Хранить вечно - Федор Шахмагонов

— Должен быть и предлог для исчезновения, — ответил Никита.

— В Испанию направляются добровольцы… Будет считаться, что ты уехал в Испанию… Там легко затеряются твои следы… Ты знаешь, я не имею права сказать даже матери, куда ты уедешь. Это, пожалуй, самое трудное… Тоненькая ниточка будет связывать тебя с нашим миром… Столь тонкая, что по ней ты не услышишь ни единого слова, кроме относящихся к делу. И эта ниточка в любой момент может оборваться, и неизвестно, когда ее можно будет восстановить… Надо иметь большой заряд…

Дубровин запнулся, как бы подбирая подходящее слово. За него закончил Никита:

— …ненависти? Я ненавижу фашизм.

Дубровин резко обернулся.

— А ты знаешь, что это такое? О ненависти ты мне скажешь, когда увидишь своими глазами, что такое фашизм. Я хотел тебе сказать не о ненависти. Единственной движущей силой в человеческом сознании может быть любовь. Только любовь, а не ненависть.

— У меня есть ты, мать, Родина, партия… Я люблю дневной свет, ночь. Белый свет люблю, жизнь люблю. Разве этого мало?

— Все дело в мере этой любви. Одни за эту любовь шли на костер, другие распинали ее. Еще хорошо, если ради ненависти… Просто по слабости или ради мгновенных и проходящих благ… Ты должен быть готов в случае неудачи к ужасающим испытаниям.

— Я не предам!..

Дубровин перебил:

— Ты знаешь старую поговорку: на миру и смерть красна. А ты будешь один! И никто, кроме тех, кто тобой будет руководить, не узнает о твоем подвиге.

Никита чуть слышно рассмеялся.

— Истинная доблесть, отец, в том, чтобы делать без свидетелей то, что ты делаешь для похвалы людской… Это говорил французский гуманист и просветитель Ларошфуко… Я думаю, что этот афоризм одно из достижений человеческой мысли… и этики…

— Я это выразил бы попроще. Чекист — всегда, на всю жизнь остается чекистом, при любых обстоятельствах. И будут мгновения, даже не мгновения… Будут периоды в твоей работе, когда ты сам и только на свою ответственность будешь принимать решения. Посоветоваться будет не с кем.

— Я согласен, отец. Давно согласен. Ты же знаешь… что означает в моем сознании слово «чекист»!

— Знаю… — негромко ответил Дубровин.

Поезд уходил ночью. Отправлялся не с московского вокзала, а с небольшой пригородной станции.

Падал снег, покрывая густым покровом мерзлую землю, становилась зима. Все были в штатском, молодые и здоровые ребята с военной выправкой. Не подавалось воинских команд, рассаживались по вагонам по заранее намеченному плану. Не было провожающих.

Перед отправлением поезда приехал маршал, с ним представитель Центрального Комитета партии Ольга Михайловна Дубровина.

Они прошли по вагонам. Маршал спрашивал в последний раз перед дальней дорогой, не забыли ли что, не нужна ли помощь, желал удачи и мужества. За маршалом шла по вагонам седая высокая женщина. Десантники перешептывались, называли ее имя. Те, кто знал ее биографию, радовались, что именно она пришла попрощаться с ними.

Ольге Михайловне хотелось хотя бы на минуту увидеть сына, посмотреть его товарищей, тех, с кем теперь ему делить все тяготы походной жизни далеко от родной земли. Уезжали добровольцы в Испанию, помочь республике в тяжелые для нее дни.

Никита, увидав в проходе вагона мать, вышел навстречу.

Ольга Михайловна подошла к сыну и положила ему на плечи руки. В вагоне темновато. Но и в тусклом свете Никита видел, как блестят неестественным блеском глаза матери. Но она не дала затянуться прощанию. Оттолкнула сына и быстро пошла вперед.

Прощание закончилось. От темного вокзальчика тронулась машина, раздвигая фарами белые хлопья снега.

Поезд дал гудок, заскрипела сцепка, загромыхали буфера, и застучали на стыках колеса.

Поезд остановился на полустанке. Пассажиров ждали грузовые машины. Ночью приехали в порт. На рейде, в темном море, прикрытом серыми зимними тучами, взблескивали огни корабля…

В огромном и беспокойном мире встретились два человека, встретились, чтобы тут же расстаться и никогда больше не встретиться.

Никита приехал на мадридский фронт. Курбатов под именем австрийского гражданина Вильгельма Кемпенера состоял в интернациональной бригаде и сражался за свободную Испанию. Рамсей и Кольберг вывели его из игры в Германии. Гейдрих полагал, что в его лице получил своего агента в интербригаде. Протянулись к Курбатову две ниточки связи — одна от Кольберга, другая от Рамсея. Но он ждал главной, ждал сигнала из Москвы и человека от Дубровина.

Никита все знал о Курбатове. Прощаясь и давая последние наставления сыну, Дубровин говорил:

— Ты встретишься с человеком, которому мы доверяем… Это человек сложной судьбы, но человек искренний. Он предан России. Я даже не боюсь сказать, что он разделяет идеи Октябрьской революции… Он начал белогвардейским офицером… Но он был юношей и легко заблудился. А когда прозрел, без колебаний отдал себя служению революции… Он не коммунист. И это мы ему не ставим в упрек. Жизнь еще протянется, и как повернется его судьба — неизвестно. Он помогает нам от чистого сердца, понимая, что только наша страна может остановить страшный разбег фашизма! Владислав Павлович Курбатов… Это его настоящее имя. В Испании он действует под именем Вильгельма Кемпенера. О тебе он будет знать лишь то, что ты из Москвы, от меня… В нашей профессии лишние знания обременительны…

…Человек, который привел Никиту к Курбатову, удалился. Они остались вдвоем. В блиндаже горел керосиновый моргасик. При его свете Курбатов разглядел гостя. Что-то знакомое, далекое и родное уловил он в его лице. Память судорожно поднимала из прошлого почти неуловимый образ. Он был похож. Похож на кого-то из очень близких. На кого? Он из России? Прошло так много лет. И сходство неуловимое. Курбатов силился вспомнить, спрашивать он не имел права.

Снег, великаны сосны, мрачные, непроницаемые ели. Река. Над рекой, над ледяной голубоватой равниной замшелая звонница. Деревянная, словно вязанная из бревен, церквушка. Третьяки. Старик рассказывал о ссыльном поселенце, об Алексее Федоровиче Дубровине. Рассказывал, как его сынок, Михаил Иванович Проворов, повез роженицу тайгой, в метель, в ночь к акушеру… Неужели? Неужели это сын Алексея Федоровича? И стершийся образ этого человека вдруг ожил в сознании Курбатова.

А между тем настала минута дать последние инструкции. Гость последние минуты со своими. Тревожно за этого юношу, так похожего на Алексея Федоровича Дубровина.

Стрелки часов сошлись на условленном часе.