В лесах. Книга первая - Павел Мельников-Печерский

— Нельзя, отче, нельзя, пора мне, и то замешкался… Дома есть нужные дела, — отвечал Патап Максимыч.

— Не забудь же нас, убогих, не покинь святую обитель… Ох ты, любезненькой мой!.. Постой-ка, я на дорогу бутылочку тебе в сани-то положу… Эй!.. Отец Спиридоний!.. Положи-ка в кулечек облепихи бутылочки две либо три, полюбилась давеча она благодетелю-то, да поляниковки положь, да морошки.

— Напрасно, отче, право, напрасно, — отговаривался Патап Максимыч, но должен был принять напутственные дары отца игумна. Паломник с утра еще жаловался, что ему нездоровится. За обедом почти ничего не ел и вовсе не пил. Когда отец Михаил водил Патапа Максимыча по скиту, он прилег, а теперь слабым, едва слышным голосом уверял Патапа Максимыча, что совсем разнемогся: головы не может поднять.

— Поезжай ты в город с Самсоном Михайлычем, — говорил он, — а я здесь, бог даст, пообмогусь как-нибудь… Авось эта хворь не к великой болезни.

— Да как же мы без тебя, Яким Прохорыч?.. — заговорил было Патап Максимыч. — С тобой-то бы лучше, ты бы и сам уверился… Дело-то было бы тогда без всякого сумнения.

— И теперь знаю, что оно безо всякого сумнения, ты ведь только Фома неверный, — сказал Стуколов. — Нет, не поеду… не смогу ехать, головушки не поднять… Ох!.. Так и горит на сердце, а в голову ровно молотом бьет.

— Когда ж свидимся? — спросил Патап Максимыч. — Да уж, видно, надо будет в Осиповку приехать к тебе, — со стонами отвечал Стуколов. — Коли господь поднимет, праздник-от я у отца Михаила возьму… Ох!.. Господи, помилуй!.. Стрельба-то какая!.. Хворому человеку как теперь по распутице ехать?… Ох… Заступнице усердная!.. А там на Фоминой к тебе буду… Ох!.. Уксусу бы мне, что ли, к голове-то либо капустки кочанной? Отец Спиридоний и уксусу и кочанной капусты принес. Стуколову обложили голову, но он начинал бредить, заговорил об Опоньском царстве, об Египте, о Белой Кринице.

— Эка бедняга! Как его размочалило. Гляди-ка-сь, — тужил, стоя, Патап Максимыч. Делать нечего, поехал с одним Дюковым. Отец игумен со всею братией соборно провожал нового монастырского благодетеля. Сначала в часовню пошли, там канон в путь шествующих справили, а оттуда до ворот шли пеши. За воротами еще раз перепрощался Патап Максимыч с отцом Михаилом и со старшими иноками. Напутствуемый громкими благословеньями старцев и громким лаем бросавшихся за повозками монастырских псов, резво покатил он по знакомой уже дорожке.

Проводив гостя, отец Михаил пошел в гостиницу к разболевшемуся паломнику. — Ах ты, старый дурак! — вскричал больной, вскочив с места и швырнув с головы капусту. — И речью говорено тебе, и на письме тебе писано, а ты, кисельная твоя голова, что наделал?.. А?..

— Что ж я такого наделал, Якимушка?.. Кажись, дело-то клеится, — трусливо говорил отец Михаил.

— Клеится! — передразнил игумна Стуколов. — Клеится! Шайтан, что ли, тебе в уши-то дунул уговаривать его в город ехать? Для того разве я приводил его? Ах ты, безумный, безумный, шитая твоя рожа, вязаный нос!

— Да что ж ты ругаешься, Якимушка?.. Ведь он и без того хотел в город ехать, — оправдывался игумен. — Как же бы я перечить-то стал ему, сам рассуди.

— Твое дело было уверять его, тебе надо было говорить, что в город не по что ездить… А ты что понес?.. Эх ты, фофан, в землю вкопан!.. Ну если б он сунулся в город с Силантьевским-то песком? Сам знаешь, каков он… Пропали б тогда все мои труды и хлопоты.

— Прости, Христа ради, — отвечал отец Михаил. — Признаться, этого мне и на ум не вспадало.

— То-то и есть. На ум ему не вспадало. Эх ты, сосновая голова, а еще игумен!.. Поглядеть на тебя с бороды, как есть Авраам, а на деле сосновый чурбан, — продолжал браниться паломник. — Знаешь ли ты, старый хрыч, что твоя болтовня, худо-худо, мне в триста серебром обошлась?.. Да эти деньги у меня, брат, не пропащие, ты мне их вынь да положь… Много ли дал Патап на яйца?.. Подавай сюда…

— Да ты постой, погоди, не сбивай меня с толку, — молил отец Михаил, отмахиваясь рукой. — Скажи путем, про какие ты деньги поминаешь?..

