Николай Гумилев глазами сына - Орест Высотский

В уланском полку слишком привыкли, что он всего лишь младший унтер-офицер. Понятны и другие причины, по которым Гумилев хотел стать гусаром — как герой Отечественной войны поэт Денис Давыдов, как путешественник по Абиссинии гусарский ротмистр Булатович.

Занятия в школе прапорщиков не мешали Николаю Степановичу опять окунуться в литературную жизнь Петрограда. Он старался оживить Цех Поэтов, распавшийся накануне войны. Состав Цеха изменился, пришли новые участники: Шилейко, Михаил Струве, Тумповская, Адамович, Зенкевич, Оцуп. Опять в столичных журналах печатались стихи и критические статьи Гумилева, он выступал на литературных диспутах, будто и не было окопов, шрапнельных разрывов над головой, бессонных ночей в седле.

Как-то к Николаю Степановичу зашел Шилейко, пополневший, в модном приталенном пальто. Теперь он жил во дворце графа Шереметева и почему-то пользовался особым расположением его сиятельства.

Шилейко сообщил, что ему удалось прочитать замечательные ассирийские клинописи, эпос о Гильгамеше. Не привлекла бы Гумилева идея перевести эти изумительные стихи? Он уже достаточно повоевал, пора вернуться к поэзии. Гумилев задумался над этим предложением. Однако война для него еще не закончилась.

После долгого перерыва он пришел на очередной «Вечер Случевского», проходивший на квартире В. П. Лебедева. Собрались почти все члены кружка и несколько молодых начинающих поэтов. Пришел известный библиограф и знаток поэзии П. В. Быков, пришел старенький учитель немецкого языка, постоянный член кружка Ф. Ф. Фидлер, у которого Гумилев учился во 2-м классе гимназии Гуревича. Молодую поэтессу Марию Левберг, еще не принятую в члены кружка, сопровождал В. В. Курдюмов, стихи которого незадолго до войны жестко критиковал Гумилев на страницах «Аполлона».

Читали стихи, и Николай Степанович прочел стихотворение «Война»:

Но тому, о Господи, и силы,И победы царский час даруй,Кто поверженному скажет: «Милый,Вот, прими мой братский поцелуй!»

Подышав полной грудью воздухом литературного Петербурга, Николай Степанович уже не так, как прежде, стремился на фронт. Война в конечном счете была для него прежде всего захватывающей поэтической темой. Всегда и во всем Гумилев оставался поэтом — верным слугой своей музы.

ГЛАВА X

Черные гусары смерти

После окончания школы прапорщиков приказом главнокомандующего армиями Западного фронта генерал-адъютанта Иванова 28 марта 1916 года Гумилев получил первый офицерский чин и был переведен в 5-й гусарский Александрийский полк. В отличие от других этот полк называли «Черные гусары», иногда — «бессмертные» или даже «гусары смерти». Служившие в полку носили черную форму.

Гумилеву очень нравилась эта форма. Позже им написано о себе в третьем лице:

Он не ведал жалости и страха,Нес на стремени он черный стяг,И была украшена папахаЧерепом на скрещенных костях.

Несколько лет спустя художница Наталья Гончарова нарисовала дружеский шарж, изобразив поэта в форме черного гусара верхом на жирафе.

10 апреля 1915 года Гумилев прибыл в штаб полка, стоявший в Аузини, или, по-русски, в Овсеевке, неподалеку от Двинска, и получил назначение в 4-й эскадрон к подполковнику Алексею фон Радецкому.

Полк занимал позиции по Двине в районе фольварка Арандоль. Появление в полку нового прапорщика было встречено с недоверием — какой-то, говорят, литератор, был в уланах, теперь за что-то переведен в гусары… Подозрительной казалась и внешность: медлительный в движениях, он выглядел человеком необщительным или застенчивым, хотя хорошо воспитанным, деликатным.

Но с первых же вылазок отношение к Гумилеву стало меняться: в храбрости ему бы не отказал никто. В полку рассказывали, как штаб-ротмистры Шахназаров и Посажной шли с прапорщиком Гумилевым по открытому полю и возле опушки леса из-за Двины их накрыла длинная пулеметная очередь; пули сбили ветви и листья с березы и свистели над самой головой. Оба ротмистра прыгнули в окоп, а Гумилев достал из портсигара папиросу, помял ее пальцами, постучал мундштуком о крышку, зажег спичку, заслонил ее ладонью от ветра, прикурил и только после этого спрыгнул в окоп.

Рассказывали о новом прапорщике и вовсе небылицы: будто бы, скитаясь по дикой Африке, он там женился на дочери какого-то вождя, даже имел от нее ребенка, а потом организовал из негров войско и почти присоединил Сахару к России, только наше правительство отказалось от такого приобретения. И будто бы в Абиссинии до сих пор поют песню про Гумилева:

Нет ружья лучше маузера!Нет вахмистра лучше З-Бель-Бека!Нет начальника лучше Гумилеха!

Многие александрийские гусары баловались стихоплетством, но оценить Гумилева как поэта его сослуживцы не могли. Только полковник А. Н. Коленкин, человек образованный и просвещенный, напоминал офицерам, что Гумилев признанный крупный поэт.

Как-то вскоре после Пасхи в штаб полка прибыл по делам штаб-ротмистр Карамзин и, познакомившись с Гумилевым, принялся выяснять с ним, какого воинского чина заслуживал бы по своим литературным заслугам тот или другой поэт. Гумилев, увлекшись этой игрой, сказал, что Блок вполне на «генерал-майора» вытянет, а вот Бальмонт в признание его больших трудов может считаться «штабс-капитаном».

Пробыл Гумилев в гусарском полку меньше месяца: опять начался процесс в легких, поднялась температура, усилился кашель. 5 мая его отправили в привилегированный лазарет Большого дворца в Царском Селе. Этот лазарет часто навещали августейшие особы: великая княжна Ольга Николаевна, ее сестра Татьяна Николаевна. Однажды появилась в сопровождении большой свиты вдовствующая царица Мария Федоровна — маленькая, морщинистая женщина, говорившая с заметным немецким акцентом.

Упросив доктора отпустить его из лазарета, 9 мая Николай Степанович пришел к Ясинским на Черную речку, где должно было состояться заседание кружка Случевского. На этот раз вечер прошел скучно: не было ни только крупных поэтов, но даже молодежи — одни незнакомые старички, о чем-то брюзжавшие по углам.

Несколько лет спустя дочь Ясинских уверяла, что именно в тот вечер у них был молодой поэт Сергей Есенин, смотревший во все глаза на знаменитого мэтра.

В лазарете было интереснее: заехал Лозинский, очень интересно рассказывал о новых стихах Блока, о готовящемся вечере Брюсова в Тенишевском училище. Пришел Георгий Иванов, забавно говорил об увлечении Кузмина начинающим литератором Юрочкой Юркуном. Сестра милосердия Ольга Арбенина навестила палату со своей подругой по лазарету — Аней Энгельгардт. Эта тоненькая, хрупкая девушка с большими карими глазами, нежным и безвольным ртом очень понравилась Николаю Степановичу. Когда 14 мая на вечере в Тенишевском училище Гумилев среди публики узнал Энгельгардт, он очень обрадовался и, протиснувшись, сел рядом с ней. Говорили о поэзии. Она знала на память много стихов, и его, гумилевских, тоже, и внимательно слушала его слова, доверчиво смотря в глаза.