Тайна Соколиного бора - Юрий Збанацкий

Широко ступает командирский конь, покачивается в седле Иван Павлович…

Как только дозорные на пожарной вышке начинали бить в колокол, люди в селах бросали все и спешили на площадь. У большинства были винтовки или немецкие автоматы. Кое-кто тащил и пулеметы. Иван Павлович предупреждал об опасности, призывал народ к борьбе, давал наказ, как действовать, когда начнутся бои.

В одном месте они остановились и долго смотрели на реку. Лед был покрыт зеленоватой водой, по которой гуляла мелкая зыбь.

— Скоро ледоход. Вряд ли они начнут наступление до ледохода, — вслух думал Иван Павлович.

— Кто знает, может быть они как раз и ждут ледохода?

— И то возможно, — согласился командир, посмотрев на Макарова. — Во всяком случае, следует подумать.

— Нужно подготовить лодки, лес для плотов.

— Если будет нужно, построим мост.

— Это не простое дело.

— Не простое, но для партизан возможное.

С противоположного берега на лед спустилась подвода. Командиры, собравшиеся ехать дальше, остановились и стали ждать. Они хотели посмотреть, кто это в такое время отважился переправляться через Днепр — не разведчики ли? Уже когда подвода была посреди реки, командир узнал Леню Устюжанина.

— Враг подтягивается, — рассказывал Леня. — Из всех районов к Днепру движутся части, подходят эшелоны с солдатами. Один удалось пустить под откос…

Иван Павлович слушал внимательно, но не мог отвести глаз от реки. На Днепре потрескивал лед.

Беспокойная ночь

Уже под вечер по главной улице большого села шли двое — женщина и мальчик. Мальчик плелся за женщиной, недовольно сопел коротким носом. Однако бойкие глаза его зорко поглядывали во все стороны.

Это были Александра Ивановна и Виктор.

Далеко позади остались партизанские владения. Тут, в степи, захватчики чувствовали себя смелее.

Александра Ивановна была совершенно спокойна. Как и предвидел Иван Павлович, женщине с ребенком особых препятствий не чинили.

Теперь они шли в старостат. Улица была безлюдной, словно все это огромное село вымерло. Но вот вдали показались двое. Они шли, обнявшись, и хрипло горланили какую-то песню. Подойдя ближе, Александра Ивановна увидела, что это полицаи.

— Добрый вечер, господа хорошие, — поклонилась она, поравнявшись с ними.

— Здравствуй, молодуха!

— Скажите, пожалуйста, как мне пройти в старостат?

— А ты, что же, не здешняя?

— Нет, дальние мы. В Полтаву идем.

— Ну, так проваливай!

Полицаи снова заревели дикими голосами песню. Александра Ивановна двинулась дальше, но ее окликнули. Обернувшись, она увидела, что полицай машет ей рукой. Она смело подошла к нему.

— Ты откудова?

Александра Ивановна назвала село и район. Полицаи переглянулись между собой. Тот, что был потрезвее, сказал:

— Партизанщину разносишь? Все вы партизаны!..

К удивлению полицаев, женщина ответила утвердительно:

— Все, господа добрые. Все они там партизаны.

Полицай подошел вплотную, пристально глядя ей в глаза:

— А ты кто такая?

— Я бедная женщина. Осталась вот с сиротой. Мой тоже был, как вы. Убили его партизаны…

Заученным движением Александра Ивановна поднесла к глазам кончик платка, всхлипнула. Виктор дернул ее за юбку:

— Ну, мама, пойдемте. Я есть хочу.

— Убили, говоришь?

— Как же не убить, когда там все…

Один из полицаев яростно дернул головой, погрозил кулаком вдаль:

— Не горюй, молодуха! Немцев большая сила идет. Покончим с партизанами, а то нет от них нигде покоя.

Александра Ивановна, не подавая виду, что сообщение полицаев ее интересует, насторожилась. Уже в который раз слышит она от полицаев и старост, что против партизан готовится поход. Она отняла от глаз платок и безнадежно махнула рукой:

— Э-э, дорогие мои… возьмете вы их, партизан, как же!.. Уже не раз ходили и немцы и полицаи. И мой ходил, а назад привезли… Ой, горюшко мое, доля несчастная! Так и вы — пойдете, а потом останутся дети сиротами.

На трезвеющих полицаев слова ее произвели явно угнетающее впечатление. Оба задумались. Потом один из них, храбрясь, заявил:

— Нет, ничего с нами не случится. Нас будет много!

— Ходило уже много. Как шли в те леса — сердце радовалось. И мой так говорил: «Перебьем!» — а гляди… мало кто вернулся. Немца, самого старшего офицера, и того убили.

