Нон цедике, – кивнул хозяин.
Не стоит благодарности, ну да.
Гест улыбнулся ему механической улыбкой, повторил «грацья» и отошел.
Что делать-то?
Звонить, ничего другого не придумаешь.
Дим ответил моментально
– Ну что? Нашел?
– Она заявила, что знать меня не знает. Грозилась полицию вызвать.
– Леля?! Лень, ты там в себе?
Нет. Он был не в себе.
– Лень? – тревожно окликнули из трубки. – Ты тут?
– Извини, перезвоню.
В голове играли в чехарду Аля, Леля, почему-то Мия – и десять миллионов. Может, и не десять, но Гест видел эту картину так явственно, словно ему показывали кино. Три красивые женщины перебрасываются яркими увесистыми пачечками – точно в волейбол играют. И смеются, смеются, смеются…
* * *
Да, оставалась еще кредитка. С невеликим лимитом – чуть больше десяти тысяч евро – на шестьдесят дней. При скромной жизни этого будет довольно на… ну, в общем, надолго. Должен же Дим что-то придумать, если у Лельки крышу напрочь снесло! Надо просто переждать. Как пережидают дождь. Ничего страшного. Бог с ними, со сроками, за два месяца много чего может случиться, но возникшая в собственной голове формула «при скромной жизни» бесила его чрезвычайно. Ему ли – скромничать! Нет, ну четверть века назад, когда все нищенствовали, еще ладно бы, хотя он и тогда не позволял себе опускаться. Но, ешкин кот, сегодня! Он же мультимиллионер, разве нет?
«Мертвый мультимиллионер», – напомнил Гест себе довольно ехидно. Король преферанса, не ты ли всегда и всем повторял, улыбаясь: играть приходится теми картами, что сданы, иначе не бывает, и дальше уж зависит от мастерства игрока. Ну не пришел тебе голубой мизер – или десять без прикупа – со сдачи, и никому ничего не пришло, крутись в распасах, как умеешь. Как умеешь, ау!
Но все равно было немного обидно. У Лельки, ясен пень, бабские эмоции взыграли, но почему он должен к этим гормональным бурям приноравливаться? Понятно, что придется, но – да, обидно.
Кофе, впрочем, Гест продолжал ходить пить все в ту же тратторию. Если Леля туда еще раз явится, оно и к лучшему. А если нет, хороший кофе – это хороший кофе.
И даже про Алю он уже почти не вспоминал. Нет, не то чтобы прямо не вспоминал – но сердце уже не заходилось
