Повседневная жизнь Москвы в XIX веке - Вера Бокова

Грамотный москвич мог продолжить образование. Для городского сословия с 1835 года у Калужских ворот существовало Мещанское училище. Содержалось оно за счет капиталов московского купечества и было предназначено для подготовки конторских служащих в коммерции. В нем имелось три класса; в каждом учились по два года. Выпускники, особенно учившиеся чистописанию у Порфирия Ефимовича Градобоева, были в купеческих конторах нарасхват.

С 1870-х годов в Москве стали появляться довольно многочисленные воскресные школы, в которых учили грамоте фабричных рабочих, мелких приказчиков и сидельцев, мастеров и других представителей низших слоев населения. Для детей открылись городские и церковно-приходские школы, в которые принимали отпрысков ремесленников и крестьян. Как Мещанское, так и городские училища открывали дорогу к высшему образованию.

Впрочем, вся эта образовательная система была рассчитана главным образом на мальчиков. Женщины в низовой Москве по преимуществу были неграмотны.

Большинство детей низового круга, однако, дальше освоения грамоты не шли, и лет в 12–13 поступали в ученичество, «в мальчики». К этому времени детей мастеровых привозили в Москву из деревень, где они росли, и между хозяином и отцом ученика заключалось — чаще всего устное — соглашение об условиях выучки. Профессиональная специализация во многом зависела от места рождения ученика. Так, ярославцы чаще всего шли в трактирные заведения и в мелкую торговлю; тверитяне и кимряки — в сапожное ремесло, можайцы и рязанцы — в портные и шапочники, владимирцы — в плотники и столяры, туляки — в банщики. Во всех этих ремеслах и промыслах существовали землячества, и «чужому» непросто было проникнуть в их среду.

Девочке из городских низов можно было поступить учиться к «мадаме» в швейную или шляпную мастерскую.

Обязанности «мальчиков», равно как и «девчонок», были многообразны. Они должны были (особенно первое время ученичества) прибирать в доме и мастерской, выносить помои, носить воду, топить печи, рубить дрова, сопровождать хозяйку или кухарку на базар, чтобы нести покупки, бегать по многу раз в день в мелочную лавочку и за водкой и пивом для мастеров (пивом непременно «фрицовской фабрикации», то есть немецкого производства), нянчить хозяйских детей, помогать разгружать и разбирать рабочие материалы, возить вместе с кухаркой полоскать белье к реке, бегать с поручениями и т. д.

Если учеников было много, устанавливались дежурства — дневальства, если же «мальчик» был один, вся нагрузка ложилась на него, и выдержать ее, конечно, было очень трудно.

Параллельно «мальчиков» потихоньку приучали к делу: сначала следовало освоить профессиональную позу и навыки работы с инструментами. К примеру, сапожник работал, сидя на низенькой круглой табуретке, сделанной из половины бочонка. Спина у него при этом была согнута, колени высоко подняты, работу он держал на коленях. Портной работал, сидя «на катке» — невысоком, сантиметров на 75 приподнятом от пола настиле, на котором удобно было раскладывать раскроенную материю. «Каток» занимал большую часть рабочего помещения, и мастеровые размещались по его краям, свернув ноги калачиком. К такой позе требовалась длительная привычка. Свои тонкости были и в других профессиях. На этой первой стадии ученикам поручалась несложная работа: выдернуть нитки наметки, подшить, стачать, сварить клей, навощить дратву и т. п.

Собственное имя на время учебы приходилось забыть и обходиться данным мастерами прозвищем — «Пузырь», «Рябой» и т. п. Хозяин должен был снабжать «мальчика» рабочими инструментами, кормить его и одевать. На практике «одевание» ограничивалось теми вещами, которые ученик привозил с собой из деревни: все время учебы «мальчики» ходили в отрепьях: чаще всего в рваном суконном или стеганом халате (отчего их и прозвище в Москве было «халатники») и опорках на босу ногу (а чаще вовсе босиком), а домашнее носили, как «выходное», под конец безнадежно из него вырастая. Кормежка шла из общего с мастерами котла, но нередко сводилась и к пустым щам, каше с черным «фонарным» маслом и спитому чаю с хлебом. «Ничего, ученику много жрать не полагается, ученье в голову не пойдет, а в брюхо»[258], — говаривали мастера и хозяева.