Второй, менее разговорчивый полицай тяжелым взглядом окинул все вокруг. На его лице застыли неуверенность и испуг.

— Черт возьми!.. — Он сплюнул. — Я же говорил тебе, Петро, туда зайдешь, а назад…

— Га? А черт с ним! Один раз мать родила, один раз и помирать.

— Раз-то раз, но какая охота? И за что?

— Но, но, но… Захныкал!.. Еще посмотрим!

Виктор видел, что хмель и воинственный пыл с полицаев как рукой сняло. Они стояли, уныло сгорбившись. Потом один из них обратился к Александре Ивановне:

— Пошли с нами, выпьем! Сегодня у нас, так сказать: «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья, а завтра…» Эх, завтра, черт возьми… Все равно жизнь поломалась…

— Спасибо. Пойду к старосте. Где он прикажет, там и буду ночевать.

— Га?.. А ну, как хочешь… Старостат — вон он. Так, говоришь, партизан там много?

— Видимо-невидимо! Целая армия, с пушками и танками. Там такое — не приведи, господи!

— Черт возьми! А я тебе, Петро, что говорил? Если бы там слабенькие сидели, их бы без нас с тобой выкурили. А то, видишь… и нас зовут. Эх, говорил я тебе.

Александра Ивановна потянула за собой Виктора. Полицаи уже без песен пошли своей дорогой. Александра Ивановна в последний раз услышала отчаянное:

— Черт возьми!.. Эх, и жизнь собачья…

«Собаки, это верно, — подумала она. — Самогон дуть — храбрецы, а услышали о партизанах — сразу хвосты поджали».

Они вошли в помещение старостата. На пороге им встретился человек с рыжей широкой бородой, в черном дубленом полушубке.

— Нам бы старосту…

— Ну, я староста… Чего нужно?

— Як вашей милости, господин староста. В Полтаву иду… Переночевать бы, если господин староста позволит.

— Айсванец есть?

Александра Ивановна вопросительно посмотрела на старосту:

— Ничего у меня такого…

Виктор нетерпеливо дергал ее за полу:

— Ну, мама… я есть… спать хочу…

Староста сердито сказал:

— Шляетесь тут без документов! Айсванец нужно иметь, а если нету — всех приказано отправлять в полицию.

— Да у меня ведь справка есть!

Александра Ивановна подала старосте удостоверение.

— Ну вот… А говорит — нету! — ворчал староста.

— Да я не разобрала, о чем вы спросили.

— Айсванец — это и есть по-немецки справка.

— А я и не поняла.

Староста вышел из полутемных сеней на крыльцо и поднес бумажку к подслеповатым глазам.

— Так, значит… к месту проживания матери… в Полтаву… так… помогать, как семье погибшего в боях с партизанами… Угу… с партизанами… Так, значит, печать и подпись есть… Угу, айсванец, значит, в порядке. Так, говоришь, муж погиб? — обратился он к женщине.

Александра Ивановна поднесла к глазам кончик платка.

— Скажи-ка! Ах ты, сердешная! — огорчился староста. — Да как же это его?

Александра Ивановна в сотый раз начала рассказывать о своем «горе». И столько тоски и жалобы на горькую долю было в ее рассказе, что староста размяк:

— Твой ребенок?

— Остался сиротой…

— Мама, я спать… ноги болят… — хныкал Виктор.

— Вы уж нас устройте куда-нибудь на ночь.

— Ишь ты, какая беда! — словно не слыша, продолжал староста. — Такая молодая… хоть бы без ребенка… Ну, пошли — для таких людей и у меня место найдется.

Жил староста в большом доме, крытом белым оцинкованным железом. Можно было догадаться, что раньше здесь было какое-то сельское учреждение — школа или больница.

Старостиха встретила гостей неприветливо. Шлепая большими валенками с загнутыми вверх носками, она тяжело носила по дому свое грузное тело и словно не слышала приказания мужа:

— Покорми! Люди с дороги.

Хлопоча около печи, она бурчала себе под нос:

— Всех и черт не накормит! Ему легко: этого накорми, того накорми… Какого черта где ни захватит, домой тащит… Корми, корми… Воротник скоро объедят!

Но Виктору не хотелось слушать ее ворчанье. Он дергал Александру Ивановну за рукав:

— Мама, вы слышите? Есть хочу!..

— А как они, партизаны то есть, со… старостами?

Услышав о партизанах, старостиха перестала шлепать валенками и начала прислушиваться к разговору.

— И-и, господин староста, от них никому нет пощады! Мой поехал с немцами — крепкий был, как дуб, а назад привезли. И в голову попало и в грудь… А старост тоже — и перестреляли и перевешали…