Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

— Хорошо! Я очень благодарен вам за эту готовность, надеюсь, она искренняя. Ну, а пока возвращайтесь в камеру. Отдыхайте! Когда понадобитесь, позовут!

Рогачев вызвал охранника и попросил увести задержанного в прежнюю одиночку. А через пару минут в кабинет следователя ввели Конюха.

Анатолий Алексеевич Ведяев вошел в кабинет сутулясь, пряча за спиной дрожащие руки. Он быстро оглядел кабинет и Рогачева каким-то пристальным, пронзительным взглядом. Тяжело сел на стул. Уставился на следователя выжидающе.

— Давно ли вы работаете вместе с Платоновым? — спросил Рогачев.

— Давно, — ответил хрипло.

— Сколько лет знакомы с ним?

— Очень давно.

— Что заставило вас, опытного ревизора, перейти на работу к Платонову?

— Понятное дело, мне предложили хорошие условия и заработок. У себя в управлении я получал гроши, да и те выплачивали с задержкой в три-четыре месяца. А есть всякий день хочется. К тому же мне стали грозить выселением из квартиры за неуплату коммунальных услуг. Вот и поприжала ситуация. Где выбор? Либо в бомжи, либо к Юрию Васильевичу и жить по-человечески. Естественно, выбрал последнее, — ответил Конюх.

— Одно непонятно, почему вы взяли его в свою квартиру? Какая в том была необходимость?

— Он оплачивал ее, погасил накопившуюся задолженность. Да и что в том необычного? Юрий так же одинок, как и я. Мы вместе работали. Одному мне все же тоскливо приходилось. Здесь как-никак общенье! Живая душа рядом появилась. Было с кем словом перекинуться.

— Он сам попросился или вы предложили съехаться?

— Не помню точно. Да и какая разница?

— Скажите, Анатолий Алексеевич, за прошедшее время вы не пожалели ни разу о своем согласии на совместное проживание с Платоновым?

— Как сказать? Конечно, случалось всякое. Бывало, раздражал он меня. Виной тому значительная разница в возрасте. Юрий любит музыку. А я — тишину. Он даже когда работал, включал магнитолу. Мне она мешала.

У всех свои привычки. Поначалу я уходил работать на кухню, в офисе — в другой кабинет. Потом все сгладилось, привык, наверное, как к неизбежному, — вздохнул человек.

— А почему вы не обзавелись семьей? — поинтересовался Рогачев.

— При моей прежней работе такое было исключено. Иметь женщину — это небезопасно. Лишние расходы, головная боль… Главное же — их язык, без уздечки и тормозов. Не рискнул. А потом, опоздал. Слишком привык к холостяцкой жизни и независимости. Женщина — тяжкий хомут, который никогда не освободит шею добровольно. Она лишь зовется слабым полом. Но стоит ее узаконить, становится наездницей. И приводит к могиле нашего брата. Вот я и пожалел себя. Не сунул голову в петлю. Жил вольно. И не жалею ни о чем.

— Анатолий Алексеевич, были ли у вас с Платоновым доверительные отношения? Или имелись секреты друг от друга?

— По-моему, мы полностью были искренними и заначек за душой не имели.

— Скажите, кем вы считали Юрия Васильевича для себя, другом или руководителем?

— Для друга, конечно, он молод. Но сказать, что только начальником, было бы нечестно. Скорее всего — приятелем, компаньоном.

— Анатолий Алексеевич, разве вас не злило пристрастие Платонова к выпивке? Или и здесь все шло наравне?

Рогачев заметил, как насторожился Ведяев. Он тут же собрался в пружину:

— Мы не считали друг за другом. Никто не указывал и не читал моралей. Если мы позволяли себе расслабиться, это не отражалось на работе.

— Как понимаю, питались вы вместе?

— Конечно!

— Скажите, Анатолий Алексеевич, ваш приятель частенько отдыхал за границей. Почему вы с ним никуда не ездили? Он не брал, или вы отказывались?

— Я человек иного склада. У меня свои взгляды и привычки. Ими не поступался никогда! Юрий приглашал меня во всякие туристические поездки. Я называл их дуристическими, мотовскими. И отдыхал на даче, ничуть не хуже. Купался, загорал, слушал птиц и тишину, наслаждался малым, но своим. В этом мы разные.

— Ну, а женщины? Юрий Васильевич любил прекрасный пол и питал к нему определенную слабость, — усмехнулся Славик.

— Все мы не без греха. Случалось, его приятельницы приходили с подругами. Об этом их, как я догадываюсь, Юрий просил — чтоб мне не было скучно. Хотел растормошить, отвлечь от рутины. Ну, тогда развлекались вместе.

— И как это выглядело в жизни?

— Да очень просто. Вас что интересует, подробности? Они непримечательны. Стоит ли о них?

