До Берлина - 896 километров - Борис Полевой

Что тут только поднялось! Всеобщее ликование просто сотрясает стену. Кажется, что и сам Ян Гус, едва видный из-за шляп и пестрых платков женщин, тоже что-то кричит.

Ну а потом, после вручения маршалу грамоты и средневековых атрибутов почетного гражданина, как-то само собой тут же у временной трибуны возникает пресс-конференция. Инициатором ее, конечно, является Осип-Джо. На правах старого знакомого он задержал маршала на последней ступеньке трибуны. Его хотели было оттеснить ибо пресс-конференция программой не была предусмотрена, но маршал, военачальник с комиссарской душой, вступается за корреспондентов. Почему бы ет не ответить на их вопросы? Энергичные западные коллеги совсем оттесняют нас. Надо всеми маячит рыжая голова Осипа-Джо, огромные его веснушки прямо-таки чернеют на возбужденном лице.

— Господин маршал, чему вы обязаны столь убедительным успехом армий, находившихся под вашим руководством, в особенности в последний месяц войны? Правда ли, что в молодости вы были офицером старой русской армии? Когда и где вы получили военное образование?

Осип-Джо не послушал нас, задал-таки свои вопросы. Нас же очень интересовало, как поведет себя Конев. Знали его как человека вспыльчивого, помнили, чем кончались попытки некоторых наших слишком уж предприимчивых коллег выспрашивать у него то, о чем ему говорить не хотелось.

Его широкое лицо, которое мне приходилось видеть спокойным даже под артиллерийским обстрелом, было, как всегда, замкнутым. Но в голубых глазах играла нескрываемая усмешка.

— Позвольте, господа, мне сразу ответить на все ваши вопросы, — произнес он, — Я сын бедного крестьянина и принадлежу к тому поколению советских людей, которое встретило Октябрьскую революцию в молодые годы и навсегда связало с него свою судьбу. — Он сделал паузу, давая возможность корреспондентам все это записать. Импровизированная пресс-конференция развертывалась по всем правилам. — Военное образование у меня наше, советское. Успехи фронтов, которыми я командовал, неотделимы от общих успехов Красной Армии. А этими успехами я обязан тому, что мы, идя через нечеловеческие испытания и трудности, познали ни с чем не сравнимое счастье бороться за дело Ленина, служить своей социалистической Родине и Коммунистической партии, в которой я состою с 1918 года… Мы, советские люди в солдатских шинелях, всеми своими корнями связаны с жизнью нашего народа. Мы боролись за наши идеи, в этом наша сила. Была. Есть. И будет… До свидания.

Маршал вместе с военным министром подошел к открытому автомобилю, а корреспонденты, записывая короткий его ответ, поотстали. Когда они окончили записи, автомобиль, над которым возвышались фигуры маршала и военного министра, уже как бы уплывал над шумной, ликующей толпой.

— Почему он нас покинул, почему он так скуп на слова? Наши военные, наши политики, даже самые большие, очень дорожат вниманием прессы, — говорил несколько обескураженный Осип-Джо, и на пестром его лице изображалось неподдельное огорчение. — Моя редакция очень хочет напечатать биографию Конева и интервью любого размера. Любого размера!.. Это ведь очень редко заказывают. А я вместо гуся подам на стол лишь несколько перышков из его хвоста… всего несколько слов для мировой прессы! Не понимаю.

А вот мы с Сергеем Крушинским по достоинству оценили и правдивость и искренность этого ответа. Лаконичность его истекала прямо из полководческого характера маршала, из стиля его жизни. Но как же это объяснить Осипу-Джо, хорошему парню из иного мира, храпящему о России смутные детские воспоминания и совершенно не знакомому с характером советских людей?..

Снова встретились мы с нашим американским коллегой уже на приеме в Испанском зале Пражского Града. Он снял свою форму, был и смокинге, в галстуке-бабочке, восседавшей на крахмальном пластроне. Он сейчас же дал нам несколько интересных сведений и о Градчанах, и о зале, в котором мы очутились, сведений, свидетельствующих о том, что к такого рода событиям наши коллеги серьезно готовятся.

