Агафон с Большой Волги - Павел Федоров

Под задорный перепев жаворонков Михаил Лукьянович поднялся на пригорок и увидел стоявший на обочине полевой дороги новый директорский "газик", который после статьи был получен прямо с завода. Краем обкошенного поля шел Иван Михайлович; срывая зрелые колосья, он разминал их и свеивал с пригоршни мякину.

Соколов слез с велосипеда, поздоровался с директором.

- К снохе заезжал? - спросил Иван Михайлович.

- Только что оттуда. - Михаил Лукьянович поднял с земли колосок, разломил его, сдунул с ладони мякину и бросил несколько зерен в рот.

Молодцов проделал со своими колосками то же самое, разжевывая зерна, спросил:

- Ну и как там у них, подсыхает?

- Еще бы! У них там жарко... - отрывисто и резко проговорил Соколов. В ответ ему лениво потек по тугим колосьям пшеницы тихий, будто живой, шорох. В глазах все еще стояла Глафира с ковшом в белой голой до плеча руке, лившая воду на темную шею Мартьяна.

- Что же у них там, Африка, что ли? - недоуменно посматривая на Соколова, спросил Молодцов.

- Я в том смысле, что там сегодня Мартьян ночевал.

- Когда же он там очутился? - спросил Молодцов.

- С вечера пришел.

Глубоко вдохнув табачный дымок, Михаил Лукьянович закашлялся. Прищелкнув зубами, он стряхнул с папироски пепел в кустик пожелтевшего ковыля, мимолетно припоминая, как бранил дочь и как потом с трудом смирился с ее преждевременным замужеством. Признаться, что Федька тоже не ночевал сегодня на стане Глафиры, было невыносимо.

Иван Михайлович понимал Соколова. Он только что побывал на том стане и видел там Федю Сушкина. О предстоящей свадьбе он знал от своей жены.

- Послушай, Михаил Лукьянович, - спросил он, - сколько тебе было лет, когда ты женился?

Соколов взглянул на директора и растерянно остановил глаза, невольно припоминая, что женился он еще до ухода в Красную Армию и мучительно тосковал по молодой жене целых два года.

- Предриком я тогда работал и хорошо помню, как ты лихо подкатил на полуторке к загсу и невесту с подножки принял. Тебе тогда, цуцику, тоже было не больше восемнадцати, только ростом ты был чуть повыше Сушкина и в плечах пошире.

- Да, я уж тогда штурвальным был и на тракторе... - Михаил Лукьянович не договорил и замолчал. Угловатая складка расправилась между бровями, смягчилась, на упрямо сжатых губах задрожала улыбка. По пшеничному полю пробежал ветерок, озорно догоняя широкую кипящую волну.

- А Сушкин тоже тракторист, и годов ему больше чем девятнадцать, возразил Молодцов. - Он и десятилетку закончил, а ты тогда из седьмого класса на курсы подался. У Федьки сейчас больше права на женитьбу, чем было тогда у тебя.

- Эка, заступник нашелся. - Спорить Соколову уже не захотелось, но, чтобы не сразу признать себя побежденным, он все же спросил: - А ты когда своих сынков женил?

- Не женил я их. Привезли мне молодых жен и говорят: "Вот, батя, принимай, с довеском..." Нам, пожилым, иногда хочется жизнь приостановить маленько, чтобы она не очень шибко катилась, ну и начинаем мы, родичи, мудрить над молодежью...

- Да разве я мудрил? - спросил Михаил Лукьянович. - В сущности, я уже смирился, но только боюсь, чтобы не вышло у них, как у Мартьяна с Варварой.

- Ах, Варвара! - Широкие ноздри Ивана Михайловича дрогнули. Вспомни, что говорила на партбюро Глафира? Варьку мы, братец мой, на самом деле проморгали, а Роман Спиглазов помог. - Молодцов отвернулся и тихо выругался, что с ним случалось очень редко. - Не охотник я выворачивать наизнанку чужие души, но тут уж придется. В молодости можно оступиться и раз и два, а Роман Николаевич не молод и не глупец. Он прирожденный эгоист и властолюбец. Я всегда подходил к нему с открытой душой, а он, оказывается, все время косил глаз на директорское кресло. Мне даже сейчас думать об этом тошно. В прошлом году Мартьяна в Сибирь на уборочную отправил, а сам через окошко к его жене. Ну, не позор? Тут нам Мартьяна винить нельзя.

Наблюдая за пухлым, плывшим над горами облачком, Соколов отмалчивался, сознавая, что боль, которую он все еще ощущал в сердце, пройдет не скоро. Тут были и родство, и привычка, и все остальное.

Глядя на Соколова, Иван Михайлович думал: "Любит он о жизни размышлять, умеет хорошо работать с комбайном, но совсем еще не знает, как сладить со своей семьей".

Шурша влажным после дождя ковылем, они тихо шагали вдоль скошенного поля.

Умываясь солнечным светом, день разгорался. В теплом воздухе плыл ласковый шелест хлебов. Михаила Лукьяновича охватила непонятная грусть, вызывая в сознании радостные и жгучие мысли о жизни, о своих уже выросших детях и вообще о людях.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Когда во всю красоту расцветают золотые шары и начинают поспевать дыни-зимовки, считай - скоро конец знойному уральскому лету, суховейным ветрам и грозовым ливням. Хорош нынче урожай хлебов, а о бахчевых и говорить нечего. На полевом стане, где недавно стояла со своим комбайном Глафира, навалена горка белобоких, на подбор крупных арбузов и тут же рядом - полсотни желтых, до упоения пахучих дынь. Кажется, все здесь пропитано неповторимым дынным запахом: и вагончик, и доска Почета с вывешенной на ней стенной газетой "Механизатор", и сама Дашутка похожа на свежую, розовощекую дыньку, только что созревшую на утренней зорьке.

Она сидит в дверях вагончика, на приступочке, чему-то радостно улыбается и с завидным аппетитом уплетает мясистый, сочный и духовитый кусок дыни.

- Может, Федюня, тебе отрезать кусочек?

- Не. Спасибо. Не хочу. - Федя склонился над старым кухонным столом, украдкой увезенным из кладовки тетки Агафьи, и переписывает протокол комсомольского собрания. Вчера было решено оказать помощь в уборке урожая совхозу "Степному". Туда сегодня должны выехать несколько агрегатов, в том числе машина Глафиры и Мартьяна.

- Ну один ломтик! Умереть можно до чего вкусная! - Даша берет на раскрытые ладони треснувшую от сока и спелости, почти развалившуюся пополам дыню и подносит к раскрасневшемуся лицу.

- Только уж не помирай, пожалуйста, - замечает Федя и продолжает писать.

Откинув на спину и без того съехавшую с головы голубенькую косынку, Даша беспричинно и радостно смеется. Ее смех заражает и Федю. Бросив писать, он кладет голову на стол и беззвучно хохочет. Эту парочку радует сейчас все: жизнь, молодость, а самое главное - счастье первой любви. Они родились и росли в трудные военные годы, а потом привольно мужали на этой благодатной уральской земле, сызмальства зная, как пахнет весною бахчевой целинный пар, а летом дыня-костянка с шершавой, лопнувшей от сока кожей, как царапает голые икры ног колючее жнивье, когда ты сломя голову мчишься по ней босиком, догоняя лязгающий гусеницами трактор, чтобы на ходу забраться в кабину и боязливо присесть рядом с отцом на клеенчатое сиденье или же вскарабкаться на площадку комбайна и глядеть с замирающим сердцем, как ползет, буйно стрекочет хедер, крутятся, хлещут по колосьям крылья, а нос забивается хлебной от молотильного барабана пылью. Сельским детям жизнь доступна во всей ее первозданной красоте и трудности.

Блаженно прищурив лукавые глазки, Даша уплетает дыню и пристально рассматривает стенную газету, в центре которой, на самом видном месте, красочная карикатура на дядю Архипа. Прислонив к плечу двуствольное ружье, он сладко и беспробудно спит. Из ружейного ствола выглядывает воробей и ехидно подмигивает расклеванному ярко-красному арбузу. Это веселое художество - изделие самой Даши. Она очень любит рисовать смешные картинки. Улыбающаяся плутовка хорошо знает, что сейчас должен появиться и сам виновник. Вон уже слышатся его слова про сад-виноград и зеленую рощу... Даша с наслаждением вонзает молодые крепкие зубки в рассыпчатую мякоть дыни и с нетерпением ждет, как начнет сейчас Архип Матвеевич "реагировать" на ее озорное художество.

Продолжая напевать, из-за домика на колесах степенно выходит босоногий Архип Матвеевич, неся в руках единственный сапог. Вид у него сегодня очень живописный. Одна штанина опущена и почти волочится по земле, закрывая деревяшку с резиновым наконечником, вторая, на правой здоровой ноге, закатана выше колена. Вся кожа на ступне розовая, словно кипятком ошпаренная... Даша знает, что у Архипа есть новый, хороший протез, но он его почему-то не носит и говорить об этом не любит. Деревяшку он выстругал сам. Он многое умеет. Сейчас он сучил на голой ноге дратву. Он даже лески сучит этим старым, допотопным способом.

- Привет комсомолии! - любуясь починенным сапогом, Архип останавливается перед Федей.

- Здравствуйте, дядя Архип, - отзывается Федя и снова начинает бойко водить по бумаге самопиской.

- Слушай, Федяша, нет ли у тебя тут молоточка и кусачек?

- Есть, наверное. Зачем тебе? - спрашивает Федя.

- Да гвоздочек хочу в сапоге загнуть аль отгрызть!

- Колет, что ли?

- До кровищи расцарапал последнее копыто, самую что ни на есть пятку ковыряет, подлец! - жалуется Архип Матвеевич.