Рудимент - Виталий Сертаков

С того дня я его возненавидела. Теперь пришла твоя очередь удивляться, за что я так не люблю Майлока. Ты хоть и обзывал его, но, скорее, в шутку.

Это такая мерзкая тварь! Если Господу будет угодно, чтобы я вернулась, я буду считать, что Господь разрешил мне его удавить…

Он у меня первым в списке.

Помнишь Бадди из четвертой палаты? Ну как ты можешь не помнить, нас не так-то много в корпусе. Ты, Питер, по сравнению с малышом Бадди — настоящий марафонец. Он ведь лежит все время, точнее лежал, пока его, неделю назад, не увезли. Ничего интересного не могу о нем сказать. Более того, не понимаю, какого черта доктор Сью с ним возилась. Лежит себе парень и смотрит в потолок. Я спрашивала маму, когда его привезли. Мама сказала — редкий случай эндогенного заболевания, рекуррентное депрессивное расстройство. Его болезнь запустили, и развился такой вот ступор, совершенно необычный в подростковом возрасте. Ну, ясное дело, что необычный.

Разве в нашей клинике держат обычных? Зато Бадди был единственным, кого навещали родственники и к кому приезжали врачи из той клиники, где он содержался раньше. Мама сказала, что доктор Сью сначала не хотела его брать, но она, оказывается, очень крупный спец по психозам детского периода, и ее уговорили. Что-то у Бадди было не в порядке с энцефалограммой, какие-то пики неправильно распределялись. Не просто неправильно, а вразрез с привычным, для врачей, течением болезни. Наверняка поэтому Сикорски и дал добро, им показалось любопытным найти в Бадди парочку талантов. Но мышей убивать он так и не научился, не пел и не рисовал, лежал себе, как мертвый. Тоненький, голубоглазый, всегда аккуратно причесанный, под клетчатым одеялом. Когда его переворачивали или обтирали мокрой губкой, он кривил лицо и недовольно мычал. То есть что-то он чувствовал.

К мальчику, под присмотром санитара, пускали мать и тех двоих медиков, что привезли его. Медики запирались в палате с доктором Сью, я слышала ее скрипучий бас. Когда привозили мать, никого из нас в коридор не выпускали. Это Крис мне рассказал, он ведь парень не злой, хоть и охранник. Он ее провожал и говорит, что женщина непрерывно плакала. А я глядела на этого Бадди и думала: какое счастье, что ты, Питер, можешь ездить на своей коляске, можешь говорить и даже любовью умеешь теперь заниматься! Это не потому, что я такая вульгарная, милый, а просто я представила себя на месте мамы Бадди.

Это ужасно.

Я видела его мельком, раза три, и никогда одного. Очевидно, его вернули назад, в прежнюю больницу,

Так и не разобравшись, доктор Сью не смогла помочь. Моя мама сказала, что родители мальчика выкинули целое состояние, чтобы его вернуть. Когда я его видела в последний раз, в палате как раз находился Томми, новый санитар. Он вывозил мальчика наружу, в коридор, наверное, для каких-то обследований. Ты ведь знаешь, Питер, в палатах тоже висят камеры, и лысый гестаповец Томми о них тоже знает. Иначе как объяснить то, что произошло дальше? Он мягко и бережно переложил Бадди на каталку, затем вывез его в коридор. Меня он не видел, я читала в глубоком кресле, за решеткой поста. Кресло такое большое, что я забираюсь в него с ногами, и повернуто чуть боком, так что заметить меня невозможно, пока не подойдешь вплотную. Это ночные охранники так его разворачивают, чтобы никто не видел, когда они собрались подремать на посту. Томми вывез каталку в коридор, затем вернулся за чем-то в палату, и в эту секунду у Бадди свесилась вниз рука. Видимо, санитар ее забыл положить вдоль тела, она и повисла. Ничего особенного.

Я навидалась, как у больных под наркозом после операций и руки, и ноги свешивались, невелика важность. Но тут произошло нечто неприятное, я замерла с книжкой в руке. Санитар вышел из палаты, прикрыл за собой дверь и положил что-то на нижнюю полку каталки, возможно, белье или часть аппаратуры. Достал связку с ключами и толкнул каталку к лифту. До лифта ему требовалось проехать каких-то десять ярдов.

Рука висела. Я видела обтянутую халатом, широкую, слегка искривленную спину Томми и его складчатый, стриженый затылок. Он подхватил руку мальчика и закинул ему на грудь.

Не успел тронуться с места, как рука снова упала. Тонкий бледный локоть со следами уколов.

Санитар что-то буркнул себе под нос и снова вернул руку на место. Подъезжая к лифту, он вставил ключ в замок и слишком резко развернул тележку. Она двинулась по инерции, пол ведь очень гладкий, и стукнулась о косяк.

Рука Бадди свалилась вниз в третий раз. В коридоре никого не было, в шаге у меня за спиной, на столике, валялись кроссворды, и светились на стене маленькие экранчики. На одном из них я видела собственную пустую палату, а на другом — наш коридор и спину Томми. Камера находится прямо под лампой и медленно крутится, влево-вправо. Охранник замкнул решетку с другой стороны и ушел вниз, что-то они там таскали тяжелое. Да и следить днем было не за кем. Лифт постоял открытым и снова закрылся. Томми воровато оглянулся на брошенный стул у поста и вдруг подхватил и перевернул неподвижное туловище, лежащее под простыней.

Под простыней Бадди оказался совсем голый, теперь он уткнулся носом в плоскую подушечку и невнятно замычал. Наверное, ему стало нечем дышать. Он был очень худой и неестественно бледный, словно присыпан пудрой. Теперь вниз свесились другая его рука и правая нога. Мне стало жутко стыдно, Питер, но я не могла оторвать глаз. Я знаю, что должна была крикнуть, но тогда во мне еще не было той решимости, что сейчас, и кроме того, я увидела улыбку Томми.

Он улыбался левой половиной рта, а правая часть лица оставалась неподвижной, точно индейская маска.

— Как ты меня достал, говнюк! — Томми произнес фразу чуть слышно, но в глотке его клокотала такая ярость, точно готов был взорваться паровой хотел.

Он сказал еще какую-то грубость в адрес своего пациента, подозреваю, что ухаживать за лежачим дело малоприятное, но обязанности свои санитар выполнял хорошо. Мальчик был вымыт и подстрижен, и от него не пахло ничем неприятным. Ты же знаешь, Питер, у нас с этим строго. Томми схватил одной ручищей парня между ног, а второй — за шею и встряхнул, точно тряпичную куклу. Боже, я испугалась, что гестаповец ему что-нибудь оторвет!

Голова Бадди дернулась и вторично шмякнулась о подушку. Томми больше ничего ему не сделал дурного, ничего не сломал и не оторвал, мерзавец дозировал свою силу и действовал очень аккуратно. Я уверена, что на теле парня даже синяков не осталось. Санитар подержал его еще немного в том же положении, приподняв задницу мальчика над постелью. Он шевелил своей лапищей, словно играл с тем, что у Бадди между ног… Я сидела, вжавшись в кожаное сиденье, и боялась вздохнуть. Если бы я себя выдала, возможно, он прикончил бы меня на месте. Ведь тогда я еще не умела защищаться. Затем Томми перевернул мальчика, поправил ему волосы и вернул простыню на место. Они уехали на лифте вниз. Когда я набралась храбрости и поднялась на ноги, на спинке кресла остался след от моей мокрой спины.