За каждый промах и просто так, «для профилактики», ученикам и ученицам доставались многочисленные тычки и затрещины, отчего они большую часть времени ходили с красными распухшими щеками, а нередко и зареванные. «Пока обучишься да в люди выйдешь, бита-перебита бываешь, — вспоминала Н. А. Бычкова. — Лютые хозяйки были, мало того, работой морили да голодом, спать совсем девчонкам не давали и за малейшую провинность как Помидоровых коз лупили. Иная, бывало, в ученицах сидит, а сама только в мыслях имеет, как в мастерицы выйдет — над своей же сестрой измываться. Прямо так и говорила: „На ваших, мол, шкурах свои, мол, побои возмещать буду“… Тут одна хозяйка, Воробьева — Воробьихой звали, ох и люта была. Не раз, говорят, до мирового доходило»[259]. Мастера давали оплеухи за сломанную иголку или недогретый утюг, мастерицы выдирали волосы за неисправно доставленную в ближайшие казармы любовную записку.

Кроме того, бедные «мальчики» постоянно становились объектами дурацких розыгрышей и болезненных «шуток».

«Эй, Косопузый, — скажет мастер, — вот тебе две копейки, беги в овощную лавку, купи там „поросячьего визгу“, — рассказывал И. А. Белоусов. — Недавно попавший в Москву мальчик, ничего не подозревая, бежал в лавку… Молодцы-лавочники знали, в чем дело, и больно дергали мальчика за прядь волос у затылка, мальчик начинал визжать, кричать от боли и, наконец, вырывался и ни с чем возвращался в мастерскую. Мастера были довольны удавшейся шуткой»[260].

Естественно, что подобный образ жизни выдерживали не все, и весьма нередко, помучившись какое-то время, ученики пускались в бега. В деревню вернуться им уже не удавалось: родители неизменно возвращали их обратно хозяину, и в конце концов бывшие «мальчики» пополняли собой армию бродяг и люмпенов, оседали на Хитровке или отправлялись по этапу в «места не столь отдаленные».

Наиболее выносливые из детей постепенно свыкались с жизнью в учении и органично вливались в городскую обстановку. Они становились постоянными посетителями всевозможных гуляний, летом играли посреди улицы в бабки, в пряники (нужно было разбить о лоток разносчика или просто о камень пряник на заранее условленное число частей), пускали кораблики в канавы и запруженные лужи, гоняли кубари; зимой сражались в снежки. Бойкие и нахальные, как все городские мальчишки, они шутки ради приставали к прохожим, особенно к женщинам, дергая их за платки, а когда посылали с поручением, норовили устроиться на запятках какого-нибудь проезжающего экипажа. Если кучер или хозяин выезда замечали их, мальчишки быстро соскакивали с задка и, «делая разные гримасы, бранили господина стрекулистом»[261].

Через какое-то время учить «мальчика» начинали уже всерьез. Постепенно задания усложнялись, а домашней работы становилось меньше, и года через три из просто «мальчика» образовывался подмастерье, прикрепленный к определенному мастеру и осваивавший те же навыки, что и его наставник.

Лет через пять-шесть обучение заканчивалось. Из деревни вызывались родные бывшего «мальчика»; хозяин за свой счет справлял — теперь уже не «Рябому», а «Ивану Ивановичу» — полный «жениховый» гардероб и выдавал «награду»: 15–20 рублей. После этого торжественно служился благодарственный молебен, новоиспеченный мастер устраивал «спрыски на выходе» и его увозили в деревню — женить. Месяца через три он возвращался в Москву и после новых «спрысков» вновь оказывался в своей (или какой-нибудь иной) мастерской, теперь уже на положении мастера.

Типичная ремесленная мастерская занимала часть дома или квартиры хозяина — «цехового». Помещаться мастерская могла в первом этаже — как с улицы, так и со двора, или в полуподвале. О ее наличии прохожих извещала вывеска с указателем. Над сапожным заведением традиционно помещался позолоченный сапог, над портняжным — раскрытые ножницы и т. п. В средней мастерской могло работать от пяти до десяти мастеров — по преимуществу из числа временно живущих в Москве крестьян и примерно столько же мальчишек-учеников.

Работа в мастерских начиналась в 5–6 часов утра (иногда и раньше). Первым обычно вставал хозяин, выходил в мастерскую и расталкивал мастеров. Те просыпались, умывались, пили чай — дома, от хозяина, или в трактире (в этом случае хозяин выдавал им необходимую сумму денег) и почти всегда одновременно опохмелялись. Ученики в это время занимались уборкой — чаю им не полагалось.

Работали утром до 12 часов; потом следовал обед. Ученики собирали на стол, резали хлеб, клали ложки. Из кухни в больших деревянных мисках приносили еду. Ели из общей миски тем же порядком, что и в семейном быту, — сперва все по очереди, начиная со старших по положению, хлебали жижу, поочередно зачерпывая ложками, потом, по сигналу старшего мастера, который стучал ложкой по краю чашки или произносил команду «Таскай!» — начинали по старшинству вылавливать по кусочку мяса. Слишком жадному, выловившему сразу два кусочка, полагалось мокрой ложкой по лбу. Попадало и мальчишкам, норовившим зачерпнуть из миски прежде своей очереди.