«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае - Эльвира Андреевна Синецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, конечно, многие возразят, что в художественном произведении рассматриваются частности. Но Симона де Бовуар в книге «Второй пол» (подвергая сомнению правомочность марксистской трактовки «женского вопроса», не вступая, однако, при этом в прямую полемику) настаивает на переносе акцентов в этом самом «женском вопросе» на проблему личностного становления женщины в качестве полноценного субъекта. То есть она восстанавливает тему эмансипации в её истинном значении: в центре освобождения женщины – не «женские массы» и не их «коллективная борьба», а женская личность и её «ситуация» в истории, заданная, конечно, и физиологией, анатомией, психологией, но, может быть, наиболее существенно – социальными нормами и правилами[741].
Посмотрим (возможно, не репрезентативную) некую выборку художественных произведений КНР до начала реформ и попытаемся понять, что они говорят о ситуации в области любви в китайском обществе.
Во взятых наугад из опубликованных у нас в конце 80-х годов двух сборниках китайских современных рассказов[742]есть один 一 «Любовью забытый уголок», который мне показался интересным и значимым. Привлекло сразу само начало. Хотя уже кончились семидесятые годы двадцатого века, но в глазах молодёжи народной коммуны под громким названием «Рай» любовь оставалась чем-то незнакомым, таинственным и постыдным (выделено мною. – Э.С.). Продолжение абзаца может навеять воспоминания о крылатой фразе «У нас секса нет!»: когда на собрании, направленном против «браков по расчёту», докладчик – недавно прибывший (и этот момент тоже, на мой взгляд, имеет значение. – Э.С.) секретарь комсомольского бюро громко произнёс слово «любовь», все были ошеломлены. Парни начали с ухмылками переглядываться, гоготать, а девчата покраснели, торопливо опустили глаза, захихикали и тоже стали переглядываться, но стыдливо.
Здешние девушки, говорится далее, достигнув определённого возраста, впадали в какое-то томление духа, могли испытывать, иногда мучаясь, симпатии к кому-нибудь из парней, но …вскоре всё это исчезало, успокаивалось – приходил какой-нибудь родственник или знакомый, приносил зелёную или, скажем, розовую кофту, торговался в одних и тех же выражениях о дополнительном выкупе, и дело слаживалось. Потом тот же родственник или знакомый приходил вместе с парнем, обручённые, даже не смеющие прямо взглянуть друг на друга, отправлялись в Учжуан или какое-нибудь другое место, фотографировались, и в назначенный день невеста и покидала своих родителей…
Таков был путь, привычный для этих мест и считавшийся правильным.[743]
(Как видно из этого отрывка, момент регистрации брака, судя по всему, отсутствует. И до настоящего времени есть свидетельства, что в отличие от города в сельской местности многие молодые люди не регистрируют отношения по причине традиционных воззрений на брак. И это несмотря на то, что по Правилам регистрации брака официально незарегистрированные супружеские отношения считаются в КНР незаконными со всеми вытекающими из этого положения последствиями. И поныне, по обычаю, жених и невеста становятся мужем и женой после проведения свадебной церемонии с соблюдением всех местных обычаев, а не после регистрации брака в местной администрации. Даже если имеется свидетельство о браке и уже есть дети, до тех пор, пока они не сыграют свадьбу, жители деревни не будут считать их супругами. Часто не регистрируются ранние браки, браки по принуждению[744].)
К вопросу о восприятии слова «любовь» интересным представился мне пассаж из повести Дины Рубиной «Камера наезжает»[745]: героиня (она же автор?) преподаёт музыку в Институте культуры в Ташкенте (где-то в 70-х годах прошлого века, то есть в то же время, в котором происходит действие китайского рассказа «Любовью забытый уголок»). В классы отбирались мальчишки из деревень, способные к игре на национальных инструментах для обучения их мировой музыке и овладения ими европейскими музыкальными инструментами. Автор пишет о значительных сложностях во взаимоотношениях между преподавательницей и её учениками и, в частности, приводит такой инцидент. Красивый восемнадцатилетний сельский житель разучивает «Серенаду» Шуберта. Между учительницей, просящей вкладывать в исполнение больше чувства, и учеником происходит такой диалог.
一 Ведь это песнь любви… Поймите. Ведь и вы кого-нибудь любите?
Он отпрянул от инструмента и даже руки сдёрнул с клавиатуры.
– Нет! Нет! Mы… не любим!
Этот неожиданный и такой категоричный протест привёл меня в замешательство.
– Ну… почему же?… – неуверенно спросила я. – Вы молоды, э. э. наверняка какая-нибудь девушка уже покорила ваше. э. И вероятно, вы испытываете к ней. вы её любите.
– Нет! – страшно волнуясь, твёрдо повторил мой студент. – Мы… не любим! Мы… женитц хотим!
Он впервые посмотрел прямо на меня, и в этом взгляде смешалась добрая дюжина чувств: и тайное превосходство, и плохо скрываемое мгновенное презрение мусульманина к неверному, и оскорблённое достоинство, и брезгливость, и страх. «Это ваши мужчины, – говорил его взгляд, – у которых нет ничего святого, готовы болтать с первой встречной джаляб о какой-то бесстыжей любви. А наш мужчина берёт в жёны чистую девушку, и она всю жизнь не смеет поднять ресниц на своего господина…»[746].
Опять-таки для включения Китая в общемировой контекст (хотя бы ограничившись сравнением всего с одной страной) обращусь к взглядам уважаемого не только мною генерала Советской Армии, бывшего Президента Республики Ингушетия Руслана Аушева – не мальчик уже, да, ныне мусульманин, но по городам и весям российским (и не только) поездивший и учившийся не только в сельской школе. Он тоже признаётся, что до свадьбы в общей сложности минут 15 виделся со своей невестой, и считает, что только родители и могут выбрать невестку, сделав правильный выбор жены для сына [747], которая будет хорошей хозяйкой и родит ему здоровых детей. То есть этот самый производственный момент видится генералу абсолютно правильным.
Человек воспринимает практически всё, лишь соотнеся своё понимание, своё восприятие с неким пониманием того, как это принято, как должно быть, что всегда является отражением скрытых или прописанных так или иначе ценностей культуры, в которой он существует. (Отсюда, верно, и трагизм западников, в том числе и в России, начиная
