Все дозволено - Сергей Абрамов

Малыш подошел ближе и закричал:

— Теперь слышишь?

— Не ори.

— А ведь там, — он указал на место, где только что стоял, — я тоже орал.

Алик задумался.

— Что-то гасит звук. Надо посмотреть где. Пойдем навстречу друг другу по спиралям, удаляясь от центра. Шаг-два — перекличка.

Первая же проверка показала, что звук действительно гаснет где-то за пределами сравнительно небольшого пространства, в несколько десятков метров, при этом не постепенно, а сразу, будто обрезанный невидимой преградой, непроницаемой для звуковых волн. Скажем, в пяти, а иногда и в десяти метрах от пульта можно было переговариваться, а отступив на шаг, ты уже превращался в актера немого фильма. И сразу же становилось труднее двигаться и дышать, словно дул навстречу неощутимый, но стойкий ветер.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Малыш. — Чем обусловлена эта грань? А она есть. И не только для звуковых волн. Видишь этот смятый листок бумаги? Я бросил его час назад, когда развертывал бутерброды. Он лежит как раз на границе. Я обратил на это внимание еще во время проверки. Теперь смотри.

Он подошел к брошенному листку и коснулся его обращенного к стене края. Листок не сдвинулся с места, даже не шевельнулся.

— Как из железа. Не согнешь, — усмехнулся он. — Ну, а теперь взгляни сюда.

Он коснулся другого, более близкого края. Половина листка не оторвалась, а отпала, как срезанная бритвой, ровно и без зубцов.

Другая половина осталась в том же положении за невидимой гранью.

Алик молчал. Казалось, опыт с листком не произвел на него впечатления. Он думал о чем-то своем, вероятно более важном. Малыш, не дождавшись ответа, пожал плечами и еще раз молча обошел панели управления, потом сел, не глядя и смахнув на пол шахматы. На этот раз он собирать их не стал.

— Вся автоматика вышла из строя, — сказал он. — Все телеуправление. Полностью. Фактически ускорителя уже нет. — Он помолчал и добавил, уже не ища собеседника: — И еще: ни один электроприбор не работает. Тока нет, а лампочки светятся.

— Не вижу в этом противоречия, — сказал Алик.

— Свет без тока?

— Движение любой массы в кратчайшую, приближенную к нулю долю секунды, воспринимается нами в состоянии покоя. Все как бы остановилось, в том числе и свет. Но мы его видим.

— Твоя приближающаяся к нулю доля секунды уже приближается к единице. — Малыш демонстративно похлопал по ручным часам у запястья. — Идут часики. Движутся.

— Но не там, — загадочно сказал Алик, кивнув в глубину зала.

— А где? В другом мире?

— В другом времени.

Малыш встал и подошел к пульту, где сидел Алик.

— Ты не спятил, случайно?

Вместо ответа Алик показал на небольшой циферблат, где стрелка чуть-чуть дрожала на втором от нуля делении. Малыш знал: нуль на этом счетчике скоростей обозначал скорость света, а деления — триллионные доли секунды. Но стрелка, обычно не доходившая до нуля на одно-два деления, теперь опередила его, обогнав необгоняемое. «Суб» превратился в «супер».

— Быстрее света, — почти благоговейно прошептал Малыш, что уже само по себе было для него необычно. — Значит, правда? Теперь будет найден не только Ту.

Алик продолжал задумчиво следить за дрожавшей стрелкой.

— Не знаю, — проговорил он неуверенно. — Может быть, «световой барьер» — это предел с «двумя сторонами»? Может быть, это уже отрицательная скорость? Может, она не возрастает, а убывает по мере удаления от барьера?

Честно говоря, Малыш ничего не понял. Только спросил:

— Почему же все остановилось?

— Я объясняю так… — Алик тщательно подбирал слова. — Примитивно: время — прямая линия, ну, скажем, в декартовых координатах. На световом барьере по неизвестным причинам оно как бы скривилось, образовав петлю, отросток от общей прямой. Эта петля начинается и кончается на графике в одной точке — в одном мгновении. Вот мы и наблюдаем сейчас это мгновение, миг, промельк, назови как хочешь, — словом, квант времени.

— Квант — не мгновение.

— Я же говорил упрощенно и о графике, и о кванте. Речь идет о наикратчайшей единице. Условно: период, который требуется свету, чтобы пройти диаметр атомного ядра. Или еще какой-нибудь период — откуда я знаю! Можно взять и сотые, и тысячные этой длины. А стало быть, время, которое еще Лобачевский считал мерилом всяческого движения, как бы замирает, приближаясь к нулю бесконечно близко. Вот почему все и остановилось — для нас, конечно, только для нас! — ток в проводах, пучки протонов в ускорителе, ну, и твоя вода в кране. Попросту: остановилось время — остановилось движение.

— Мы же движемся, и время у нас идет…

— Где идет? В частице _нашего_ времени, в этой самой петле. По каким-то причинам, связанным с работой ускорителя, мы как бы оторвались от основного времени и движемся в своем, пока петля не окончится, не вернется в то мгновение, с которого она началась. Но каков ее период — час, сутки, столетие, — сказать не могу. Кстати, геометрические, пространственные параметры нашей петли совпадают с той частью ускорителя, которую почему-то не затронул процесс.

— Так ведь и за его пределами мы живем и движемся.

— Выходя, мы как бы выносим с собой наше собственное временное и пространственное поле, я бы назвал его темпоральным, — словом, частицу нашего пространства — времени, живущую по своим законам. Определить его экстремум не берусь: вероятно, он характеризуется нашими параметрами — рост, объем грудной клетки, мышечное напряжение, вес, сухость или влажность кожи.

— Но как же мы дышим в безвоздушной среде?

— Почему безвоздушной? Мы проходим сквозь нее в период наименьшей скорости движения ее разряженных частиц. Мы, говоря упрощенно, просто раздвигаем ее, а гигантская разница скоростей соприкасающихся при этом частиц воздуха не может не обновлять массу покоя. Кислородный обмен ничтожен, но все же позволяет дышать.

— Силы у нас дай бог, а с водой не справились.

— Так ведь сила не зависит от времени. За две-три минуты ты выжмешь штангу, а растяни жим на час, что получится? Мы подходили к застывшей струе о меркой нашего времени, а его надо было ускорить в триллионы раз. Только тогда бы мы смогли преодолеть сцепление ее частиц.

Малыш с трудом понимал Алика. Ему, грамотному инженеру-эксплуатационнику, не легко было постичь всю сложность к тому же еще так причудливо смещенных взаимоотношений пространства и времени.

— Что-то вроде пересекающегося времени? — спросил он.

— В какой-то степени да. Но в пределах петли.

— А кругом в городе?

— Тоже самое. Город — ничтожная часть мирового пространства, а квант времени — это вся Вселенная в наикратчайший миг. Чудо Иисуса Навина.