Межгосударство. Том 1 - Сергей Изуверов

Ухищрение пятое. Прежде чем эхинировать к самому, в, огорчу сразу, ничего нового, как и во всех прочих крипторецепт повергающий в смерть, в жизнь, в кемар и во всё такое, подвести гедонический, пусть промежуточный, как бы в том не соавтор-изгалянт, в последнее обнаглел до самого края обнагления, моет ноги в рукописи всё чаще и возмутительнее, а у неё, в конечном подведении, без того хватает. Спрятать раздражение, про намеченное и намечаемое, откровенно, раньше морщин от сощуривания. Итоги первой, по правилам этой, у меня только и будет эвентуальность контрадикции. Книга, кому-то может иначе, построена по ригоризму крайней, пусть и анархо-витиевато скроённым для мгновенного, жёсткие и вставок вроде, ни разу не появлявшийся и не упоминавшийся, какой-нибудь корабел с завихрённым ономом, не спится, ни с того ни с сего в буквах, кропанёт как однажды ночью с 27-го на 28-е 1906-го наблюдал, со всех сторон света друг к другу будто канатами и талем низкие горы, чем ближе, тем ниже, появиться не может. Эпизод, «Хартия трёх метапуримудрецов», медленно к концу. Начали вникать в разнообразные вариа, тесно между, пусть на первый забывание в буквах иных кажется закидоном фантазии ради фантазии, безотносительно к основному. Вникать и далее, в последующих и промежутках, о промежуточном. Выше дескрипция, Готлиб Салем, торговец древностями и тайный археолог, участвует в намеренно рассказчиком, в трёх временных, с разницей в два и восемьдесят, связано с записанными из разных склочников Якоба и Вильгельма, одним из лучших их помянутых, тайны мордализации де Паскуалли, так же поиском артефакта-в-перспективе, замаскированный под город-крепость Иордань. В первой история, несовершенно относительно дисфорической истинности, нанятая и оставшаяся всё запутать ещё и показать, собой не является. Эти в городе росимперии Солькурске, захватывают множество несуществующих, о нет, вполне бывавших в репортажах, далеко не в том виде, в каком. С напускным хитроумием сплетаются реальные вроде Готлиб Салема, Гримо Вуковара, Герардины Неубау и предметные географические, вроде Солькурска, Земли Димена, острова Рюгена, дома купца Соликама Рюрикова, Касселя, Ханау и Эленберга, деревни рудокопов и деревни археологов с самой возмутительной выдумкой и подлогом в характерах, действиях, манерах, произносимых унитермах и описательных абзацах. Базальным телосом ввести в сюжет музей Северина, по крайней поиск сообразно действительности. Кроме в первой попытка как на духу, записанный, появившийся по разным и в силу разных иные, вроде возводимого ковчега в лесах между Москвой, Солькурском, Иорданью и ещё какими-то, далее, Готффрида Новый, о его расследовании, свойства, проводит Л. К., допустим и был первым метафизическим человечества, так вот, расследование задачей установить пребывания в людском предмета, в нём по случайности для одних и по умышлению для, но не должен был. Раз цверги, к описанию ещё из линий чередующихся, об интриге одного из пантеона Яровита, виктимные цели не ясны, связаны с библиотекой и выстраиванием многих на одну географическую линию. Помимо того в первой явлены из жизни загадочного, на существовании настаивает Невшатель, сводящиеся к завуалированным, посредством увёрток, доступны сочинителям желающим не напрямую, должны натолкнуть внимательных вгрызателей на некоторые в событиях помянутых и тех, нозография впереди. Многое в этой для отвода. Последним, дополняющим вышеабрис, не затверждённого в закономерностях процессов позади крестового отряда с именами – грубо аллокуцированными латинскими транскрипциями, потом на два, по смыслу действий исподволь злой и обличаемый как добрый. В одном направлении, преследуют разные, по дороге всё, положено рыцарям. Повлияет. Хаотически выбранные рубрики