Мурлов, или Преодоление отсутствия - Виорэль Ломов

– Не знаю.

– Хочешь, покажу место, где можно купаться и форель ловить? Тебя Димитрос звать? А меня Соникой.

Спустившись к реке и пройдя немного вверх по течению (я уже в какой раз говорю: вверх по течению, хотя правильнее сказать: вверх против течения; по течению будет, когда пойдешь вниз), они вышли к мелкой заводи, круглой, как искусственный бассейн. Мурлов залез в воду, она была холодная, но терпимая. Он полежал немного, замерз и вылез на берег.

– Ты чудной какой-то.

Мурлов внимательно посмотрел на нее. Ей было лет двадцать пять. Неужели и правда ей двадцать пять?

– Ты на грека похож, – и она спросила его по-гречески: «Сколько тебе лет?»

– Двадцать четыре, – ответил по-гречески Мурлов.

– А выглядишь на восемнадцать. Я тебе нравлюсь?

– Да. А что?

Она улыбнулась и ничего не ответила на дурацкий вопрос. Мурлов смотрел на Сонику, и странное чувство овладевало им, будто он целую вечность на этой земле, под этим солнцем, рядом с этой сильной красивой женщиной, а все, что было до этого, и все, что будет после, – не имеет к нему никакого касательства. Успокоение вошло в его душу. И даже восторг. «Вот оно, остановись, мгновение, – подумал Мурлов. – Я ничего больше не хочу». Что-то похожее он испытал, когда читал интерлюдию «Последнее лето Форсайта».

– Ты сейчас похож на старика, – сказала Соника, – уставшего от жизни, но довольного жизнью. Ты не такой, как все ваши. Они такие липучки. Один ваш грузин чего стоит.

«Опять Савва», – подумал Мурлов, и блаженное состояние покинуло его. Он сел и стал пускать по воде блины.

– На танцы придешь? – спросила она. – К девяти.

– Приду.

Соника засмеялась:

– Я думала, ты скажешь «не знаю».

В клубе собралось, наверное, все село. В раскрытых настежь окнах и дверях чернело небо, и на его фоне причудливо, как ангелы, маячили освещенные фигуры местных юношей и девушек. Пацанята с девчонками гоняли голыми ногами под окнами клуба по неостывшему еще песку; ноги проваливаются в песок, песок скрипит, и хрустит, и журчит меж пальцев, озорные черные глазенки шарят по клубу, освещенному от бензинового движка… У них все еще впереди, и это грядущее – сплошная тайна, которую так волнительно увидеть заранее. У левой от входа стены сбились местные, у правой – приезжие. Крутили пластинки. С заигранных пластинок неслось загадочно: «маручелла», «ладзарелла» и прочие итало-пряные мотивы. Несколько раз играли на баяне и инструменте, похожем на скрипку.

Фаина танцевала с Гвазавой, Мурлов с Соникой, и четыре пары глаз не скрывали взаимного любопытства. На «белый» танец Фаина пригласила Мурлова, а Соника ушла в угол пошептаться с подружками.

– Нравится? – спросила Фаина. – Ничего. Смотри только, за вами тут поглядывают, – и замурлыкала что-то.

– Что за девушка? – спросила Соника. – Твоя?

«Перекрестный допрос», – подумал Мурлов.

– Вон его, – указал он на Гвазаву.

– А-а, этого я знаю, – успокоилась Соника и прижалась к Мурлову. У нее была тонкая талия. – У вас танцы хуже? – спросила она.

– Я не хожу на танцы.

– Да? А что же ты делаешь вечерами и в праздники?

– А ч-черт его знает! – вырвалось у Мурлова. – Что я делаю вечерами?

Соника засмеялась:

– Нервничаешь зачем? Пошли, – она выскользнула из дозволенных танцами объятий и пошла к выходу. Мурлов поспешил следом. Он чувствовал на себе с двух сторон взгляды – Фаины и еще чей-то, неуловимый. «Судьбы», – подумал Мурлов.

Было темно. В сторонке тлели красные огоньки сигарет. Мурлов прошел мимо. По банальной шутке понял – свои. Под большим деревом смутно белело платье.

– Димитрос!

Мурлов подошел к платью, почувствовал на шее руки и на губах своих ощутил губы Соники.

– Идем, – шепнула она. – У меня дома сейчас никого нет.

Мурлов обнял ее за тонкую талию и сказал:

– Идем.

Оба шли молча, и в свете луны Мурлов увидел, что она улыбается, а глаза ее блестят. Соника сжала ему руку.

Возле дома темнели три силуэта. Мурлов как-то чересчур расслабленно подумал о том, что сейчас, скорее всего, будет драчка. Тикать бессмысленно – свернешь себе на этом крутогорье шею или, чего доброго, угодишь в собственную яму – вот уж истинно, кто копает яму, тот упадет в нее – да и не тот случай, чтобы тикать. Ему показалось, что Соника с любопытством смотрит на него. Он перешел на другую сторону от девушки, чтобы стена прикрывала его сбоку.

