Книжная лавка близ площади Этуаль - Н Кальма

Сергей Данилович спросил и замер. Даня стоял рядом. Таиса вдруг села на груду кирпичей.

- Евдокия Никаноровна? Лизанька? - испуганно переспросила она и вдруг застонала: - Ох, да не пытайте вы мени, за ради господа бога! - и положила голову на кирпичи. - Нет их, голубочек! Нет их, моих ридных!

- Как - нет?! - Даня грубо схватил ее за плечи, встряхнул. - Почему нет? Где они?!

Таиса замотала головой:

- Ой, не можу я! Нипочем не можу! Нехай Сашко вам скажет и что у него есть - принесет. Он от Лизы наказ такой имел, чтоб вас дожидать.

- Что? Какой Сашко? Кто такой Сашко? - дрожал Даня.

- Та Лизин хлопчик. Сынок Лизин. Каразин, значит, Сашко.

15. ЛИЗИН ХЛОПЧИК

Фабзайцы все были тощие и чумазые. И откуда взялось столько ребят? Общежитие Металлозавода - барак, щелястый и грязноватый.

- Вам Саньку Каразина?

И пошло где-то внутри барака перекатываться гулко и неразборчиво:

- Кара...ина!.. Сань-ку-у... Гу-у-у...

- Сань, к тебе-е-е!..

Под лавочкой густо насыпана семечковая шелуха. Они сидели оба - отец и сын. Ждали. Чемодан и вещмешок взяла Таиса. И она же привела их обоих сюда.

И отец и Даня уже все знали. Таиса не выдержала - рассказала. Все рассказала им. Они не плакали, только оба вдруг так устали, так устали, что ни двинуться, ни пошевелить рукой. И все-таки заставили себя прийти сюда и вызвать "Лизиного хлопчика". Ведь, по словам Таисы, хлопчик этот был с Лизой до последней минуты и "наказ от нее имел - вас дожидать". Вокруг толпились ребята, разглядывали их пилотки, ремни, обмундирование, они ничего не замечали.

- Вот он, Санька. Прибёг.

К ним вытолкнули высоконького мальчишку, такого же неухоженного, как все они, глазастого и узколицего. Сергей Данилович увидел на мальчишке свой довоенный пиджак - серый, в темную полоску. Пиджак был стянут тоненьким, видно девчоночьим, пояском: только так мальчишка мог его носить. Даня встал, шагнул к нему:

- Ты... знал Лизу?

Лицо Саньки вдруг залилось краской. Ожили глаза.

- Дядя Сережа?! Даня?! - Он ухватился за обоих, повис на них всем телом. - Думал, уж не дождусь!..

*   *

*

- Позабирали их всех шестнадцатого июня, в сорок третьем году это было, в среду, кажется. Я на каштане нашем тогда это число вырезал, только каштан тот спалили. Да я и так запомнил: после Ляли Убийвовк это было. Немцы тогда всех похватали. Лизу и Колю дома забрали, а Веру, когда она с работы шла, на улице прямо. В среду это было.

- Ты был при этом?

- Не. Не был. Я тогда "чистим-блистим" ходил.

- Что?

- Сапоги немцам драил. Пацаны наши тогда на это дело ух как кинулись! За хорошие места дрались, бывало. Самое хорошее место - ресторан для офицеров на Октябрьской, потом у Красных казарм, да вообще у казарм. Коля тогда сам мне ящик сколотил, сам ваксы разной наварил, с блеском, у матери щеток понабрал. Лиза сперва-то ни в какую! "Я, говорит, не хочу, чтобы его опасности подвергать. Он еще маленький. Не дам, и всё". Тут Коля ее уговаривать. Ну, поддалась, согласилась. А я уж понял, что к чему. Другие пацаны просто себе промышляют, а я не просто. Мы от одноногого задания получали.

- От какого одноногого?

- Был такой. На кладбище жил. Считался чи сторожем, чи могильщиком. А сам на партизан работал. Связной, что ли, называется? - обратился Саша к Сергею Даниловичу.

Тот только кивнул. И он и Даня боялись пропустить слово из рассказа, который для них обоих был сейчас самым важным в жизни.

- Его потом тоже немцы застрелили, - продолжал Саша, часто-часто облизывая губы. - Мне такое задание давали от него: "Сидай у ресторана, ворон не считай, а считай, сколько офицеров прошло туда да есть ли больших званий офицеры; которые часто ходят, примечай". А то у казарм садился с ящиком. Барабанную дробь на ящике выкомариваю, а сам смотрю, какие машины во дворе, сколько их, с каким грузом. Или узнаю, какой полк стоит, сколько орудий пригнали. Если трудно упомнить, на ящике ваксой отмечал. Приду, ящик поставлю и сразу говорю, чего видел у немцев, сколько чего насчитал. Лиза с Колей сейчас подхватываются - и на кладбище, а то на Подол. Там у них тоже связь была. Конечно, они от меня таились, думали, маленький, гляди, проболтаюсь. Только я все сам давно понял и про себя замечал. А как же! Сперва, когда меня Лиза взяла в дети, была она такая скучная, никуда не ходила, со мной только занималась да салфетки для тети Муси вязала. А тут вдруг стала куда-то уходить, с Колей шепчется, шепчется. Домой приходит румяная, объявляет: "Ну, наши уже наступают, скоро немцам конец!" Или про то, что разгромили их под таким-то и таким-то городом, или что высадились англичане в Африке. Тетя Муся спрашивает: "Кто тебе это сказал? Откуда узнала?" А Лиза смеется: "Сорока на хвосте принесла".

