Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает - Яков Кедми

В его голосе почувствовалось замешательство, он не ожидал ни такого тона, ни таких слов. Советские дипломаты привыкли вести себя жестко и самоуверенно, и Чистяков никак не ожидал такого ответа от представителя Израиля. Он не знал, что сказать, и лишь повторял фразу: «Это выходит за рамки ваших полномочий». Я и предполагал, что ответ будет таков, и сказал нарочито медленно: «Слушайте внимательно, господин Чистяков, и запомните на всю жизнь: мы наложим на вашу делегацию в Израиле точно такие же ограничения, какие вы накладываете на нашу делегацию в Москве. И если вы не дадите нам перемещаться, то никто из вашей делегации не выйдет из финского посольства и разговаривать будете только с финнами. Если вы хотите этого, продолжайте ваши игры». Чистяков едва не задохнулся от неожиданности. Когда он пришел в себя, то спросил, говорю ли я от собственного имени или это официальная позиция. Я ответил с полунасмешкой и подчеркнуто высокомерно: «Вам бы следовало знать, что мы не используем ваши методы. Мы не проводили партийного собрания и не советовались с секретарем парторганизации, но отношения между нашими странами будут только на базе абсолютной взаимности. Ваши ограничения против нас тут же превратятся в наши ограничения против вас в Израиле». На этом разговор был окончен.

Через короткое время Арье Левин был срочно вызван в советский МИД. Левин вернулся напуганный и попросил меня срочно пройтись с ним прогуляться, чтобы обсудить новую проблему. «Что ты наделал? Как ты с ним разговаривал? – сказал он. – Они вызвали меня и указали на то, что ты разговаривал с Чистяковым в тоне, не принятом в дипломатии, и угрожал ему». Я объяснил ему обстоятельства разговора с Чистяковым, подчеркнув, что нам нельзя позволять советским чиновникам ограничивать наши действия, в то время как их делегация в Израиле пользуется полной свободой. Левин начал объяснять, что я накаляю атмосферу, это может повредить взаимоотношениям двух стран и тому подобное. Я сказал ему: «Успокойся, это единственный язык, который они понимают. Око за око. Полная взаимность. Нельзя уступать даже в мелочах». И добавил, что придет день, и я еще рассчитаюсь с Чистяковым. После двухчасовой прогулки по холодным улицам Москвы Левин немного успокоился, и все улеглось.

Конечно же, директор «Аэрофлота» не хотел проблем со своим МИДом, однако судьба распорядилась так, что вдруг в Москву прибыли делегации от «Эль Аль» и «Малева». Оказалось, что в «Малеве» решили дать ход проекту по перелетам из Москвы в Израиль через Будапешт. Гендиректор «Эль Аль» Рафи Хар Лев сообщил мне о готовящемся визите и попросил: «Если можешь, присоединяйся и помоги нам. Мы будем очень рады». Я решил попытать счастья еще раз, ведь советский МИД не мог мне запретить сопровождать израильскую делегацию. Я принял участие в переговорах, а во время обеда я сидел между директором «Аэрофлота» и Рафи Хар Левом. В течение двух с половиной часов я объяснял начальнику «Аэрофлота», что, с одной стороны, по нашим оценкам, количество выезжающих в Израиль резко возрастет в ближайшее время, а с другой стороны, мы очень заинтересованы в прямых авиарейсах. Я представил ему расчеты доходов «Аэрофлота» в твердой валюте, если он согласится перевозить выезжающих из СССР прямо в Израиль вместе с «Эль Аль». Он загорелся этой идеей, однако по-прежнему опасался проблем на государственном уровне. Я успокоил его и сказал, что мы этим займемся, и спросил, готов ли он начать переговоры о прямых рейсах, если министр иностранных дел СССР заявит публично, что здесь нет политических проблем. Он ответил: «В ту же минуту».

Когда я приехал в Израиль, то попросил Давида Бартова, чтобы во время визита министра иностранных дел Шеварднадзе в США ему задали вопрос о прямых авиарейсах между СССР и Израилем. Я не знаю, то ли по моей просьбе, то ли по чистой случайности, этот вопрос был задан Шеварднадзе во время пресс-конференции, и он ответил: «Это не вопрос политики, а чисто коммерческий, и советское правительство не вмешивается в этот вопрос». Слова Шеварднадзе были опубликованы в советской прессе. Я позвонил гендиректору «Аэрофлота» и сказал ему: «Вот видите. Все улажено». Он с радостью отреагировал: «Этого достаточно. Начинаем переговоры».

