Что играет мной? Страсти и борьба с ними в современном мире - Галина Калинина

Нередко «бездумная вера» ведет к догма­тизму и формализму, что противно вере истин­ной. Религия начинает восприниматься челове­ком как набор правил, регулирующих его жизнь. С одной стороны, следовать правилам — это хорошо. Но, с другой стороны, форма не должна заслонять содержание. Формализм в христианс­кой жизни недопустим. Можно каждое воскре­сенье ходить в храм, читать утренние и вечерние молитвы, соблюдать все посты и не получить от этого никакой пользы. Можно принимать все догматы Православия и не быть при этом верую­щим. Потому что вера — это не слепое принятие догмы, а полное и действенное согласие с дог­мой. Если нет этого внутреннего согласия, то Символ веры остается пустым набором слов, не рождающим желания менять свою жизнь и стре­миться к Царству Небесному.

Так же обстоит дело и с правилами. Бездум­ное соблюдение поста (мол, в книжке написано, что так надо делать) никакой пользы не прине­сет. Если ты не понимаешь, зачем поститься, почитай духовную литературу или приди к свя­щеннику и задай вопрос. Если ты не понимаешь, для чего нужно причащаться, опять же читай или иди к священнику и спрашивай. Если ты в чем-то сомневаешься, не нужно прогонять эти сомнения, а нужно их рассеивать. Бери бого­словскую литературу, ищи ответы, общайся со знающими людьми, задавай вопросы, спорь, при­води свои аргументы. Потому что загнанные вглубь сознания сомнения никуда не денутся, они будут подтачивать твою веру, разрушать ее, сводить на нет твои усилия. Конечно, не все в Православии можно объяснить разумом, многое понимаешь сердцем, но оставлять ум в бездей­ствии не годится. Впрочем, есть люди, которые ни в чем не сомневаются. Они живут по прави­лам, потому что так проще. Они исправно со­блюдают внешние ритуалы и считают себя людь­ми церковными. Они привыкают к подобному образу жизни, и тот становится для них есте­ственным. Они не задумываются, почему живут так, а не иначе. И не понимают, что хотят полу­чить в итоге. С таким же успехом они могли бы заняться йогой, стать мусульманами или испо­ведовать буддизм.

В основе христианской жизни должны ле­жать личные отношения со Христом и вера в то, что каждый из нас искуплен Его Пречистой Кро­вью; должно лежать мое осознанное стремление ко Христу и жизни во Христе. Иначе зачем со­вершать огромное количество действий, стре­мясь неизвестно к чему?

А мы вот совершаем. У нас же ноги в церкви, ум на работе, а сердце в спальне. Соответствен­но телом мы бьем поклоны, головой решаем управленческие задачи, а сердцем спим. И со­брать все свои части воедино возможности не представляется. Поэтому и вопрос, куда идти, не возникает. Ведь та аморфная масса, которую мы собой представляем, идти вообще не в состо­янии. Она может только растекаться, притом одновременно во всех направлениях.

Рассеянность кажется такой безобидной чер­той по сравнению с той же гневливостью или скупостью, что вроде и говорить-то о ней не стоит. Конечно, мы понимаем, что несобран­ность в некоторых ситуациях (например, в рабо­те врача) может привести к тяжелым послед­ствиям. Понимаем и то, что конформизм позво­лил существовать концлагерям. Но мы-то своей рассеянностью никому не вредим.

Беда в том, что христианская жизнь и рассе­янность — две несовместные вещи. Христианин плывет против течения, а не сплавляется по реке жизни подобно бревну. Христианская жизнь на­чинается с осознанного выбора, который невоз­можно совершить по рассеянности. И дальше, в течение всей жизни, христианин каждую секунду сталкивается с выбором между щедростью и скупостью, целомудрием и блудом, воздержани­ем и чревоугодием, каждую секунду он должен совершить свой маленький выбор, и каждый этот выбор есть его выбор между жизнью и смертью, праведностью и грехом, Богом и сата­ной. Отказ совершать этот выбор, предоставле­ние решения случаю — это тоже выбор, и не в пользу Бога.

Христианская жизнь требует от человека постоянного активного присутствия, бодрство­вания и трезвения. Христианский подвиг невоз­можен без самодисциплины, без постоянного понуждения себя. Если вам очень хочется схал­турить, но вы во имя Божие заставляете себя сделать работу тщательно — это христианский подвиг. Если же вы по ошибке дали нищему сто рублей вместо десятки, то это к христианству никакого отношения не имеет; и если вам, как роковой женщине из рассказа Н. Тэффи, в два часа ночи взбрело в голову поехать в храм мо­литься — это тоже не имеет никакого отноше­ния к христианству.

