Потерянный разум - Сергей Кара-Мурза

В Бразилии на производство рабочей силы работают, по выражению Маркса, “силы природы, которые ничего не стоят капиталисту” — теплый климат, легко рожающие добрые женщины, огромная человеческая масса трущоб, в лоне которых выращиваются сильные юноши до рабочего возраста, почти бесплатная масса полицейских, которые контролируют поведение этих рабочих.

Какая-то часть так умело “сэкономленных” при производстве автомобиля денег, конечно, возвращается в Бразилию — тем, кто и там покупает “фольксвагены”. Эти люди играют важную роль в поддержании такого порядка, что мы видим сегодня и в России.

Осознание этого факта для честных американцев и европейцев, конечно, драма. Но они-то могут ее пережить. Это драма богатого человека, узнавшего, что его вполне законные доходы слегка неправедны. Что тут поделаешь — закон есть закон. “Уж в таком обществе мне выпало жить”, — философски сокрушается этот честный человек, выпивает хорошего виски с содовой, кидает монету в благотворительную кружку, и дело с концом.

Испанским студентам и профессорам было не очень приятно увидеть на доске все эти расчеты, но они признали их рациональными. У наших российских интеллигентов получить такое признание пока что удается редко. Мы свои мечты лелеем сильно. Угробили хозяйство своей второй в мире экономической державы, остались на бобах и без всяких надежд на “услужливую помощь чужого труда” — и грезим наяву. Мы даже на жалость не можем рассчитывать — таких дураков грех жалеть, на нашем примере все детей учить будут. Был, мол, такой странный народ — нефть отдал Ходорковскому, алюминий Абрамовичу, “Уралмаш” Кахе Бендукидзе. И спокойно пошел вымирать. Загадочная русская душа…

Может показаться, что вопрос “что лучше — капитализм или советский строй?” слишком уж велик, не охватишь. На самом деле, когда нас уговаривали отказаться от своего типа хозяйства, вся рать горбачевско-ельцинских идеологов ставила этот вопрос на разные лады — и в целом, и по маленьким кусочкам. Но все они имели одну и ту же структуру и таили в себе одну и ту же ловушку. Использовали один и тот же изъян нашего мышления — неспособность мысленно помещать сравниваемые объекты в реальные условия и учесть непреодолимые ограничения.

Да дело ведь не только в неспособности. Одним из поразительных свойств нашей интеллигенции, которое драматическим образом проявилось в годы перестройки и реформы, было категорическое нежелание обдумать и обсудить фундаментальные, “неизменяемые” условия бытия нашей собственной страны. Когда в середине 80-х годов рассуждения в среде интеллигенции приняли отчетливый и открытый “обвинительный” уклон по отношению к России (и СССР) и “идеализирующий” уклон по отношению к Западу, было очень трудно уговорить людей “перебрать в уме” главные условия исторического развитии и России, и Запада. Ссылки на, казалось бы, самые абсолютные, равнодушные к страстям человеческим географические и почвенно-климатические факторы, отметались с ходу.

Богатство Запада объяснялось разумом и трудолюбием честных протестантов, демократическим устройством их государств, а наша тяжелая судьба и плохие дороги — глупостью, ленью, пьянством и вороватостью нашего “неправильного” народа, а также присущей России тиранией государства (иногда вскользь поминалось и Православие). Это говорилось с такой убежденностью, что почти у всех буквально отшибло память. Сейчас, открывая читанные давным-давно книги и учебники, с удивлением убеждаешься, что эти книги и учебники полны полезными сведениями, очень многое объясняющими в нашей судьбе. А когда А.П.Паршев перевел эти сведения на предельно упрощенный язык и написал книгу “Почему Россия не Америка?”, эта книга произвела переполох. Одни ее восприняли как откровение, как открытие, озарившее тьму. Другие приняли с возмущением — как изощренную манипуляцию. Разве не странно — так оторваться от реальности своей земли?

Хотя накопленное за много веков богатство Запада вполне убедительно объясняется всего одним фактором — его почвенно-климатическими условиями — принимать это во внимание никак не желали. Что же говорить о других, менее непосредственно влияющих на хозяйственный эффект условиях (например, расстояниях и доступностью морских путей). А ведь речь идет о фундаментальной вещи, досконально изученной и в российской, и в западной науке.

Задумаемся, ведь даже если взять только хорошо описанное в истории время с Х по XIX век, то станет очевидно, что практически все богатство России создавалось сельскохозяйственным трудом крестьянства. Запад с ХVI века начал уже эксплуатацию колоний, но и там сельское хозяйство играло огромную роль. Так давайте сравним условия земледелия и главный показатель этого хозяйства — урожайность зерновых.

