Боги богов - Андрей Рубанов

Он причастился первым, повторил себе Марат. И он первым причастил меня. Он пришел ко мне и сделал простое предложение. Я помню, как это было. Облепленная сизой грязью капсула лежала на опушке леса. Они подчинились, вытащили корабль из болота, а потом ушли. А он — остался. Он — дикарь, существо из каменного века, и его формулировка была так же проста, как его жизнь. Он сказал мне, что все его соплеменники будут тащить капсулу, а он — бегать вокруг и кричать, что я, Марат, — непобедим. Зачем я не убил его сразу же? Зачем кивнул и согласился? Жилец надоумил? Да, тогда я слушался Жильца, я верил, что погибну без его советов. Но великий вор был всего лишь беспомощным инвалидом, а я — молодым и здоровым человеком со своей головой на плечах…

— Старик, — позвал он.

— Да, Хозяин Огня.

— Как звала тебя твоя мать?

— Моя мать звала меня Жъюхи. Это значит…

— Я знаю, что это значит, — перебил Марат. — Маленький и слабый.

— Да. Маленький и слабый.

— А почему ты назвал себя Быстроумным?

— Так надо. В чувствилище каждый называет себя так, как сам о себе думает…

Старик стал задыхаться. Положил трясущиеся пальцы на свой дырявый камень.

— Мать думала, что я маленький и слабый, и называла меня Жъюхи. А я знал, что я не маленький и не слабый, а Быстроумный! И если я входил в чувствилище, я называл себя Быстроумным… Так я чувствовал…

Марат кивнул и повторил:

— Жъюхи. Ты помнишь, как я пришел в твое племя?

— Нет, Хозяин Огня. Это было давно. Но я помню, что ты давал мне свою еду и кожаную палку и говорил, что если люди пчо не будут меня слушать, ты убьешь их всех… Я помню, как будто ты сказал это вчера… Иди и убей их всех…

— Ты хочешь, чтобы я убил всех людей твоего рода?

Старик опять погладил камень и кивнул.

— Да, Хозяин Огня. Ты сам так сказал.

Марат привстал и перебрался ближе. Бывший Голова Четырех племен согнул ноги, пытаясь выдержать дистанцию в пять шагов, но ползти было некуда. Паника отразилась на сплошь изрытом морщинами лице аборигена, из носа потекли мутные капли. Марат поднял кулак, пробил дыру в глинобитной стене и посмотрел, нет ли рядом с домом желающих подслушать. Никого не увидел.

— Я тоже был, как ты, — тихо сообщил он старику. — Я тоже был Жъюхи. Маленький и слабый. Между нами было пятьдесят тысяч мегапарсек. Это больше, чем вечность. Тысяча вечностей! Потом мы встретились. И оба изменились… — Марат поймал себя на том, что мешает береговые и равнинные слова. — Я дал тебе, что имел. Ты дал мне, что имел. Мы создали друг друга, Жъюхи. Я стал твоим хозяином, ты — моим рабом. Сейчас я убью тебя. За то, что ты меня создал. Мне нужно было оставаться маленьким и слабым, но ты сказал, что я могу быть хозяином, живым богом, властителем судеб. Я должен был убить тебя еще тогда… Я исправлю ошибку…

Старик смотрел, понимая и не понимая. Марат положил ладонь на его крошечное лицо, с отвращением ощутил слизь и подумал, что впервые за все годы крови, боли, унижений, экзекуций и разнообразных смертей он убивает аборигена с чувством выполняемого долга.

Раб виноват больше, чем хозяин. За эту истину он был готов убить кого угодно. Себя — Хозяина Огня, Владыку Города-На-Берегу. И вместе с собою — всех, кто падал ниц, не пытаясь оказать сопротивления. Всех, кто беспрекословно подставлял плечи под удары кожаной палки. Всех, кто добровольно влезал в сыромятный ошейник. За эту истину он был готов сжечь и взорвать Золотую Планету.

Зажал ноздри и рот своего первого, самого преданного раба. Желтые глаза дикаря выкатились из орбит, пальцы вцепились в запястье Марата, ноги задергались. Он готовился к смерти, а когда она пришла, выяснилось, что старик рассчитывал еще немного пожить, еще, может быть, несколько дней помечать о том, как вернется его хозяин.

Косоглазый царь был не просто раб. В своем роде гений. Первопроходец. Эйнштейн ярма и кнута. Величайший предтеча всех, кто желает сунуть нос в намордник.

— Почему вы не убили меня? — спросил Марат, медленно сдавливая складки кожи на щеках раба. — Почему? Это было так легко!

Старик дернулся.

— Носорогов — умеете, а меня — не догадались! Я ничего тут не знал! Я едва прилетел! Почему вы не убили меня, почему?

Разжал пальцы.

Быстроумный был мертв. Может, даже не задохнулся, а просто сердце остановилось от сильного испуга.

