Графиня де Монсоро - Александр Дюма

– Так, стало быть, вам нездоровилось?

– Я был глуп, дружище, – ответил Горанфло. – Эта проклятая речь мне в печенки въелась, последние три дня я только о ней и думаю.

– Должно быть, великолепная речь, – заметил Шико.

– Блестящая.

– Скажите мне что-нибудь из нее, пока яичницы еще нет.

– Ни в коем случае! – обиделся Горанфло. – Проповедь за столом! Где ты это видывал, господин дурак? Может быть, при дворе короля, твоего хозяина?

– При дворе короля Генриха, да хранит его бог, произносят прекрасные речи, – сказал Шико, приподнимая шляпу.

– И о чем они, эти речи? – поинтересовался Горанфло.

– О добродетели, – ответил Шико.

– Ну да, – воскликнул монах, откидываясь на стуле, – вот еще нашелся добродетельный распутник, твой король Генрих Третий.

– Я не знаю, добродетелен он или нет, – возразил гасконец, – но при его дворе мне ни разу не приходилось видеть ничего такого, что заставило бы меня покраснеть.

– Смерть Христова! Я уверен, что ты уже давно разучился краснеть, господин греховодник, – сказал монах.

– Какой же я греховодник, – возмутился Шико. – Да я олицетворенное воздержание, воплощенное целомудрие, без меня не обходятся ни одно шествие, ни один пост.

– Да, шествия и посты твоего Сарданапала, твоего Навуходоносора, твоего Ирода. Корыстные шествия, показные посты. К счастью, все уже начинают разбираться в твоем короле Генрихе, дьявол его побери!

И Горанфло вместо речи запел во всю глотку:

Король, чтоб раздобыть деньжат,В лохмотья вырядиться рад;Он лицемер.И покаяний, и постов,И бичеваний нам готовПодать пример.Но изучил его Париж,И вместо денег ему шишСулит любой.Он просит в долг – ему в ответВезде дают один совет:«Ступай с сумой!»

– Браво! – закричал Шико. – Браво!

Затем тихо добавил:

– Добро, он запел, значит – заговорит.

В эту минуту вошел мэтр Бономе, он нес знаменитую яичницу и две новые бутылки.

– Тащи ее сюда! – крикнул монах, блестя глазами и ухмыляясь во весь рот.

– Но, мой друг, – сказал Шико, – вы не забыли, что вам нужно произносить речь?

– Она у меня здесь, – сказал монах, стуча кулаком по своему лбу, на который со щек уже наплывал огненный румянец.

– В половине десятого, – напомнил Шико.

– Я солгал, – признался Горанфло. – Omnis homo mendax confiteor.[46]

– В котором же часу на самом деле?

– В десять часов.

– В десять часов? По-моему, монастырь закрывается в девять.

– Ну и на здоровье, пускай себе закрывается, – произнес монах, разглядывая пламя свечи через стакан, наполненный рубиновым вином, – пусть закрывается, у меня есть ключ.

– Ключ от монастыря? – воскликнул Шико. – Вам доверили ключ от монастыря?

– Он у меня в кармане, – и Горанфло похлопал себя по бедру, – вот здесь.

– Не может быть, – возразил Шико. – Я отбывал покаяние в трех монастырях; я знаю – ключ от аббатства не доверяют простому монаху.

– Вот он, – с торжеством в голосе заявил Горанфло, откидываясь на стуле и показывая Шико какую-то монету.

– Смотри-ка! Деньги, – сказал тот. – А, понимаю. Вы совратили брата привратника, и он в любой час ночи пропускает вас, несчастный грешник.

Горанфло растянул рот до ушей в блаженной и доброй улыбке пьяного человека.

– Sufficit![47] – пробормотал он.

И неверной рукой понес монету по направлению к карману.

– Подождите, дайте сначала взглянуть, – остановил его Шико. – Смотри, какая забавная монетка.

– Это изображение еретика, – пояснил Горанфло. – А на месте сердца – дырка.

– Действительно, это тестон[48] с изображением короля Беарнского. В самом деле, вот и дырка.

– Удар кинжалом! – воскликнул Горанфло. – Смерть еретику! Убийца еретика заранее причисляется к лику святых, я уступаю ему свое место в раю.

«Ага, – подумал Шико, – вот кое-что начинает уже проясняться, но этот болван еще недостаточно опьянел». И гасконец снова наполнил стакан монаха.

– Да, – сказал он, – смерть еретику и да здравствует месса!

– Да здравствует месса! – прорычал Горанфло и с размаху опрокинул стакан в свою глотку. – Да здравствует месса!

– Значит, – сказал Шико, который при виде тестона, зажатого в толстом кулаке монаха, вспомнил, как привратник осматривал руки у всех входивших под портик монастыря, – значит, вы предъявляете эту монетку отцу привратнику и… вы…

– И я вхожу.

– Свободно?

– Как вот это вино входит в мой желудок.

И монах проглотил еще одну порцию доброго напитка.

– Чума побери! Если ваше сравнение верно, то вы войдете, не касаясь дверей.

– Для брата Горанфло, – бормотал мертвецки пьяный монах, – для брата Горанфло двери распахнуты настежь.

– И вы произносите свою речь!

– И я про… произношу мою речь. Вот как это будет: я пришел, слушай, Шико, я пришел…

– Конечно, я слушаю, я весь превратился в слух.

– Я пришел, г-говорю тебе, я пришел. С-собрание большое, общество самое избранное, тут – бароны, тут – графы, тут – герцоги.

– И даже принцы.

– И д-даже принцы, – повторил монах. – Как т-ты сказал… принцы? Подумаешь, принцы! Я вхожу смиренно среди других верных во Союзе…

– Верных во Союзе? – переспросил Шико. – А что это за верность такая?

– Я вхожу среди верных во Союзе; в-выкликают: «Брат Горанфло!», я в-выхожу в-вперед.

При этих словах монах поднялся.

– Ну давайте, выходите, – поторопил Шико.

– Я в-выхожу, – сказал Горанфло, пытаясь сопроводить слова действием.

Но стоило ему сделать один шаг, как он налетел на угол стола и покатился на пол.

– Браво! – крикнул Шико, поднимая монаха и снова водружая на стул. – Вы выходите, приветствуете собрание и говорите…

– Н-нет, н-не я говорю, говорят мои друзья.

– И что же они говорят, ваши друзья?

– Друзья говорят: «В-вот он – брат Горанфло! Будет держать речь б-брат Горанфло! Какое отличное имя для лигиста – б-брат Г-горанфло!»

И монах принялся твердить свое имя с самыми нежными интонациями в голосе.

– Отличное имя для лигиста? – повторил Шико. – Какая еще истина выйдет из вина, которое вылакал этот пьяница?

– И т-тут я н-начинаю…

Монах поднялся, закрыв глаза, ибо все предметы расплывались перед ним, и опираясь о стену, так как ноги его не держали.

– Вы начинаете… – сказал Шико, прислонив его к стене и поддерживая, как Паяц Арлекина.