1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Переговоры начались в Москве в субботу, 12 августа, после банкета и концерта, которые состоялись накануне вечером. И сразу же начались трудности, как только Ворошилов, следуя инструкции, выложил на стол свои письменно заверенные полномочия и попросил сделать то же Думенка и Дракса. Думенк предоставил написанное в расплывчатых выражениях письмо Даладье. Дракс, «немного растерявшись», как говорил он сам, — «в высшей степени смущенный, закашлявшись», как сказал об этом Думенк, — вынужден был «после долгой паузы» признать, что у него нет таковых. «Маршала Ворошилова, похоже, очень расстроило то, что ни у британской, ни у французской миссий не было, по сути, чрезвычайных полномочий». В конце концов Ворошилов согласился продолжить, в то время как Дракс в спешке телеграфировал в Лондон, прося прислать авиапочтой письменные инструкции. Форин офис согласился; пусть у Дракса будет право обсуждать и договариваться, но подписывать договор у него права нет. «Это просто не укладывалось ни в какие рамки, — писал позже Дракс, — что правительство и Форин офис отправили нас в это плавание, не снабдив ни верительными грамотами, ни какими-либо другими документами, подтверждающими наши полномочия». Думенк высказывался почти идентично.40

Французы и англичане планировали сводить переговоры к обсуждению общих мест. Но Ворошилов был настроен совсем не так. Следуя, опять же, своим инструкциям, он хотел обсуждать оперативные планы и не собирался позволить французам и англичанам ходить вокруг да около. В воскресенье 13 августа, выслушав доклад Думенка, Ворошилов спросил, какая роль отводится Советскому Союзу в случае агрессии против потенциальных союзных войск, и в особенности против Польши и Румынии. Как писал Думенк, «своей открытостью, граничащей с простодушием, маршал просто припер нас к стенке». Нам не осталось места ни для словопрений, ни для маневра, ни для дипломатических увиливаний.41

На следующий день 14 августа Ворошилов повторил свой вопрос. Думенк, помня инструкции Даладье, ответил, что каждый союзник должен будет защищать свою территорию, обращаясь в случае необходимости за помощью.

«А если они не потребуют помощи?» — спросил Ворошилов. «Если же они своевременно не попросят этой помощи, это будет значить, что они подняли руки кверху, что они сдаются», — уклончиво ответил Думенк. Дракс заметил, что если Польша и Румыния не примут советской военной помощи, то они «в скором времени [«в течение двух недель», по мнению Думенка] станут простыми немецкими провинциями». Маршал позволил своим собеседникам еще некоторое время поупражняться на эту тему, потом внезапно резко заявил: «Я хочу получить ясный ответ на мой весьма ясный вопрос относительно совместных действий вооруженных сил Англии, Франции и Советского Союза против общего противника — против блока агрессоров или против главного агрессора, — если он нападет. Только это я хочу знать и прошу дать мне ответ, как себе представляют эти совместные действия генерал Гамелен и генеральные штабы Англии и Франции».

Думенк и Дракс, сбитые с толку, однако пытались уйти от прямого ответа, но Ворошилов больше не собирался этого терпеть. «Я прошу ответить на мой прямой вопрос». Если так, то «Заявление генерала Думенка и других представителей французской и английской военных миссий о том, что Польша и Румыния сами попросят помощи, я считаю не совсем правильным. Они, Польша и Румыния могут обратиться за помощью к Советскому Союзу, но могут и не обратиться или могут адресовать свою просьбу с таким опозданием которое потом повлечет за собой очень большие и тяжелые последствия... Не в наших интересах, не в интересах вооруженных сил Великобритании, Франции и Советского Союза, чтобы дополнительные вооруженные силы Польши и Румынии были бы уничтожены»

После пяти лет обсуждений и откладываний — и на самом деле с 1934 года — Ворошилов, как заметил Думенк, наконец, загнал своих потенциальных союзников в угол. Британцы попросили пятнадцатиминутного перерыва. Дракс покинул совещательную комнату ошеломленным. Он был почти уверен, что его миссии пришел конец. «Мы... думали, что сможем получить поддержку России не приводя каких-либо разумных доводов», — писал Думенк. Однако Наджиар был еще не готов трубить отбой. «Я предупреждал», — телеграфировал он в Париж. И было еще не слишком поздно потребовать ответа от поляков и румын. Сидс телеграфировал в Лондон, поддерживая Наджиара. В этом вопросе, говорил Сидс, Британии и Франции придется «выступить просителями»; ответственность за получение ответа от Варшавы ложилась на Лондон и Париж.