«Аэрофлот» не стал медлить и тут же послал приглашение гендиректору «Эль Аль». Он приехал в Москву с группой сотрудников, и я присоединился к группе в переговорах. Переговоры между «Аэрофлотом» и «Эль Аль» о прямых авиарейсах между СССР и Израилем были эффективными и продвигались довольно быстро. Встал вопрос о цене. Советская сторона потребовала небывало высокую цену – около 700 долларов за билет. Их требование завело переговоры в тупик. Мы попросили сделать перерыв и вылетели в Израиль. Я доложил Шамиру, что обо всем договорено, кроме цены за билет. Шамир был разъярен, и совершенно справедливо. «Почему ты не согласился на их цену?» – говорил он раздраженно, повышенным тоном. «Это не вопрос денег. Немедленно возвращайся и соглашайся на любую цену, которую они попросят. Главное, чтобы были прямые авиарейсы». Я устыдился самого себя. Ведь я придерживался точно такого же мнения, но не рискнул взять на себя решение о цене на билеты. Когда Шамир выговаривал мне, я радовался и по-настоящему гордился своим премьер-министром. Я сообщил Рафи Хар Леву об указании главы правительства, и мы вернулись в Москву.

Договор был подписан в течение нескольких дней. Было достигнуто соглашение, согласно которому это будут чартерные полеты обеих авиакомпаний, и первый полет был назначен на 1 января 1990 года. Мы опасались трудностей в переговорах по вопросам безопасности. Представители «Эль Аль» приготовились к трудным переговорам о вооруженной охране. Однако, к нашему удивлению, советская сторона сразу дала согласие. Более того, они были уверены, что наши охранники будут стоять открыто, с автоматами «Узи» в руках, и очень удивились, когда мы сообщили, что оружие будет скрыто под одеждой. Советские представители пообещали оказывать нам любую помощь и даже предложили тренироваться на их стрельбищах.

Сотрудники Еврейского Агентства очень хотели принять участие в переговорах и настаивали, чтобы мы получили для них разрешение на въезд. Позиция советской стороны была однозначной: «Нет! С какой стати? Переговоры ведутся между авиакомпаниями. Почему негосударственная организация, цели и задачи которой нам хорошо известны, должна принимать в них участие? Почему мы должны давать им разрешение на въезд?» Цви Барак, начальник финансового отдела Еврейского Агентства, хотел приехать в Москву, однако ему отказали в визе. Мы пытались включить в договор пункт, упоминающий Еврейское Агентство как организацию, которая будет оплачивать полеты, однако получили решительный отказ от советской стороны. «Даже и не думайте, – сказали они. – Еврейское Агентство – это организация, которая занимается эмиграцией, и всякое упоминание о ней запрещено и не будет разрешено государственными органами. Мы не хотим слышать о Еврейском Агентстве, забудьте об этом. Договор исключительно между «Эль Аль» и «Аэрофлотом».

1 января 1990 года театр «Габима» должен был прибыть на гастроли в Москву. Было решено, что самолет «Эль Аль», который доставит выезжающих из Москвы в Израиль, возьмет актеров «Габимы» из Израиля в Москву. Следующим прямым рейсом, который уже был назначен, должен был стать рейс «Аэрофлота». Накануне 1 января я был в Израиле и вылетел в Москву на самолете «Эль Аль» вместе с актерами «Габимы». Раньше я был бы взволнован тем фактом, что «Габима», основанная в Москве, возвращается с гастролями на родину. Однако на этот раз для моего волнения и напряжения была другая причина, гораздо более серьезная и глубокая. Когда мы приземлились, я вышел в зал ожидания, с легким головокружением от волнения, только для того чтобы на электронном табло международного аэропорта Москвы увидеть строчку с названием «Эль Аль» и номером рейса. Это было необыкновенное чувство. Опять мне удалось добиться того, что всего лишь несколько месяцев назад считалось невозможным. Невозможная мечта о прямых авиарейсах между СССР и Израилем осуществилась у меня на глазах. Я пробыл в зале ожидания несколько минут и вернулся в самолет. Во время обратного полета я никак не мог успокоиться. Я проходил по самолету снова и снова, всматриваясь в лица пассажиров. Изможденные люди с уставшими детьми, им было некогда думать о смысле происходящего. Я думал: понимают ли они, что через пару часов или час они приземлятся в Израиле прямо из Москвы.

В Израиле царило небывалое воодушевление. Каждый, кто считал себя хоть кем-то значимым, хотел приехать в аэропорт Бен-Гурион и встретить первый самолет, прибывающий прямым рейсом из СССР. Однако Давид Бартов проявил здравомыслие. Он обратился к ним всем с просьбой не говорить об этом, не публиковать ничего, не устраивать торжеств и вообще не приезжать в аэропорт. Министр абсорбции и другие высокопоставленные лица прислушались к нему и развернули свои машины, хотя уже были на пути в аэропорт. Не было никакой утечки и никаких сообщений в прессе ни о прямом рейсе, ни о достигнутом соглашении.