Гравилёт Цесаревич - Вячеслав Рыбаков

Теперь он замолчал надолго. Я смотрел на его размякшее лицо со слезящимися глазами, и мне было жалко его, и пора бы его отвести спать. Но он стоял понурясь и иногда чуть пошатываясь.

- Русский. Бери его. Может, что придумаешь. А меня от этого инкубатора пламенных борцов за державную незыблемость богоданной власти, за освобождение рабочего класса, за дело Ленина-Сталина, за чистоту арийской расы, за самоопределение маленьких, но гордых народов, за демократию, за американскую мечту... уже тошнит.

В голову мне, упруго извиваясь, вползла ледяная мысль, от которой захватило дух и снова захотелось сесть.

- Послушай, Альберт, - я старался говорить спокойно и очень внятно, а есть ли гарантия, что мы - не в котле?

Он не шевелился.

- Ты назвал их чистилищем, а нас раем. Но ведь где-то, должен, значит, быть и ад. Или, значит, ад они, а чистилище мы, но тогда... есть что-то еще выше? И вообще, почему только три ступени?

Он не шевелился. Я уже начал думать, что он не слышит, что он уснул, стоя. Но он вдруг рывком, чуть не опрокинувшись на спину, задрал горлышко, сунул в рот, и, гулко глотая, допил коньяк залпом - а потом, широко размахнувшись, изо всех сил швырнул бутылку об котел. С оглушительным в спертой тишине подземного зала звоном бутылка взорвалась, и осколки, жестко стуча о препятствия, разлетелись в разные стороны.

- Есть бездны, - хрипло сказал Хаусхоффер, с ужасом уставясь на меня налитыми кровью глазами, - в которые лучше не заглядывать. Понял, русский? Если не хочешь сойти с ума.

3

Расследование было закончено.

Я не нашел их и не убил. И я не знал, как предотвратить новые преступления выходцев из преисподней. Но решать судьбу котла было не мне. Надо было срочно возвращаться и бить в набат...

Но я не возвращался.

У меня было десять дней.

Под руководством Альберта я сидел у перископов, у транслятора зондов, осваивая нехитрую систему управления, и заглядывал, заглядывал в эту бездну. Я должен был хотя бы слегка представлять ее себе - чтобы иметь свое мнение в будущих дискуссиях. Оно будет значить немного - не больше, чем любое иное. Но оно должно быть.

Меня затошнило на третий день.

Но я не мог оторваться. Боюсь, тамошние жители отметили в эти дни резкое увеличение активности инопланетян.

Стыдно сказать: я, не знаю зачем, искал себя.

ЭПИЛОГ

Дед Василий, в неизменном латаном бушлате с единственной пуговицей в ватных, какого-то лагерного пошиба штанах, как всегда, сидел на лавочке перед школой, смолил самокрутку и слушал писклявый транзистор.

- Ну все, блин! - с детской радостью приветствовал он меня. - Пиздец Капказу!

- А что такое? - спросил я, глянув на часы. До начала урока оставалось еще четверть с небольшим часа; я присел рядом с дедом, достал из кармана сэкономленную позавчера, помятую и сыплющую табачной крошкой "Рейсину", а дед хлебосольно дал мне прикурить от своей, чтоб я не тратил спичку. Добрая душа.

- Дык хули ж, - объяснил он, когда я раскурил. - Ирак, что ли, Азербайджану в порядке гуманитарной помощи атомную бомбу продал. Армяшки, ясно дело, раскудахтались. Диаспора скинулась и у Кравчука подводку купила с ракетами. На вертолетах сволокли, бля, в Воротан. Плавать она там не может, мелко, но лежит, посредь речки и люками шевелит, того и гляди, бля, хуйнет. Шаварнадза сказал, что это, бля, все происки России...

Я попытался затянуться поглубже, но табак лез в рот из сразу отсыревшего и расползшегося хилого бумажного кончика. Пришлось несколько раз сплюнуть.

- Пальцом подправляй, - посоветовал дед, заинтересованно следящий за моими действиями. Из приемника сыпалось тупой скороговоркой: "Сараево... Босния... очередная кровавая акция колумбийской мафии... "красные кхмеры" нарушили перемирие... новые жертвы в Сомали... Ангола... столкновение на демаркационной линии между Чехией и Словакией, есть жертвы... непримиримая оппозиция... очередная вспышка расовых волнений во Флориде... избиение эмигрантов из Турции в Мюнхене... взорван автобус с израильскими гражданами... взорван еще один универмаг в Лондоне..."

Новости.

Подошел Димка, водитель последнего в Вырице грузовика.

- Привет, интеллигенция! - сказал он.

- Здорово! - хором ответили мы с дедом.

- А я вчера тарелку видел, - сообщил Димка, аккуратно оправляя многочисленные молнии на своей куртке. - Вот так вот над Ореджем прошла низенько и к Питеру усвистала.

- Не пизди, - строго сказал дед. Глаза у него остановились, он даже шею вытянул. - Во, бля, опять летят.

Мы обернулись. Со стороны ленсоветовских позиций, медленно выгребая против ветра, скользил небольшой и аккуратный белый диск. Даже не диск скорее, а что-то вроде двояковыпуклой линзы. По краю верхней выпуклости, тесно один к другому, шел ряд темных кругов - не то иллюминаторы, не то просто узор такой.

- Эх! - в сердцах сказал Димка. - "Стингером" бы ебнуть!

- Дык что ж ты, бля, зеваешь?

- Димка раздосадованно сморщился.

- Третьего дня я свой в Тосно на пару фуфырей "Агдама" махнул. Выпить хотелось - сил нет!

- Выпил? - с живым интересом спросил дед Василий.

- Одну выпил, а в другой, ебеныть, вода оказалась! Я этого предпринимателя если встречу - яйца оторву!

- Встретишь ты его, как же, - проворчал дед. - Они по два раза на одном месте не предпринимают.

Тарелка ушла за перелесок.

Радиоприемник сообщал: "...обсуждению повестки дня съезда. По ряду вопросов выявились серьезные разногласия, и депутаты разошлись на обед, так и не придя к единому мнению..."

Прозвенел звонок и я, отбросив окурок, встал.

- Сейте разумное, доброе, вечное, - сразу сказал Димка, - к вам приползут тараканы запечные... Счастливо вам, Альсан Петрович.

- И вам шесть футов под передними колесами, - ответил я любезностью на любезность.

В школе было малолюдно. Так, мелюзга бегала кое-где, повизгивая по углам - но ребята постарше были редки. Странно, что вообще еще кто-то ходит. Дел же по горло. Одни пробираются в Пушкин, Тосно, а то и в Любань на толчки. Другие - это уж совсем матерые человечища, совершают рискованные ночные рейды по чужим территориям в Пулкове, снять что-нибудь со склада или из Багажного отделения, или хлебный фургон перехватить, на худой конец. Третьи честно отрабатывают свое на редежском рубеже. Какая уж тут учеба...

Из туалета слышалось истошное дребезжание гитары и пение хором ребята репетировали, готовились отмечать День независимости. Я чуть запнулся на ступеньке, прислушиваясь. Ага, знаю эту песню, самодеятельная. "Смольный" называется. Не вполне актуально, конечно - ну да что с пацанов взять, если даже большая литература дальше ругани коммуняк так и не двинулась? Ребята честно, отчаянно стараясь переорать друг друга, но как нарочно не попадая ни в одну ноту, надсаживались на мотив малининской "У вашего крыльца":