Дело не в тебе, дело во мне - Джули Джонсон

круги на моей спине. Другой рукой он скользит вверх и ласкает чувствительную кожу на затылке, гладя волосы, предлагая комфорт самым простым способом. Его прикосновение рассеянно, совершенно естественно, без какой-либо вынужденной близости моих прошлых завоеваний, как будто он делал это миллион раз раньше, даже не задумываясь об этом.

Он прикасается ко мне, как по привычке.

Я поражена тем, насколько мне нравится идея завести привычки с Чейзом.

Это должно меня напугать, как легко, как прекрасно чувствую я себя с ним. Всё это должно было заставить меня готовиться к стихийному бедствию. В прошлом именно это — парень, преодолевающий физическую связь с реальными эмоциями, заставляло меня бежать в горы, готовясь к стихийному бедствию.

Но здесь, в постели Чейза, впитывая его всеми своими чувствами, я не могу притворяться, что не чувствую этого — интимности момента. Сладкая, прекрасная, щемящая сердце простота руки в моих волосах, рук, крепко обнимающих меня. В его прикосновениях нет ничего сексуального — только комфорт, сострадание между двумя людьми, которые заботятся друг о друге. И всё же, едва касаясь кончиками пальцев моей кожи, он проникает в мою душу глубже, чем когда-либо прежде, даже в муках лучшего оргазма в моей жизни.

Серьёзно — это должно меня напугать.

Меня пугает, что это не пугает меня.

Я вздыхаю, когда всё напряжение покидает меня, и я расслабляюсь рядом с ним, мои конечности как вода. Я никогда не делала этого раньше, просто спала с мужчиной, в самом простом смысле этого слова. Мои свидания на одну ночь либо исчезали под покровом темноты, либо зависали достаточно надолго, чтобы утром всё было неловко. И Ральф… ну, после того, как он заканчивал, независимо от того, приблизилась ли я хотя бы к этому за те две минуты, которые он потратил на то, чтобы откачаться с нетерпением мальчика, надувающего велосипедные шины, он перекатывался на другую сторону кровати, как можно дальше от меня, и начинал храпеть достаточно громко, чтобы заставить моё изголовье трястись.

Так романтично.

Я нерешительно обнимаю Чейза и прижимаюсь ближе.

— У тебя хорошо получается, — сонно шепчу я.

Я всё ещё чувствую его тело рядом с собой.

— Что, солнышко?

— Это, — я крепче сжимаю руки. — Мы. У тебя это хорошо получается.

Он молчит, но через несколько секунд я чувствую, как он губами прижимается к моим волосам.

— Только потому, что это ты, — бормочет он, заставляя моё сердце биться в груди.

— Я никогда не делала этого раньше, — мои слова практически не слышны, но каким-то образом он слышит меня.

— Я знаю, солнышко.

— Возможно, у меня это плохо получается.

Он посмеивается.

— Да, я начинаю понимать это.

Я приоткрываю глаза и прижимаюсь к нему, чтобы встретиться с ним взглядом. Даже в темноте я вижу, что его взгляд мягкий и тёплый.

— Я сожалею о том, что произошло раньше.

Его руки сжимаются вокруг меня.

— Я знаю.

— Всё это… впускать тебя… для меня не естественно, — я делаю глубокий вдох, отчаянно пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Знаешь, у него другая семья. Вот почему он не остался с моей мамой.

Чейз застывает, не сводя с меня глаз.

— Я знаю.

— У меня есть старший брат, которого я никогда не встречала. И младшая сестра тоже, — я сглатываю. — Я всегда хотела иметь братьев и сестёр. Даже больше, чем я хотела иметь отца, когда росла, я хотела, чтобы братья и сёстры играли со мной.

Чейза гладит мои волосы.

— Были только мы с мамой. Она никогда не рассказывала мне о нём, просто сказала, что он ушёл от нас ещё до моего рождения. Она не хотела, чтобы я знала, что я наполовину Уэст, — я вздыхаю. — Теперь я понимаю, почему она скрывала это от меня. Она не хотела, чтобы я видела ту жизнь, которая у нас могла бы быть. Это было бы всё равно, что сказать маленькой уличной девчонке, что её отец был королём, что она должна была быть принцессой, а не нищенкой.

— Как ты узнала?

— Я нашла письма, когда мне было пятнадцать. Она хранила их в шкатулке с драгоценностями. Однажды я примеряла её ожерелья, когда её не было дома. И вот они, на дне ящика. Письма от моего отца, — я делаю ещё один успокаивающий вдох. — Я была так зла, что это привело меня в стопор. Пьянство, наркотики, парни, любые неприятности, до которых я могла добраться. Остаток моих подростковых лет прошёл как в тумане. Я долго злилась, — я непроизвольно сжимаю руки. — Если честно, я всё ещё злюсь. Не на маму, на него. Майло. За то, что сделал это с ней.

— И с тобой, — мягко добавляет Чейз.

Я на мгновение замолкаю, пытаясь придумать отрицание, но не могу этого сделать. Я не могу лгать об этом, не Чейзу, поэтому я кладу голову ему на грудь и слушаю биение его сердца, стараясь не заплакать. Он не давит на меня, он просто гладит мои волосы долгими, успокаивающими поглаживаниями, без слов заверений, что со мной всё будет в порядке. Я закрываю глаза и обнимаю его так крепко, что, наверное, трудно дышать, но он ни разу не пожаловался.

— Он не остался, — наконец шепчу я, мои слова пусты.

Чейз губами касается моего лба и, сжав руки, ближе притягивает меня к себе.

Мой голос звучит чуть громче шепота.

— Никто никогда не остаётся.

Единственная слеза срывается с моего века и капает на его обнаженную грудь. Он вздрагивает, когда чувствует это, как будто пуля попала ему в грудь вместо единственной капли влаги. Как будто эта крошечная слеза причиняет ему физическую боль.

Я больше не позволяю ни одной слезинки ускользнуть, а он ничего не говорит.

Он просто держит меня в темноте, его руки так крепки, что почти причиняют боль, но дают мне его силу.

Только позже, гораздо позже, когда моё дыхание замедлилось, и я почти задремала, я чувствую, как губы касаются раковины моего уха, и слышу эхо тихих хриплых слов, таких далёких, что я не могу сказать, реальны ли они или фрагмент сна.

— Я останусь, солнышко. Ради тебя я останусь.

ГЛАВА 24

ВОСПЫЛАТЬ

Я просыпаюсь утром, а Чейза уже нет. Я замечаю отсутствие его, его тепла, его запаха, успокаивающего стука его сердца, ещё до того, как полностью прихожу в сознание. Разочарование разливается по моим венам, когда я открываю глаза, моргая, и мгновенно фиксируюсь на пустом месте, где он был раньше. Заметив лист бумаги, лежащий на его подушке, покрытый аккуратными линиями элегантного