Этот Град для чехов, как ваш Кремль для русских, был святым местом, на котором как бы перекрещивались все линии их истории. Именно сюда, в президентский дворец, после оккупации Праги вселился гитлеровский сатрап Гейдрих, которого потом казнили чешские патриоты. Там же жил потом его преемник Франк, проводивший в Чехии жестокий коричневый террор. Как рассказал Осип-Джо, когда Красная Армия приблизилась к границам Чехословакии, гитлеровцы отпечатали плакат: сапог советского солдата навис над Градчанами, готовый раздавить центр Града — храм святого Вита. Пражане на этот плакат реагировали со свойственным им юмором. Его не срывали и не заклеивали, как это делали с другими гитлеровскими плакатами и воззваниями. Просто писали поперек него по зданиям Града: "Мы здесь не живем". Рассказав об этом, Осип-Джо порылся в кармане смокинга и извлек оттуда снимок плаката с соответствующей надписью. Потом достал немецкую оккупационную банкноту в десять корун, на которой был изображен тощий, очень неприятного вида подросток, как оказалось, сын гитлеровского верховного комиссара Гейдриха.

Сейчас над дворцом развевался трехцветный штандарт Чехословацкой республики, и хозяин дворца, маленький проворный человек, Эдуард Бенеш, которого до войны мы знали больше по карикатурам Бориса Ефимова и Дени, готовился к своему первому приему после войны. Думается, что со времен австрийской императрицы Марии-Терезии, любившей, по рассказу все того же всезнающего Осипа-Джо, давать шикарные балы в столицах вассальных земель, в зеркалах этого зала не отражалось столько необыкновенных гостей. Дамы дипломатического корпуса, едва ли не самого многочисленного в послевоенной Европе, блистали туалетами, подлинными или фальшивыми драгоценностями, поражали необозримостью своих декольте. Мужчины гремели накрахмаленными манжетами. Слышалась разноязыкая речь.

И в эту разряженную толпу были замешаны наши офицеры, герои сражений у Дукли, танкисты Лелюшенко и Рыбалко, наиболее отличившиеся командиры армий Жадова, Гордова, Пухова. Их лица, покрытые фронтовым загаром, их наскоро выглаженные и припахивающие бензином кителя создавали резкий контраст с западной дипломатической толпой. Особой группой, не смешиваясь с остальной публикой, как вода не смешивается с маслом, стояли участники Словацкого восстания, партизаны, мои старые друзья, которые, углядев нас с Крушинским, позабыв всяческие этикеты, принялись нас обнимать, целовать и подняли в своем углу такой шум, что вызвали удивленный взгляд президента и строгий взор нашего командующего.

Освободил меня из этого партизанского плена адъютант президента, объявивший, что сейчас будут вручать ордена Республики военачальникам и командирам Красной Армии, отличившимся в боях за Чехословакию. Совершенно неожиданной была весть, что и мне предстоит получить орден. Эта новость так удивила, что я с сомнением и недоверием посмотрел на офицера.

— Шутите?

Он недоуменно взглянул на меня и пояснил:

— Из военных корреспондентов награждены Константин Симонов и вы.

— Симонов? Он здесь?

— Ну да, конечно, вон он возле президента. Разговаривает с дамой в розовом. Вы разве его не знаете?

Константин Симонов! Ну кто же из военно-корреспондентской братии не знал этого человека, не завидовал ему, читая в "Красной звезде" его репортажи, очерки, свежие, интересные, как бы проникающие в глубь войны, помогающие осмысливать ее. Кто из нас, когда находил лирический стих, но декламировал его "Жди меня". И конечно же, кто из нас не знал шуточных, весьма соленых рифм-ловушек, мгновенно распространявшихся по фронтам, как мы говаривали, от Белого до Черного моря, этих шуточных четырехстиший, сочиняемых Сурковым и Симоновым? Но сказать, что знаком с Симоновым, я не мог. Все как-то выходило, что действовали мы на разных фронтах, и лишь однажды во время бурного наступления Второго Украинского фронта по холмам Молдавии пути наши перекрестились на вечеринке в редакции фронтовой газеты. Перекрестились ненадолго, на один вечер.

А на нашем фронте он появился лишь на днях. Появился тихо. Просто однажды у дома, где обитали военные корреспонденты "Красной звезды" майор Михаил Зотов и капитан Фаддей Бубеннов, утром вдруг оказалось роскошное ландо ядовито-яичного цвета.

— Чье? — поинтересовался я.

— Константина Симонова, — с чувством отрапортовал Петрович. Оказывается, он уже успел осмотреть это чудо автомобильной техники. Оно произвело впечатление, — Во, какие у людей машины… Блеск, — не без вызова заключил он.

Но в части Симонов уехал на каком-то более подходящем транспорте. И с владельцем ослепительного ландо увиделись мы лишь здесь, в Испанском зале Града. Подойдя к нему, я на всякий случай отрекомендовался. Он удивленно посмотрел на меня и, мило грассируя, сказал: