Пропавшая экспедиция - Авенир Зак

Над водопадом показался всадник. Он огляделся вокруг и исчез.

— Уходить надо, — сказал Зимин.

Суббота бросился к сарайчику, схватил ружье, мешок и побежал к лошади. Зимин чуть помедлил, прислушиваясь, и тоже, взяв ружье, поспешил за ним.

Вскочив на лошадей, они тихо, стараясь не шуметь, поехали вдоль берега.

Куманин подъехал к сарайчику, едва они скрылись. Возле сарая валялись лотки для промывки золота. Невдалеке догорал костер. Куманин огляделся. В просвете, среди вековых кедров мелькнули силуэты двух всадников. Куманин пришпорил коня.

— За мной! — крикнул он появившимся со стороны водопада милиционерам. И пустился в погоню за скрывшимися в лесной чаще всадниками.

Милиционеры помчались за ним, но он далеко опередил их. Он уже различал одного из двоих — тот непрерывно оглядывался и отстреливался на ходу. Куманин узнал Субботу.

— Стой, Суббота, стой! — крикнул он и дал предупреждающий выстрел.

В ту же секунду раздался еще один выстрел, и Куманин вылетел из седла. Лошадь покатилась по земле…

К Куманину подъехали милиционеры.

— Догнать! Это Суббота! — крикнул, вскакивая, Куманин.

Верховые помчались за скрывшимися вдали Зиминым и Субботой.

Куманин рванул дверь и вошел к Федякину.

— Ушли, сволочи! — выдохнул он. — Упустили!

В сердцах он грохнул кулаком по столу так, что газета, покрывающая федякинский радиоприемник, упала на пол.

— Ерундой занимаешься, Федякин! — крикнул он. — А бандиты у тебя под носом орудуют!

— Ерундой?! — обиделся Федякин. — Если хочешь знать, это, может, и есть мое главное дело. Кабы не дисциплина партийная, я бы давно в Москве науку изучал. Потому бандиты все равно переведутся, а радио — это чудо двадцатого века. Радиостанция «Коминтерн» в Москве — тыщи верст отсюда, а я ее слышу. Без никаких проводов.

Он приставил наушники к уху Куманина.

— Слыхал! Артист Собинов, всемирно известный…

— Иди ты со своим артистом! — оттолкнул его руку Куманин. — Ты понимаешь, одного я узнал — Суббота… Он! Точно… Где их теперь искать? Я тебя спрашиваю, где искать?..

И в этот момент в комнату вошел Рогов.

Рогов сидел на месте Федякина и рисовал на листе бумаги план поселка в тайге. Федякин и Куманин, нагнувшись, рассматривали рисунок.

— Горелый скит, — задумчиво проговорил Федякин.

— Как это такое быть может? — сердился Куманин. — Целая деревня в тайге и никто о ней не знает?

— Тайга, — с тайной гордостью сказал Федякин, — в старое время раскольники целыми селами в леса уходили от царского насилия. Лет сто назад губернатор был — Чивилихин, генерал, он на них с войском ходил. Пришел, а те все попрятались — ни души. Ну Чивилихин поселок спалил и ушел. А староверы вернулись, обратно отстроились… Потому и прозвали Горелый.

Куманин обернулся к Рогову.

— А вы откуда Зимина знаете, доктор?

— Зимин приходил ко мне. В Петрограде.

— К вам? Зачем?

— Он искал Тасю…

— Когда.

— Весной.

— Значит, Зимин весной был в Петрограде?

Рогов кивнул.

— Все сходится… Все сходится, Федякин! — воскликнул он и с затаенной ненавистью добавил: — Я этому бывшему офицеру и прежде не доверял — все с усмешечкой, контра, — и, взглянув еще раз на Рогова, добавил: — Чтобы вы, доктор, в курсе были: этот самый Суббота, вот которого вы от смерти спасали, Смелкова, Аркадия Николаевича, у меня на глазах пристрелил…

Рогов вздрогнул, посмотрел на Куманина, задумался.

— Где же он есть, этот Горелый? — сказал Куманин. — Может, кого из староверов порасспрошать?

— Может, кто и помнит, — сказал Федякин, — да не скажет.

— А если мне попробовать? — предложил Рогов. — Меня тут кое-кто помнит… с детства.

Церковь стояла на окраине, среди крепких с железными крышами и высокими воротами староверческих домов. Рогов, задрав голову, глядел на колокольню, откуда несся торжественный, немного печальный перезвон. Он толкнул обитую железом дверь колокольни и стал подниматься по крутой узкой каменной лестнице, ведущей к звоннице.

Щуплый одноглазый мужичонка, несмотря на жару, в валенках и меховой телогрейке держал в руках несколько веревок и сосредоточенно раскачивал языки колоколов. Здесь, наверху, их звон был тяжелым, оглушающим. Звонарь мельком взглянул на Рогова и продолжал дергать за веревки. Рогов слушал и ждал. Наконец звонарь дернул последний раз и бросил веревки. Тяжелый колокол загудел, перекрывая перезвон колоколов поменьше, и, когда все уже смолкли, как бы из уважения к его глубокому низкому голосу, долго еще стоял в воздухе низкий, медленно исчезающий стон.

Звонарь взглянул на Рогова своим единственным глазом.

— Не положено сюда ходить, доктор, — сказал он незлобливо.

— Как поясница, Родион Афанасьевич? — спросил Рогов.

— Какой там Афанасьевич… Родька я, и все тут. Маленько вроде полегче стало.

— Скажи, Родион… это правда, что ты родился в Горелом скиту?

— А тебе почто? Ну, родился. Тому шестьдесят лет как родился… Да полсотни как здесь живу. Нету ноне Горелого. Сгнил небось, лесом порос. Одни медведи по зиме прячутся, А тебе что?

— Видите ли, я интересуюсь историей…

— Это точно, история была, как не быть. Да только кончилась. Как амнистия истинной вере вышла, так история и кончилась…

— А где он находится, этот… Горелый?

— Верст отсюда этак с восемьдесят, почитай. Во-он в той стороне. — Родион показал на юго-восток.

Рогов поглядел в ту сторону, куда показал звонарь. Сразу за городом начиналось необозримое темно-зеленое море тайги. Казалось, что нет ему ни конца, ни края.

Федякин задумчиво бродил по комнате, то дергая себя за усы, то что-то неопределенно посвистывая.

— Он еще сказал, что болота там… будто солдаты этого Чивилихина на обратном пути гибли… — сказал Рогов.

— Болото? — остановился Федякин, что-то припоминая. — Точно! Если от Николиной заимки на юго-запад взять, через десять верст болота начнутся непроходимые.

Он хитровато подмигнул Куманину.

— Есть одна мысль. Пошли!

Они шли по широкому зеленому лугу, начинавшемуся сразу за городом. Здесь собралась большая толпа. На возвышении, в блестящих медных касках оркестр пожарной команды играл марш. Над оркестром трепетало на ветру кумачовое полотнище с призывом: «Вступайте в общество друзей воздушного флота», и невдалеке возвышалась нарисованная на фанере огромная карикатура: толстый зубастый капиталист в цилиндре с ужасом смотрит на красный аэроплан, летящий над ним. На аэроплане было написано: «СССР», а на цилиндре капиталиста — «Антанта».