А я уж всё знаю, какая сорока. Они с Колей у одного парня на Подоле собрали приемник и слушали там Москву. Ну, наверно, не просто так слушали, а записывали и после другим передавали. Я, например, замечал: расскажет Лиза вечером про наши победы, а утром пацаны, которые "чистим-блистим", уже всё знают. А один раз Лиза взяла меня с собой на кладбище. Сказала: на могилку мамы-Дуси - поклониться. Но только мы вошли в ворота, выскочил из сторожки одноногий и давай Лизу песочить: "Неаккуратно працюете! Людей можете подвести. Геройствуете, а о людях не думаете! Я вот доложу, вас и близко к работе не подпустят!" Лиза стоит, как виноватая, хочет ему что-то сказать, а он скачет на своей ноге, не дает ей говорить. Наконец сказала: "Больше этого не будет, товарищ Големба, слово даю комсомольское". Как ушли мы с ней, я спрашиваю: "Это ваш партизанский командир? Да, Лиза?" А она мне: "Не выдумывай глупостей! Это завартелью, где мы салфетки вяжем. Ругается, что неаккуратно вяжем". Вижу - заливает Лиза. Ну, не хочешь говорить - пожалуйста. Я и без тебя все прекрасно знаю!

- Почему, почему, за что их забрали?! - не выдержал, перебил мальчика Даня.

- Почему? За что? - Саша пожал худенькими плечами. - Ты лучше спроси, почему не забрали кого-то. Тут знаешь какое время подошло? - Он гордо взглянул на Даню. - Тут вся земля на немцев пошла. Выйдут на улицу немецкие патрули - и сгинут без следа. Полицаев то и дело убитыми находят. Велят немцы сложить копну пшеницы, а копна возьмет да и сгорит. Привезут солдатам ихним картошки - картошка тут же сгниет. Баржа с хлебом на реке потонет. Кто дырку на барже сделал, неизвестно. Ну, немцы и стали на всех кидаться. А тут еще листовки, в деревнях - партизаны. В мае, в самом начале, забрали Лялю Убийвовк и тех ребят, которые с ней в группе были.

- Лиза знала ее? - Это спросил Сергей Данилович.

Саша тяжело перевел дух. Помотал головой на тонкой шее.

- Не. Даже не видела ее никогда. Только знали, и она и Коля, что есть в Полтаве такая дивчина, "Непокоренная". Листовки ихние я сам видел у Лизы. Не знаю, куда она потом их девала. Когда Лялю и других забрали, мы сначала ничего не слышали. А после - это уже совсем весной было - слух прошел, что всех их немцы порешили. Помню, пришла Лиза домой, села на койку и сидит. Тетя Муся ей: "Лизуша, поди поешь, я тут пшенку сварила, тебе оставила". А Лиза все молчит. Я ее за руку взял, а она как закричит: "Ее убили! Убили! Их всех убили!" - и упала, забилась. Тут и Коля вернулся - он уже знал про это. Велел нам не трогать Лизу. Он и сам был как старый старик тогда. Очень переживал. Лиза, как немного отошла, говорит: "Нужно показать немцам, что Ляля не погибла, что таких, как Ляля, у нас тысячи". И опять с Колей убежала куда-то. И вскорости после этого самолет сбросил бомбу в аккурат на тот ресторан на Октябрьской, где гуляли немцы-офицеры.

- И ты думаешь, что... - почему-то шепотом спрашивает Даня.

Саша строго смотрит на него. У него сейчас совсем взрослое лицо.

- Во-первых, не думаю, а знаю. Я еще в четверг прознал, что в субботу в ресторане будет офицерский вечер. Они даже оркестр какой-то свой выписали. Конечно, сказал про это нашим. Лиза и Коля меж собой переглянулись, ничего не гукнули даже. А я еще до того у Коли ракетницу видел. Спросил, где взял, а Коля меня - за чуб: "Будешь много знать, скоро состаришься". И пошел за перегородку чего-то там стряпать. Он мастер был, Коля-то: и свечи варил, и мыло, и ваксу, и что хочешь мог руками поделать. Только в тот раз он не мыло и не свечи делал, а что-то другое. Целую ночь не ложился. Его даже Маруся тогда спросила, чего он делает, а он сказал: "Фейерверк".

Ну, я тогда и внимания не обратил. С Марусей мы все шутили, она же вовсе глупенькая была. Потом, когда уже бомба попала прямехонько в ресторан и всех немцев там уничтожила, стали говорить, что кто-то пустил ракету, чтоб показать нашему летчику, куда бомбить. Тогда и я все понял. Понял, почему у Лизы и Коли такое настроение сделалось хорошее, почему в воскресенье они поздравляли друг друга.

Саша вдруг замолчал, отвернулся. Стало слышно, как потрескивает, остывая, Таисина железная печурка.

- Ну? - вымолвил наконец Даня. - Ну?

Саша вскинул на него глаза.

- Все, - сказал он сухо. - В среду утром за ними пришли. Два гестаповца и два полицая. Меня дома не было, я с ящиком опять на Октябрьскую пошел. Вернулся - тетя Муся без памяти и без языка лежит (они ее стукнули за то, что Колю не давала взять), а Маруся в Лизином шарфике вальс исполняет.