– Вот мы и пришли, – сказала Соника. Темные фигуры стояли молча. Судя по осанке, это были молодые парни. Девушка приблизилась к ним и тихо сказала что-то. Высокий парень три раза ответил по-гречески: «Эхи» – «нет».

«На нет и суда нет», – подумал Мурлов и подошел к ним. Он узнал высокого парня: в прошлый раз, когда приезжие проиграли местной команде в футбол, этот парень хорошо пару раз посылал мяч по лежачей дуге в нижний угол ворот, огибая штангу по вогнутой траектории. Красивый удар. Не видел Саня Баландин. «Если у него и руки, как ноги, э-хе-хе…» – подумал Мурлов.

Соника зашла во двор, положила на калитку руки, на руки подбородок и ждала чего-то.

Парни окружили Мурлова. Футболист протянул руку:

– Ну, привет.

– Привет.

– Я тебя знаю. Ты на левом играл. Это моя сестра.

– У тебя такая красивая сестра.

– Выпьем, Димитрос? Я Никол. Эти оба Миши.

Они вошли во двор.

– Тс-с! – приложил палец к губам Никол. – Мать спит.

Прошли в землянку. Соника уже собрала на стол. На деревянном столе без скатерки вокруг керосиновой лампы лежали разнообразные дары южной природы, буханка хлеба, стояли банки с самодельным вином.

– А ты шутница, – сказал ей Мурлов.

– Зачем шутница? – спокойно сказала Соника. – Грузин сказал, что ты трус. А я не поверила ему. Теперь вижу, что он точно трепло.

– А когда это он сказал тебе?

– Да когда я его спросила, кто это такой, похожий на грека.

– Не может быть, он не мог сказать такого.

– Он не мог, а я могу? Никол, принеси помидоры.

– Миша, сгоняй за помидорами, – скомандовал Никол.

Пили вино из трехлитровой банки, потом – из другой банки и другого вкуса. Мурлов, удивляясь своей словоохотливости, рассказал о Сане Баландине, об Эдуарде Стрельцове, о Николае Озерове. Никол обнял его и сказал:

– Ты мужик что надо! – и, подхватив обоих Миш, удалился. Мурлова же занимал вопрос, почему все-таки Савва за глаза обозвал его трусом, и он как-то не заметил, что парни ушли. «А, может, он прав, Савва, грузин, и я трус? Что он имел в виду?»

– Он тебе не друг. Имей в виду это, – Соника села рядом с ним. – Поэтому не переживай. Когда я его спросила, чья это девушка, он сказал – твоя. Он видел, что я интересуюсь тобой, а сам, дурачок, только подогрел мой интерес. Ты настоящий грек. И улыбка у тебя грека и волос черный волнистый и, главное, глаза хитрые и смелые, а улыбка, хоть и редкая, но добрая.

– Я поцелую тебя?

– Ты спрашиваешь?

Мурлов посмотрел на дверь. Она встала, закрыла ее.

– Никол ушел к Лизике…

Под утро Мурлов лежал в полудреме, а Соника крутила на палец его вихор и ворковала, ворковала:

– Я нравлюсь тебе?

– Угу! – отвечал Мурлов.

– Я нравлюсь тебе… И ты нравишься мне…

– Угу, – соглашался Мурлов.

– Мне никто еще не нравился так, как ты…

– Угу? – не верил Мурлов.

– А ведь я замужем…

– Угу, – констатировал Мурлов.

– Он в геологоразведке, в партии… Узнает – убьет…

– Как замужем? – встрепенулся Мурлов.

– Не дергайся. Лежи. Постричь тебя надо. Хотя нет, не стригись. Как замужем бывают? Да я еще и не пойду за него. Мне двадцать семь уже. В конце концов, могу я позволить себе одну ночь провести с тем, кто мне очень нравится?

– Одну?

– Не спеши, эта еще не кончилась… О, какие мы стали…

На рассвете постучал Никол:

– Атас, геолог идет.

Мурлов заартачился, но Соника открыла дверь и поцеловала его:

– Ступай, не дури. Ведь он муж мне. Прости меня, грешную…

Когда Мурлов утром копал яму, к нему подошел Никол и передал привет от сестры.

– Она уехала в партию, дура, – сказал он. – А это груши тебе.

Мурлов сел на скамейку. Как-то сразу же навалилась усталость, а прекрасный, хорошо видный сверху, вид села в зеленых садах, Аксаут и горы за ним подернулись сероватой дымкой, смазавшей яркие краски.

– Жаль, – сказал Мурлов и попросил у Никола сигарету.

– Она уже столько раз портила себе жизнь, что мне уже и не жаль ее. Не успеваю жалеть, – сказал Никол.

«Испортил себе человек жизнь или не испортил – об этом можно судить по тому, испортил он жизнь окружающим и близким своим или нет», – подумал Мурлов.

– Но ты прав, – продолжал Никол, – он убьет ее когда-нибудь. Зарежет. А ты достал ее…