— А случалось ли вам воспользоваться подружкой Платонова?

Конюх заметно покраснел, склонил голову:

— Может, и было что-нибудь, когда лишку выпивал. Сам не помню, а и Юрий Васильевич претензий не высказывал никогда.

— Случалось ли, чтобы какая-нибудь из них приходила к вам несколько раз подряд?

— Знаете, я не придаю значенья этим связям. А потому не запоминал. Может, случалось. Для меня все бабы на одно лицо.

— Ну, вот среди этих, может, узнаете кого-нибудь, кто бывал у вас? — Рогачев достал фотографии.

— Вот черт! Неужели все — наши? Когда успели? —

Конюх посмотрел на снимки и указал на Лапшину. — Вот эта точно была! Остальных не помню! Может, с Юрой веселились? Я, случалось, уходил из дома на то время.

— Скажите, а не сетовал ваш приятель на пропажу бриллианта, привезенного из Индии?

— Какой бриллиант? Не знаю о нем ничего! Он какие-то статуэтки, маски оттуда приволок, целый чемодан. Дешевка все. Но он коллекционер, дурную слабость питает к безделушкам. Я того не разделяю.

— А за что вас захватили крутые?

— Думали, мы в Москве заключили сделки и возвращаемся с деньгами. Мы же ехали пустыми, как барабаны. Они стали вымогать. Но что выдавишь, если мы сами на подсосе сидели, попали в глухую проруху.

— Кто ж навел на вас крутых?

— А мало ли завистников? Вон налоговая инспекция каждый раз трясла по чьим-то кляузам. Разве кляузники не могли и крутым на нас настучать?

— Анатолий Алексеевич, не стоит отрицать очевидное. Не надо недооценивать ситуацию столь явно. Крутые, и вам это известно, не работают лишь по слухам и не берут наобум. Мы тоже имеем немало доказательств тому, что захватили вас не случайно. Подумайте над этим.

Вы сами работали в ревизионном управлении. Имеете громадный опыт, прекрасно знаете, что в следственный изолятор не попадают случайно. Платонов много моложе, вам же непростительны такие промахи. Не стоит так легкомысленно распоряжаться своей судьбой.

Мне неловко предупреждать вас об очных ставках с крутыми и путанками! Они неизбежны. Вам знакомы и документы, изъятые у вас в квартире и офисе. Вы можете утопить самого себя. И, как никто другой, осознаете это, — говорил Рогачев, видя, как дрожат плечи человека, как трудно ему сдержаться.

— Анатолий Алексеевич! Когда-то, получая грошовую зарплату, вы сами проводили громкие проверки. Их результаты помнятся многим и теперь. Но вы не выдержали. Желудок победил разум. Это было началом падения. И дело не только в мошенничестве. Хотя и оно не останется без наказания. Есть большая вина, которая зовется преступлением. Его вам не удастся скрыть.

— Я ни в чем не виноват! Ничем не запятнал свое имя! — подскочил Конюх.

— Зачем же изворачиваетесь? Мне все известно об узбекских партнерах. Ведь именно вы обещали погасить их долг в ближайшее время одним махом. Вы знали, как и чем расплатитесь. Но расслабились не ко времени.

Куда-то делся тот злополучный бриллиант. Следом за тем была убита Евгения. Ваша общая с Платоновым подружка. Вы — ревизор, сумеете сами перекинуть логический мостик от одного события к другому, и все станет понятным. Идите, подумайте и одумайтесь. Ведь вашим словам и заключениям верили все и всегда. Не теряйте себя окончательно. Потому что и я не имею права на ошибку, — вздохнул Рогачев.

Глава 10. Запоздалое раскаяние

Анатолий Алексеевич, выходя из кабинета, споткнулся на пороге. Едва удержавшись за косяк двери, оглянулся на Славика. Ему очень хотелось закурить, но он не решился, не посмел попросить. Следователь сам понял. Дал пачку сигарет, спички:

— Когда надумаете, решитесь, скажите охране. Меня вызовут и среди ночи, — сказал вполголоса.

Конюх едва заметно кивнул головой.

Он шел в камеру тяжело дыша, еле переставляя ноги. Когда вошел и за ним захлопнулась железная дверь, человек, повалившись на узкую шконку, решил сначала выспаться. А уж потом… Ведь сколько времени не спал по-человечески.

Там, в траншее, ему уже и не мечталось, что будет он спать под крышей. И не в воде, не в грязи, даже не на полу, а на матраце. Что ему дадут возможность помыться и поесть. Что никто не ткнет ему в висок дулом пистолета, не крикнет в самое лицо:

— Грызи землю, падла!

Ох, сколько боли и обид, унижений и оскорблений услышал он в свой адрес за прошедший месяц! За всю жизнь и сотой доли такого не испытал. Сам никого не доставал подобной бранью. Да и не умел вот так куражиться.