Умница, красавица - Лариса Кондрашова

Все так. Он МНОГО зарабатывает. Но ведь Соня Головина была не барышня, которую легко осчастливить поездками, ресторанами и дорогими подарками. Она чужая жена, жена преуспевающего человека, богатого… И его, Князева, «МНОГО» совершенно иного порядка, нежели «МАЛО» Головина… Князев не сомневался, что Соня понимает это, но он должен САМ сказать ей об этом. Иначе нечестно.

– Деньги – это очень важно, очень, – подтвердила Соня, щелкнула по пустой сигаретной пачке Князева так, что она отлетела на край стола. И ответила, как положено отличнице, полным ответом: – Хорошо, я честно тебе скажу, что мне нужно в смысле материального обеспечения… Слушай: котлета куриная на обед каждый день – раз…

Усмехнувшись, Князев написал на салфетке «котлета» и деловито спросил:

– На ужин что?

– На ужин? Сырники… – Соня задумалась, и Князев помахал перед ней рукой – очнись. – Да… ну… я не декабристка, особенно что касается котлет. Если бы ты годами писал гениальный роман в подвале… или на чердаке… или даже на диване… и я бы больше никогда в жизни не смогла купить туфли Manolo Blahnik… ужас!.. Так я не играю, – вздохнула Соня. – И если бы я больше никогда в жизни не увидела Рим и Венецию. И Флоренцию. И Пизу. Так я тоже не играю. Знаешь, в Пизе главное не башня эта дурацкая, а одна улочка, там есть один дом со ставенками, так вот, я без него не могу…

– Соня, не уклоняйся, – Князев засмеялся и написал на салфетке «Пиза». – Куриную котлету, сырники и Пизу я тебе гарантирую, что еще?

Официантка принесла тарталетки, и у Сони мгновенно сделалось серьезное лицо.

– Понимаешь, ТАКИЕ деньги, как у моего мужа, – это уже не важно, это уже слишком много, это как два обеда… нет, как сто тысяч обедов. Но ведь ты ДОСТАТОЧНО зарабатываешь. А сто тысяч обедов мне не нужно, понимаешь? Кому-то нужно, а мне нет. Честно. Я девушка интеллигентная, не приверженица перламутровых унитазов. Но это я так, чисто теоретически… – Соня принялась за тарталетки.

Это была правда, Соня была девушка интеллигентная, не приверженица перламутровых унитазов, но существовала и другая правда, простая-препростая, – ее дом, включая перламутровый унитаз, все-все-все, к чему она привыкла, как кошка, было свое, СВОЕ…

– Ты уйдешь ко мне?.. – в который раз произнес свою фразу дня Князев.

Две сидевшие за соседним столиком девушки, хорошенькая и нехорошенькая, завороженно смотрели на Князева, поочередно пихая друг друга – «смотри, какой мужик классный»… Встрепенувшись на подслушанную фразу «ты уйдешь ко мне?» – девушки навострили ушки и синхронно подались вперед. Сидели, наслаждались, смотрели на Соню с Князевым, словно им показывали кино про любовь.

Князев через стол поцеловал Соне руку, прошептал «любимая» и еще что-то непонятное, и девушкам захотелось щелкнуть пультом, чтобы увеличить звук.

– Ты уйдешь ко мне? – погромче повторил Князев.

– Куда? В «ягуар»? – невинно улыбнулась Соня, уплывая глазами.

«Сучка, вот сучка», – переглянулись девушки и зло, до самой мелкой морщинки, рассмотрели Соню – надменное лицо, припухшие глаза, одна морщинка на переносице и две под глазами. А хорошенькая поморщилась, как от зубной боли. У нее в недавнем прошлом случился в точности такой же разговор: она все твердила, как заклинание, «ты уйдешь ко мне, ты уйдешь ко мне?» – а мужчина в ответ невинно улыбался и отводил глаза.

– Лично я бы ему не отказала… – обморочным голосом сказала хорошенькая.

– В чем? – хихикнула нехорошенькая.

– Да ни в чем… ни в чем.

– Я тоже, – мечтательно сказала нехорошенькая.

Пока они перешептывались, Князев рассказывал Соне, какую квартиру они могут снять, а если Соне понравится, то купить, не сразу, но очень скоро.

– Где ты хочешь жить, на Чистых?

– На Чистых?.. – раздумчиво протянула Соня. – На Чистых…

Князев посмотрел на нее несчастными глазами и стал так печален и так невыносимо хорош собой, что девушки за соседним столиком в унисон выдохнули – «а-ах, какая сучка…».

Князев протянул к Соне руку, легко прикоснулся к Сони-ному плоскому животу:

– Сонечка, о чем мы, собственно, говорим? Ты же ждешь ребенка…

Сказал и поморщился от нежности, и девушки за соседним столом тоже поморщились, от обиды. Хорошенькая не так давно делала аборт, и нехорошенькая не так давно делала аборт, и ни ту, ни другую никто не просил, не уговаривал. То есть обеих уговаривали сделать аборт КАК МОЖНО БЫСТРЕЕ, немедленно, сию минуту.

Соня ела, посмеивалась, уплывала глазами, не отвечала «да» и не отвечала «нет», а если и говорила что-нибудь, то лишь одни смешливые глупости.

Князев хмурился, смотрел сердито и обиженно, закуривал и тут же гасил сигарету в пепельнице, и был таким любимым и таким единственным, что Соня внезапно почувствовала, что больше не существует, тает потихоньку от нежности и печали, как снежная баба под мартовским солнцем.

А в первую очередь от нее оттаивают такие важные части тела, как, например, мозг.

И обе девушки за соседним столом тоже растаяли от мгновенной нежности и жалости к Князеву, такому мужественному, такому красивому, и теперь Соня и девушки, все втроем таяли от любви, как три снежные бабы. И все втроем любили Князева, и такие в кафе «Шоколадница» витали флюиды любви, что хорошенькая с нехорошенькой даже почти простили Соню с ее тремя морщинками, одной на переносице и двумя под припухшими глазами.

– Ой, у меня телефон звонит, а я не слышу… – спохватилась Соня. – Да, я слушаю..

– Я твоя мать, – сообщила по телефону Нина Андреевна. – Не отпирайся, я тебя вижу. Ты сидишь ко мне спиной.

Соня обернулась на звук ее голоса.

– Мама! Зачем ты звонишь с соседнего стола?

Нина Андреевна сидела в конце зала с приятным пожилым человеком и нисколько не выглядела виноватой. Тогда и Соня тоже может сидеть с приятным молодым человеком и нисколько не выглядеть виноватой – она ведь просто ела свои блинчики с малиной, и при этом никто не обнимал ее за плечи, не целовал, не держал за руку. Князев удивленно смотрел на женщину напротив – он давно уже ощущал на себе ее напряженный взгляд.

– Это твой любовник, – Нина Андреевна смотрела на Соню и упрямо продолжала говорить в телефон, – он слишком красив, Соня. Мужская красота всегда сопряжена с нарциссизмом, Соня.

– Мама…

– У тебя сублимация, – перебила ее Нина Андреевна, – или, пожалуй, нет, не вполне… Скорее, это у тебя результат амбивалентности по отношению к образу твоего отца…

Результат амбивалентности по отношению к образу отца – что-то очень сложное, но ведь Нина Андреевна не зря непрерывно обучалась на разных курсах. И Соня на миг испытала чувство, знакомое всем родителям, – гордость и одновременно смутную обиду: учили-учили и выучили на свою голову.