Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945 - Ольга Голубева-Терес

Прошло совсем немного времени, и однажды Ирина вместе с другими поднялась в небо.

Ее первая боевая ночь запомнилась звездной, теплой, безветренной. Монотонно гудел мотор, напоминая стук двигателя на самоходной барже, которую водил ее отец. Ира любила тогда ночами всматриваться в небо, выбирая себе счастливую звездочку. Вот и сейчас она нашла в небе самую яркую звезду и улыбнулась ей.

– Впереди линия фронта, – сообщила штурман.

Ирина и сама уже видела ее. Внизу возникали светящиеся трассы пулеметных очередей, вспыхивали зарницы орудийных выстрелов, рассыпались дрожащие гроздья сигнальных ракет. А вот красное зарево пожарищ. Горит деревня. За ней железная дорога, полустанок и цель – эшелоны, скопившиеся на железнодорожных путях.

Внезапно в кабину ослепительно ударяет луч прожектора. Дрягина круто сваливает машину на бок. Скользит. Выходит из опасного светового объятия. Убирает газ, чтобы притушить блески пламени, рвущегося из патрубков мотора. Планируя, берет боевой курс.

– Внимание! Бросаю! – Штурман наблюдает за взрывами, а Ирина делает разворот, беря курс на восток.

Однажды, возвращаясь домой, они со штурманом неожиданно обнаружили, что одна из бомб не отцепилась. Что делать? Штурман Докутович предложила снова зайти на цель.

– Опять в пасть? – с сомнением произнесла летчица.

– Другого выхода нет.

Дрягина развернула самолет и, преодолевая крен, повела его на переправу. Один заход, другой… Штурман дергает что есть силы за шарик бомбосбрасывателя, за трос… Все бесполезно! Бомба висит. По самолету снова ударили орудия, заскользили лучи прожекторов. Самолет кренит, маневрировать почти невозможно. Снаряды рвутся все ближе…

– Уходим! – крикнула штурман.

– Бомба будто приклеилась.

Ирина взяла курс на восток. Что же предпринять? Садиться с бомбой опасно, может оторваться при приземлении, и тогда… ладно, если сами взорвутся, но погубят и всех, кто на аэродроме будет. «Что же делать? Что же делать?» – один и тот же вопрос сверлил мозг. А аэродром между тем приближался.

– Дай красную ракету, – сказала она штурману, – посажу у самого края, подальше от КП.

– А вдруг там канавы, рытвины?

– Не думаю. Площадку готовили хорошо.

Земля приближалась. Наконец толчок – машина покатилась по неровной поверхности и остановилась. Из кабины выскочила штурман.

– Надо же… Висит, проклятая! – донеслось до летчицы. – Бомбодержатель заклинило. Осколком повредило.

– Уф-ф, – вырвалось у Дрягиной. – Счастливые, значит. Долго жить будем, Галка!

Крылья Абхазии

Летом пятидесятого я с трудом нашла Мери. Минуло шесть лет, как мы расстались. За это время я окончила институт, вышла замуж, ждала ребенка. А Мери Авидзба, единственная абхазская летчица, все эти годы была прикована к койке. С фронта она вернулась на своих ногах. Радостно отпраздновали ее возвращение родные, друзья, оплакали гибель на войне любимого брата, и Мери уже собралась возвратиться в Медицинскую академию, откуда ушла на войну. Но вдруг в одно утро она, попытавшись встать с постели, упала, пронзенная дикой болью. «Вот оно… догнала война!» – подумала Мери, сразу поняв, что дело ее плохо.

А началось все летом сорок четвертого, когда она с Машей Рукавицыной летала на уничтожение переправы. Задание было сложным. Любая переправа – это трудноуязвимая цель. А эта, через Днепр, плотно прикрывалась зенитными батареями, прожекторами, истребителями. Мы уже несколько ночей летали бомбить ее. Бомбили и «сотками», и более мелкими бомбами, и даже КС бросали, а он, тот мост, все стоял невредимым. Попадания были, но не совсем точные, и фашисты быстро устраняли повреждения.

Мери решила во что бы то ни стало разбить переправу. Для этого они заходили на цель три раза. Попали! Но и зенитки не дремали, подбили наш самолет.

Машина клюнула носом, зачихал мотор. Попутный ветер помог им спланировать до своей земли. Они упали на израненную, перекопанную землю. Самолет перевернулся. Кое-как выбрались из-под обломков. У Маши разбита челюсть, выбиты зубы, но руки, ноги могут двигаться. Значит, можно идти. Хоть бы до какой-нибудь дороги добраться, где люди. Помогут.

При приземлении Мери показалось, что у нее хрустнуло в позвоночнике. Больно, но идти можно. Шли опираясь друг на друга. Рукавицыну Авидзба отправила в госпиталь, а сама поспешила в полк. Доложила. Полковой врач осмотрела Мери и сказала: «Все пройдет».

Раз пройдет, рассудила Мери, нечего обращать внимания на боль, надо запастись терпением. Шло время, а ей становилось все хуже. Временами Мери не могла сидеть в кабине. Тогда она опиралась руками на поручни кресла и летала не сидя, а вися на руках. Тогда, случалось, она раздражалась по пустякам: то ей казалось, что вооруженцы бомбы медленно подвешивают, то где-то БЗ (бензозаправщик) застрял, то к ней несправедливы командиры. И невдомек было людям, что Мери страдает от страшной боли, которую скрывает. «А вдруг скажут, что Авидзба струсила к концу войны? Домой захотела? – Сверлили мозг и такие мысли. – Ведь врач сказала, что пустяки, все пройдет…»

Однажды она сорвалась: отказалась стоять часовым у знамени. А было это после тяжелого перелета. Вместо того чтобы что-то объяснять, оправдываться, Мери резко сказала:

– Вот вы и постойте. Что вам еще делать?

Боже, что в штабе поднялось! И хотя в ее летной книжке были записаны десятки благодарностей от командующих Приморской отдельной армией, 4-й воздушной армией, от командующего фронтом и командира полка, Мери Авидзбу обвинили во всех смертных грехах. Тут же было созвано комсомольское бюро. Кто-то даже предложил ее исключить из комсомола. И кончилось все это тем, что она перевелась в мужской полк и до конца войны летала с Володей Брюхановым. Вот записи в ее летной книжке: «Четыре-пять полетов в ночь летом, зимой восемь, а то и десять вылетов, а это значит, шестнадцать – двадцать раз приходится пересекать линию фронта».

А боли все не оставляли, Победа же была – рукой подать, совсем близко. Дотянуть до Победы любой ценой! Дотянуть, дожить!

Дожила, дотянула, но все рухнуло в один миг… Одна за одной убегали вёсны. Горы одевались в зеленые одежды, реки бурно разливались по полям, деревья выпускали ярко-зеленые листочки и покрывались бело-розовым туманом цветов. А Мери все лежала без движения.

Многие ее однополчанки окончили институт, замуж повыходили, детьми обзавелись, а Мери все ждала чего-то, надеялась…

В больницах за эти долгие годы она много думала и много читала. Надеясь на чудо, научилась ценить простые радости: теплое дружеское слово, природу, книги. Ночами она забывалась не сном, а какой-то непрочной, зыбкой и чуткой дремотой. Не было сил поправить сползшее одеяло, лечь поудобнее. Хотелось одного – чтобы поскорее пришло утро.