В ХIV веке в Англии и Франции поле вспахивали три-четыре раза, в ХVII веке четыре-пять раз, в ХVIII веке рекомендовалось производить до семи вспашек. Это улучшало структуру почвы и избавляло ее от сорняков. Главными условиями для такого возделывания почвы был мягкий климат и стальной плуг, введенный в оборот в ХIV веке. Возможность пасти скот практически круглый год и высокая биологическая продуктивность лугов позволяла держать большое количество скота и обильно удобрять пашню (во многих местах имелась даже официальная должность инспектора за качеством навоза).

А вот что пишет об условиях России академик Л.В. Милов: “Главным же и весьма неблагоприятным следствием нашего климата является короткий рабочий сезон земледельческого производства. Так называемый беспашенный период, когда в поле нельзя вести никакие работы, длится в средней полосе России семь месяцев. В таких европейских странах, как Англия и Франция, “беспашенный” период охватывал всего два месяца (декабрь и январь).

Столетиями русский крестьянин для выполнения земледельческих работ (с учетом запрета на труд по воскресеньям) располагал примерно 130 сутками в год. Из них около 30 суток уходило на сенокос. В итоге однотягловый хозяин с семьей из четырех человек имел для всех видов работ на пашне (исключая обмолот снопов) лишь около 100 суток. В расчете на десятину (около 1 га) обычного крестьянского надела это составляло 22-23 рабочих дня (а если он выполнял полевую барщину, то почти вдвое меньше).

Налицо колоссальное различие с Западом. Возможность интенсификации земледелия и сам размер обрабатываемой пашни на Западе были неизмеримо больше, чем в России. Это и 4-6-кратная пахота, и многократное боронование, и длительные “перепарки”, что позволяло обеспечить чистоту всходов от сорняков, достигать почти идеальной рыхлости почвы и т.д.

В Парижском регионе затраты труда на десятину поля под пшеницу составляли около 70 человеко-дней. В условиях российского Нечерноземья земледелец мог затратить на обработку земли в расчете на десятину всего 22-23 дня (а барщинный крестьянин — вдвое меньше). Значит, если он стремился получить урожай на уровне господского, то должен был выполнить за 22-23 дня объем работ, равный 40 человеко-дням, что было невозможно даже путем чрезвычайного напряжения сил всей семьи, включая стариков и детей…

По нормам XIX в. для ежегодного удобрения парового клина нужно было иметь 6 голов крупного скота на десятину пара [то есть 12 голов на средний двор — С.К-М]. Поскольку стойловое содержание скота на основной территории России было необычайно долгим (198-212 суток), то, по данным XVIII-XIX вв., запас сена должен был составлять на лошадь — 160 пудов, на корову — около 108 пудов, на овцу — около 54 пудов… Однако заготовить за 20-30 суток сенокоса 1244 пуда сена для однотяглового крестьянина пустая фантазия… Факты свидетельствуют, что крестьянская лошадь в сезон стойлового содержания получала около 75 пудов сена, корова, наравне с овцой, — 38 пудов. Таким образом, вместо 13 кг в сутки лошади давали 6 кг, корове вместо 8 или 9 кг — 3 кг и столько же овце. А чтобы скот не сдох, его кормили соломой. При такой кормежке удобрений получалось мало, да и скот часто болел и издыхал”143.

Какова же была урожайность на Западе и в России? Ф. Бродель приводит множество документальных сведений. В имениях Тевтонского ордена в Пруссии урожайность пшеницы с 1550 по 1695 г. доходила до 8,7 ц/га, в Брауншвейге была 8,5 ц/га, в хороших хозяйствах во Франции с 1319 по 1327 г. пшеница давала урожаи от 12 до 17 ц/га (средний урожай сам-восемь). В 1605 г. французский обозреватель сельского хозяйства писал о средних урожаях: “Хозяин может быть доволен, когда его владение приносит ему в целом, с учетом плохих и хороших лет, сам-пять — сам-шесть”144.

В целом по Англии дается такая сводка урожайности зерновых: 1250-1499 гг. 4,7:1; 1500-1700 гг. 7:1; 1750-1820 гг. 10,6:1. Такие же урожаи были в Ирландии и Нидерландах, чут ниже во Франции, Германии и Скандинавских странах. Итак, с ХIII по ХIХ век они выросли от сам-пять до сам-десять. Какие же урожаи были в России? Читаем у Л.В.Милова: “В конце XVII в. на основной территории России преобладали очень низкие урожаи. В Ярославском уезде рожь давала от сам-1,0 до сам-2,2. В Костромском уезде урожайность ржи колебалась от сам-1,0 до сам-2,5. Более надежные сведения об урожайности имеются по отдельным годам конца XVIII в.: это сводные погубернские показатели. В Московской губернии в 1788, 1789, 1793 гг. средняя по всем культурам урожайность составляла сам-2,4; в Костромской (1788, 1796) — сам-2,2; в Тверской (1788-1792) средняя по ржи сам-2,1; в Новгородской — сам-2,8”.