На следующий день 15 августа англо-французская делегация информировала советскую сторону, что передала вопросы Ворошилова для рассмотрения в Лондон и Париж. Пока ожидался ответ, продолжалось обсуждение общих вопросов: советские делегаты предложили сотню дивизий, чтобы поддержать обороноспособность Польши. Думенку приходилось изворачиваться, так как у Франции вообще не было планов приходить на помощь полякам, хотя в это и трудно было поверить. Ворошилов продолжал обсуждение до 17 августа, когда, наконец, прервал его, заявив, что оперативное планирование невозможно начинать без ответов на «кардинальные вопросы», по его словам, о правах прохода для Красной армии. Французское и британское правительства по-прежнему хранили молчание, так что дальнейшие встречи решено было прервать до 21 августа.

В Лондоне заместители начальника генштаба, которых Чемберлен временами не прочь был использовать как бессловесное орудие в своих комбинациях, наконец, потеряли терпение. «Ввиду быстроты, с которой развиваются события, возможно, что этот ответ устареет раньше, чем будет написан, но мы все равно считаем, что его нужно дать, заявил он прямо, — хотя бы в форме общих заметок по поводу использования польской и румынской территорий русскими вооруженными силами». Ворошилову следовало ответить. Сейчас «уже не время полумер, — замечал тот же замначальника генштаба, — и с тем, чтобы расставить все по местам, не грех и «надавить как следует» на Польшу и Румынию; «русским следует предоставить все возможности оказывать помощь и вносить максимальный вклад в дело борьбы с агрессией».

«Совершенно ясно, что без своевременной и эффективной русской помощи, у поляков нет никакой надежды сдерживать германский удар... сколько-нибудь продолжительное время. Это же касается и румын, с той только разницей, что тут сроки будут еще короче.

Поддержки вооружениями и снаряжением недостаточно. Если русские собираются участвовать в сопротивлении германской агрессии против Польши и Румынии, то эффективно они смогут действовать только на польской или румынской территориях; и если... с получением ими прав на это тянуть до самого начала войны, то тогда будет уже слишком поздно. Наибольшее, на что тогда смогут рассчитывать союзники, это отомстить за Польшу и Румынию и, может быть, восстановить их независимость после поражения Германии в длительной войне.

Без немедленной и эффективной русской помощи... чем дольше будет длиться эта война, тем меньше останется шансов для Польши или Румынии возродиться после нее в форме независимых государств и вообще в форме, напоминающей их нынешний вид».

И кто сейчас сможет сказать, что замначальники генштаба были неправы? Все согласились с тем, что «неприятную правду» нужно было «с предельной откровенностью» преподнести Варшаве и Бухаресту. Договор с Советским Союзом был «лучшим способом предотвратить войну»; если бы он сорвался, расплачиваться за возможное советско-германское сближение пришлось бы Польше и Румынии.44 А в то время, когда разворачивалась эта драма, Форин офис продолжал плодить бумаги о непрямой агрессии. «И все это было бы смешно, если бы не было так трагично», — откровенно писал Наджиар.45

В Париже ультиматум Ворошилова и телеграммы Наджиара наконец подвигли Кэ д`Орсе оказать давление на польское правительство чтобы то позволило Красной армии проход через свою территорию. До сих пор поляки отказывались от всякого сотрудничества. Москва могла подумать, что Польша испугалась, и увеличить цену за свою помощь. «Заключать сделку с советским правительством... все равно что торговаться на восточном базаре, — отмечал один из польских дипломатов, — главное не показать интереса к той вещи, которую ты на самом деле хочешь купить».46

15 августа Бонне вызвал к себе польского посла в Париже, Лукасевича, который сказал, что Бек наверняка сходу отвергнет советские требования о правах на проход.47 Бонне послал инструкции Ноэлю встретиться с Беком, а французскому военному атташе, генералу Феликсу-Жозефу Мюссе было приказано вернуться в Варшаву. В самый разгар разразившегося кризиса, не без сарказма отмечал Наджиар, «военный атташе проводит свой отпуск в Биаррице». Хуже того: ни Ноэль, ни Мюссе не способны были оценить серьезности его инструкций. Ноэль боялся скомпрометировать свою позицию в Варшаве. Мюссе вообще был подвержен польскому влиянию и так же, как поляки ставил под вопрос искренность советских намерений.48