Марат вытянул из-под мертвого одеяло, сальное, долыса вытертое, когда-то служившее плащом, — два десятка шкурок детенышей земноводной собаки ушло на его изготовление, и Глава Четырех Племен гордился своей мантией не меньше, чем круглым камнем с дырой. Накрыл убитого, вышел.

Пахло дымом, обугленным мясом, вечерней сыростью. От костров доносились голоса, смех. Где-то хлопали в ладоши и пели.

Потому что они маленькие и слабые. Потому что они испугались. Потому что они дикари, а ты — сын своего века, вооруженный знаниями великой цивилизации.

Точнее, тогда ты был сыном своего века. Но за девять лет Золотая Планета превратила тебя в своего раба, в местного жителя, в дикаря среди дикарей. В грязного пожирателя плодов черной пальмы. Ты не выдержал испытания сладостью. За это ты обязан убить своего сумасшедшего приятеля, Соломона Грина. А потом себя.

Еще надо бы взять огромный кусок самого крепкого камня и простыми знаками высечь на нем простой завет:

Кто первый назовет себя рабом — того убей сразу.

Кто первый назовет себя хозяином — того тоже убей.

И убивай каждого, кто решит, что он раб; и каждого, кто решит, что он хозяин.

И если внутри тебя живет раб, не дави его по капле, а убей сразу, так жестоко, как только сможешь.

И если внутри тебя живет хозяин — убей еще более жестоко. Топчи, ломай, рви на куски.

Оставить этот камень надо в таком месте, чтобы он простоял как можно дольше.

Конечно, дожди и ветры уничтожат строки завета раньше, чем здесь изобретут колесо или научатся сплавлять железо с углеродом. Можно создать клан хранителей завета, пусть сдувают со скрижали мельчайшие пылинки.

Но создание клана хранителей само по себе уже потребует превращения дикарей в рабов. Так что эту идею надо еще обдумать.

Он проснулся с ощущением стремительно надвигающейся смерти и закричал, но маленькая четырехпалая ладонь зажала ему рот. Нападавший обхватил Марата ногами выше пояса, словно капканом, сдавил бедрами локти, вцепился, прилип, а на горло давило прохладное лезвие. Дикарь был очень крепок, а главное — действовал умело. Справившись с паникой, Марат вспомнил, что он вдвое сильнее любого самого крепкого местного жителя, рванулся всем телом, оба покатились по полу, ударились о стену, скользкую от лишайников, однако руки освободить не удалось, а зазубренный металл по-прежнему давил — не больнее, но и не слабее.

— Тихо, тихо, — шептал абориген на языке равнины, и повторял тот же совет на языке берега, и продолжал напрягать мускулы, вжимаясь в Марата, вклеиваясь, а когда тот попробовал укусить убийцу за пальцы — усилил нажим клинка.

— Тихо, — опять произнес он, шепелявя. — Это я, Хозяин Огня… Это я. Муугу.

Осторожно убрал ладонь с лица Хозяина Огня.

Марат ощутил непривычное облегчение и приказал:

— Убери нож. Или я убью тебя.

— Нет, Хозяин Огня. Я тоже могу убить тебя.

— Тогда убей.

— Не теперь, Хозяин Огня. Не теперь.

Марат расслабил мускулы — дал понять генералу, что не намерен сопротивляться, — и перевел дух.

— Я узнал тебя по запаху, — соврал он. — И еще… Тут кто-то есть. Женщина.

Из мрака донесся легкий вздох, и Ахо прошептала короткое заклинание. Попросила Первую Дочь Первой Матери, Хозяйку Верха укрепить ее в делах.

— Я убью вас обоих, — пообещал Марат.

Муугу сильнее надавил ножом.

— Не теперь, — сказала Ахо.

В ее треснувшем старушечьем фальцете было спокойствие и равнодушие, она совершенно не боялась ни гнева Хозяина Огня, ни собственной гибели. Горько было слышать бесстрастное «не теперь» от женщины, когда-то горячей скороговоркой шептавшей клятвы в вечной любви.

— Ты права, женщина, — яростно прорычал Марат. — Не теперь. Сначала я созову всех. Пусть люди четырех родов увидят, как умирает тот, кто решил сделать зло Хозяину Огня.

Ахо усмехнулась.

— Люди четырех родов не придут, — сказала она. — Сегодня ночью род шгоро-шгоро снялся с места и ушел на свои земли. К отрогам гор. Туда, где жили их предки. Так решила я, мать их рода. Люди шгоро-шгоро больше не могут жить на земле рода пчо. Это неправильно.

— На этой земле я решаю, что правильно! — крикнул Марат, но лезвие погрузилось в кожу чуть глубже, и поперек шеи под скулой медленно потекло теплое.

— Может, и ты, — степенно произнесла Ахо. — А может, кто-то другой. Сначала решает Мать Матерей. Если ей угодно, она позволяет решать кому-то еще. Например, тебе. Девять раз прошло долгое время от одного большого дождя до другого большого дождя. И всё это время Мать Матерей и ее Дочери позволяли решать тебе. Но теперь я вижу, что их воля не в том, чтобы решал ты. Теперь решает кто-то другой.