— Как бы ты ему не советовал в город ехать, он бы не вздумал этого, — сказал Стуколов. — Чапурин совсем в тебе уверился, стоило тебе слово сказать, ни за что бы он не поехал… А ты околесную понес… Да чуть было и про то дело не проболтался… Не толкни я тебя, ты бы так все ему и выложил… Эх ты, ворона!.. Творя шепотом молитву и перебирая лестовку, смиренно слушал отец Михаил брань и попреки паломника. По всему видно было, что он уж не хозяин, а безответный раб Стуколова.

— Про какие же деньги ты спрашиваешь, Якимушка? — робко спросил он. — Кажись, мы с тобою в расчете…

— Силантьев песок подменить надо было… Понял?.. Покаместь Чапурин парился, я ему сибирского на триста целковых засыпал.

— Ловко же спроворил ты, Якимушка, — с довольной улыбкой ответил игумен. — Подай тебе, господи, доброго здоровья…

— Деньги подай, — протягивая руку, сказал Стуколов. — Для того и хворым прикинулся я, для того и остался здесь, чтобы кровные денежки мои не пропали… Триста целковых!..

— Да как же это, Якимушка?.. За что ж мне платить, касатик?.. Полно, любезненькой мой, — лебезил перед паломником отец Михаил. — Жалких речей на меня не трать, — сухо ответил ему Стуколов. — Слава богу, не вечор друг дружку спознали… Деньги давай!.. Ты наболтал, ты и в ответе.

— Ну, так и быть, грех пополам — бери полтораста, Якимушка, — сказал отец Михаил.

— А ты узоров-то не разводи!.. Сам знаешь цену сибирскому песку. Сказано триста, и дело с концом, — решительно отвечал Стуколов. — Спорить со мной не годится.

— Да уступи сколько-нибудь, возьми хоть две сотенных, — торговался игумен.

— Деньги! — крикнул паломник, схватив его за руку. — Ну, двести пятьдесят, — молил игумен, жалобно глядя на Стуколова.

— Говорят тебе, деньги! — на всю гостиницу крикнул паломник. Дрогнул отец Михаил, отсчитал из денег, данных Патапом Максимычем, триста целковых и подал их Стуколову. Тот, не торопясь, вынул из кармана истасканный кожаный бумажник и спрятал их туда. — Теперь о деле потолкуем, — сказал он спокойным голосом, садясь на кресло. — Садись, отче! Игумен сел и опустил голову. — С моим песком Чапурин уверится, — начал паломник. — Этот песок хоть на монетный двор — настоящий. Уверившись, Чапурин бумагу подпишет, три тысячи на ассигнации выдаст мне. Недели через три после того надо ему тысяч на шесть ассигнациями настоящего песку показать, — вот, мол, на твою долю сколько выручено. Тогда он пятидесяти тысяч целковых не пожалеет… Понял?

— Дальше-то что же? — спросил игумен.

— Чать, не впервой, — ответил паломник.

— Опасно, Якимушка, боязно. Чапурин — не кто другой. Со всяким начальством знаком, к губернатору вхож… Не погубить бы нам себя, — говорил игумен.

— Обработаем — бог милостив, — сказал на то Стуколов.

— Разве насчет картинок[97]? Тут бы смирно сидел? — прищурясь, молвил игумен.

— На картинки не пойдет. Об этом и поминать нечего, — отвечал решительно Стуколов. — Много ль у тебя земляного-то масла?

— Немного наберется, — отвечал игумен. — К масленице осетров привезли — полфунта не нашлось.

— Ожидаешь еще?

— К празднику обещались.

— Сколько?

— Верно сказать не могу, — отвечал игумен. — С сибиряками-то в последний раз я еще у Макарья виделся; обещали за зиму фунтов пяток переслать, да вот что-то не шлют.

— По крайности шесть фунтов надо Чапурину предоставить, — раздумывал Стуколов.

— У Дюкова, может, есть?.. — сказал отец Михаил.

— Ни зернышка, — отвечал паломник.

— Здешним досыпать?

— Что пустяки-то городить!.. Хлопочи, на Фоминой бы шесть фунтов сибирского было… А теперь ступай. К вечеру подводу наряди!..

— Куда ж ты? — спросил игумен.

— А тебе что за дело? — сказал паломника. — Ступай с богом, не мешай. Мне надо еще письмо дописать.

Отец Михаил помолился на иконы, низко поклонился сидевшему паломнику и пошел было из гостиной кельи. Стуколов воротил его с полдороги.

— Картинок много? — спросил он.

— Есть, — шепотом ответил отец Михаил.

— Много ль? — Синих на две тысячи, красных на три с половиной…

— Что лениво стал работать? — слегка усмехнувшись, молвил паломник.

— Боязно, Якимушка, — прошептал игумен, наклонясь к самому уху Стуколова. — Наезды пошли частые: намедни исправник двое суток выжил, становой приезжал… Долго ль до беды?..

— Чать, не каждый день наезжают, а запоры у тебя крепкие, собаки злые — больно-то трусить, кажись бы, нечего… Давай красных, за каждую сотню по двадцати рублев «романовскими»[98].

— По тридцати намедни платили, — молвил игумен. — Была цена, стала другая. Неси скорей, получай семьсот рублей государевых, — сказал Стуколов.