Духовность — это ответственность, то есть постоянное держание ответа за каждый свой поступок, за каждое слово, за каждую мысль. Каждую секунду мы должны вопрошать себя: почему я поступил так? И - только один ответ верен: потому что я хочу быть с Богом. И все сра­зу становится ясно. Я не могу во имя Божие схалтурить, не могу совершить безответственный поступок, не могу жить по принципу «мне захо­телось». А вот стремиться узнать и понять Еван­гелие или церковные правила во имя Божие — необходимо.

Конечно, сознательность, активность вовсе не подразумевают отказа от церковных правил. Но соблюдение этих правил тоже должно быть осознанным. Правила поддерживают внутрен­нюю дисциплину (именно поддерживают, а не заменяют), помогают не расслабляться и не рас­сеиваться.

Кроме того, нужно понимать, что ответствен­ность никак не связана с гордостью. Смиряться не значит бездействовать, а значит в борьбе с по­мыслами сохранять мир в душе и надежду на Бога даже тогда, когда не виден результат. Сми­ренен не тот, кто лежит на диване в ожидании манны небесной, а тот, кто, трудясь в поте лица и не получая за труд даже пищи вдоволь, не воз­мущается сердцем, а принимает эту ситуацию как Божий Промысл и лучший шанс ко спасению.

Глава 2. Одиночество

Нагие и одинокие приходим мы в изгна­ние. В темной утробе нашей матери мы не знаем ее лица; из тюрьмы ее плоти выходим мы в невыразимую глухую тюрьму мира.

Кто из нас знал своего брата? Кто из нас заглядывал в сердце своего отца? Кто из нас не заперт навеки в тюрьме? Кто из нас не остается навеки чужим и одиноким?

Томас Вулф. Взгляни на дом свой, Ангел

«Мы обречены на пожизненное заключение в одиночной камере» — эти слова основной темой звучат в сознании современного человека. Ибо одиночество, отчужденность, отделенность от окружающего мира стали нашим наказанием за отход от Бога.

Мы выходим из лона семьи, из маленького одиночества, в общество — одиночество боль­шое и неисчерпаемое.

Эта отчужденность от мира, которую осоз­нает почти каждый представитель человечества, была воспета сначала поэтами-романтиками, а потом стала базовой предпосылкой всей культу­ры XX века. Кто не поставит свою подпись под тютчевским «Silentium!»: «Как сердцу выска­зать себя? Другому как понять тебя?» А может, для кого-то актуальнее прозвучат другие строки: «Лишь жить в себе самом умей — есть целый мир в душе твоей таинственно - волшебных дум...» ?

И далее через диалоги-непонимания Чехова, через поэзию свободы Маяковского, через «Вы, идущие мимо меня» Цветаевой — через всю эту бесконечную разомкнутость, разобщенность, разорванность мы пришли наконец к осознанию собственного одиночества как некоей данности, трагического разлада, положенного в основу на­шего земного бытия. Едва научившись говорить и думать, мы тут же кричим, что нас не понима­ют, не уважают, не любят... Мы пытаемся до­биться понимания и любви не мытьем, так ката­ньем: покупаем, завоевываем, выпрашиваем, требуем... В конечном итоге приходим к осозна­нию полной и тотальной невозможности ее полу­чить, впадаем в уныние, отчаяние, тоску. Потом успокаиваемся, придумываем искусственный за­менитель для недостижимого: вежливость, взаи­мовыручка, ласковость, любезность.

Но заменители не помогают. Они создают иллюзию правильности, но не питают душу. В них нет той силы, тех питательных веществ, которые необходимы для нашей личности, для того трепетного, слабого, обделенного сущес­тва, которое сидит в нас и беспрестанно требует пищи, не довольствуясь химической эссенцией, которой мы его пичкаем. Оно болеет, страдает, жутко мучается и никак не хочет оставить в покое другое наше «я», которое гонится за сла­вой и деньгами, за вкусной едой и красивыми машинами.

Эту отчужденность, неродство с миром каж­дый осознает и формулирует по-своему. Кто-то проносит их через жизнь с покорностью, как тяжкий крест, другой — с гордостью, как полко­вое знамя, третий — как защитный бронежилет.