первой, биографии тула Акимафия, самой короткой в махшаты, изъяты. Теперь о непонятно откуда. К ухищрениям Нового замка. Зачем рисовать целого кентавра… вам знакомо это существо? – в манере художника-пропагандиста Готффрид. Даже очень хорошо, я. Так вот, зачем рисовать кентавра, выводить изнутри канатами торс, ошмёточный круп, приставленные от других копыта, каждую прядь фанфаронадного, если собираешься оставить в раме одну голову? Вот так спросил. Я и малейшим намёком не давал, собираюсь делать или уже нечто. Не спорю, лейтмотив претензию на попытку схизмы от трюизма, для огорошивать ныне? Рескрипт консорту науки не. Снова за прерванный было. С Рюгена безкандально. Квадратный умел ценить, если удалось убедить в, оказаны, проникающего в горб не опасаться. Пришлось захватить с собой спинединицу. За его фальшборт отдышаться от субаквального. Тогда под капюшон маргиналий и теперь не мог, мог выдать мою неконституционную тайну. На своём аггетботе дождался пока угнетёт уключины до уровня, сперва добром пропозировал. Дал круг на обдумыванье. Во второй накинул аргументов: свободы воли каждого сверчка, тайной приверженности друидам и намекнул, есть два билета в одну пинакотеку, на Рюгене думали все, дав ещё круг. Проплывал в третий, сам бросил на ходу, нужен ещё. Когда истёк и тот, я сказал, вдобавок научу грести по-вавилонски, молча кивнул и дальше. Кончился пятый, сам сказал мне, до конца смены осталось два, тогда соскакивает с весла. На исходе шестой и один до окончания, грум почти, заметил, с лемноса обсервируют, более не мог. Пришлось приневолить. Прозвал Гоффманом. Потом сказал мне, мог бы не бить по черкоробке, он и так был согласен перебраться раньше тысячелетнего службы, но, видно, сам виноват, так размыто намекнул. Потом, после более длительного, мельком обмолвился, шутя увернуться, ату самому. Дальше к предполагаемой тандемом. Почему просто не израсходовали? Могли лимациднуть, прирезать во сне, ещё множеством ресентиментических, поднаторели только в силу времени рождения, куда лучше меня. Ну не считайте меня такой уж эмпусой. Зачем я стану убивать сходного по массе мозга, не угрожает мне и не питает скверпрожектов? К тому же корысть, нужен для более точного исполнения и вернисажа. После оставил на опушке апэзэ. С каждой позади, всё отчётливее чувствовал значительное, как разумел, хартию, и чувствовал, всё ближе. После острова долгое по степи. Через два набрели на хутор, в этакой природной чаше, укрываемый от ветров, дыма с болот, радиации из упавшего неподалёку астероида, комариных стай, смрадных вихрей, чужих глаз. Спустились, постучались к хозяевам. Мыза невелика, но для сносного жизневедения всё. Ровенник с сельтерской, клоака для шторгорнов, темворсник, конюшня, паддок для симургов, поодаль возделываемые. Подоконники ломали в чём привык парить хлебом, виннегштетской, подземной колерябией, бурым кочанным салатом, выбеленным сельдереем, мускатными тыквами, артишоками, друг другу великокняжеские ярлыки, разыгрывали шуточный Вязьмы, проводили политику строгой экономии в финансовой, сходились на тинги, утверждали редукции, спорили кто благородней Эстридсены или Фолькунги, торговали индульгенциями, пестовали непотизм, боролись против схизмы, сохраняли нейтралитет, насыпали вал по подобию Кифхойзера, организовывали встречи маркграфов, вымучивали археологические, это более всего, обтёсывали девташлар Фридриху Барбароссе, несколько раз открывали и закрывали, теоретизировали музыку, делали предсказания, в частности рождение Иоанна Тинкториса, ругались из-за того лангобарды они или бодричи, составляли хроники и фальшивые семейный ветвления, переплетая, разумеется, с истинными, рассматривали новые элементалии, назначали святых, например во время моего там канонизировали Рутгера фон Блюма, кондотьера из Бриндизи, строили флот, как мне сказали уже триста, хотя я не приметил ни одного или лодки и перестраивали орга̀ны, превращая в набивочные механизмы. Сцепился языками с геронтом, чопорно к обязанностям, понимал в них много богомиловщины. Сам ничего не, лишь кодицилы, вкушая на оттоманке, да всё собирался пойти начать яму. Яму? Зачем вам? – я его. В ответ крутил, ссылаясь на самознание касательно. Так и не начал, на обратном пути умер от старости. Подозреваю, связано с что-то вроде чем глубже, тем ценнее находка. Нежились четыре дня, дальше. Скопления стоячей с разлагающимися остатками и продолжающими развиваться, распростёрлись пошагово во все, пришлось мулов по течению, валить пехтурой. Гоффман выломал нам по флагштоку, нащупывать, пошли, себя гондольерами в бегах. Видно куда и с окраины болот, и в остальное время. Высокая, жёлтой земли насыпь, перевал, оказавшись, можно хартию. Болота целый день, с наступлением ступили на твёрдое, отброшены, стояли у перевала в долину Печали. Почему звалась именем печали? Там вместе с хартофилаксом лямку две гинандры, сёстры, умели профессионально печалиться. Но по порядку следования. На хребет дождавшись натурально утреннего. Тоже, замечу вам, терренкур не из лёгких, пфлякать вертел с кроммионской свиньёй. Насыпь крута, рендзина для отражения ядер, никаких усов, даже многощетинковых щупалец, могли бы грейфернуть. Ну это мне, присвоенному в сателлиты ни к чему. С его проворством потусторонней панды, на три порядка стремительнее, сел спиной к долине, стал как я, прошу простить за гебефреническую натуральность, корячусь, распластавшись раздавленной молекулой на макротвёрдости плато. Под конец соизволил подать, взявшись за вздёрнут на гребень, последний праведник рукой Господа, тут же позабыл о каких бы то ни. Перед нами вожделенная. С альтитуды шерстилась вся, эпитритами не особенно. На две далеко к равным синяя флегетона. Вытекала из болот и впадала в близкое там Киммерийское. Через реку, несколько к заклонной части, переброшен неширокий каменный, округлостью спину какого-нибудь из инфракласса древних и необъяснимо манящий. Так и хотелось взойти, посидеть, свесив ноги, онанировать, лёжа на солнце и зная, никто не узрит. На дальнем пляже, нордополуночном, близко терриконика, растянуто до развороченности попово гумно. Под мостом угол призрения в камне. На правом взморье хамеропсы и чинары, готовые воспорить на интрузии. Дальше по гольфстриму, около версты от моста, неладная деревянная кирха, по абрису к каабе. Нечто среднее, Альтер эго Чарльза Кондома между цеппелином и монгольфьером. За ней, с левой, халабуда. Таков глоссолалический барракон хартофилакса. Ну да мы-то с Гоффманом, на шипке, ещё не знали всей диспозиции-д, где кто и кто вообще там, не знали и где хартия, предполагая всякое, вплоть до устроенного под землёй обширного бункера, при поднятии на поверхность мог бы затмить дюжину Лепсиуса. Акционировать решил растак. Видя десонсигнации жизни, допустил ликтора реликвии, как бы не выводок. Рассудив, должны обладать чрезвычайным, взять цинизмонахрапом не удастся, сшхерились, как могли, на гребне, дожидаться ошмётков Мораны, попутно наблюдая за юдолью. Та, не сказать что бы кипела, но кое-как проистекала, вместе с вялым реки. Около полудня из церкви вымаршировал метавертухай, облачался из моего тюка, по проторенной кизилпятками к мосту. Полагаю, ему, если бы желал смотреть и вглядываться и имел в распоряжении приличный телескоп, могли быть наши протомы. До ночи не покидал, с наступлением послал Гоффмана. Рекогносцировать без языков на обратном, быть даже обнаружить. Описал и сам безмифологемно. Сказал, старинный форзац, воздеваться к галактикам особняком от прочего и, вероятнее, без каких-либо. Гоффман во тьму, я, перелёгши на горбоспину, смотреть на звёзды и ждать.