Черный Гетман - Александр Трубников

Ольгерд склонился в глубоком поклоне и пир покатился дальше по накатанной колее. По случаю осады из подвалов были подняты самые неприкосновенные запасы, стол ломился от яств и оголодавшая за месяцы вынужденного поста придворная свита налегала на выпивку и закуску похлеще, чем разговляющиеся на Пасху казачьи полковники.

Через некоторое время король, выслушав в свою честь последнюю здравицу, покинул застолье и поднялся в свои покои. Вслед за ним стали собираться те, кто хотел покинуть цитадель до закрытия ворот. Убедившись, что Душегубец в замке так и не объявился, поспешил откланяться и Ольгерд.

Вышел на двор, вдохнул полной грудью холодный воздух, кликнул слуг, чтобы вывели коня. Вместе со слугами к нему вышли трое рейтар. Старший, представившийся гусарским поручиком, крепко пожал ему руку

— От нас, крылатых гусар, тебе особая благодарность. Ты спас короля, а значит отстоял и нашу честь. Вместо золота и титулов потребовал прекратить позорную казнь, а значит спас нашу и королевскую честь дважды. Король пожаловал тебе доспех, так что ты теперь почетный рейтар нашей роты. Но рейтару дворянской хоругви положен и достойный доспеха конь. Мы дарим тебе его, это лучший жеребец из наших конюшен!

По знаку поручика вышел из темноты слуга, ведя на поводу мышастого кряжистого коня. Мышцы, бугрящиеся под лопатками, выдавали в нем настоящего боевого тяжеловоза, способного перейти в боевой галоп, неся на спине запакованного в железо всадника. Конь, явно избалованный человеческим вниманием, бил копытом и недовольно храпел. Причина недовольства была налицо — его благородную спину вместо привычного седока отягощали сейчас тюки с поклажей, в которой Ольгерд без труда распознал полное облачение гусара: панцирь, нагрудник, шлем с наушниками, наносниками и пластинчатой бармицей, длинную пику, чекан, позолоченные шпоры, непременную леопардовую шкуру и сложенные вместе знаменитые крылья.

По доспеху Ольгерд скользнул глазами без интереса. Проку от него было немного. Нацепи перья да пятнистые шкуры в бою, и начнешь притягивать все пули к себе, словно течная кобыла диких тарпанов. Что московиту, что казаку, что тому же татарину такой трофей — слава и застольный рассказ до третьего колена, о побежденном крылатом ляхе. А вот добрый конь был ему очень кстати. Ольгерд положил руку на холку, улыбнулся в ответ на капризный всхрап, протянул к благородной морде припасенный в кармане сухарь. Конь снова всхрапнул, но уже без возмущения, взял подачу одними губами, захрустел.

— Как звать? — спросил Ольгерд поручика.

— Генриком кличут, — ответил тот, одобрительно глядя на то, как Ольгерд знакомится с новым боевым другом. — Конь добрый, хотя и норовистый, в бою иногда его заносит, и еще московитов не любит шибко. По запаху что ли их различает?

Едва Ольгерд пересек крепостной мост, как за спиной, опускаясь, заскрежетала решетка — обитатели замка наивностью не грешили, несмотря на снятую осаду на ночь запирали ворота и выставляли сильные караулы.

На улицах, по вечернему времени, было пусто, лишь пару раз, явно испугавшись от оружного двуконного всадника скользнули вдоль стен неясные тени, то ли ранние воры, то ли припозднившиеся горожане. Ведя на поводу недовольного Генрика, Ольгерд спустился к ратушной площади и постучал в кольцо. Дверь ему открыла Фатима.

Глаза татарки радостно сверкали.

— Измаил объявился? — с порога спросил Ольгерд.

— Еще нет.

— А Сарабун?

— Лекарь прислал гонца с запиской. Сообщает, что тело старого бея подготовлено к погребению по вашему христианскому обычаю, но к закрытию ворот он не успеет и заночует в ногайском лагере.

Отвечая на вопросы, девушка мечтательно улыбалась. У Ольгерда поводов для веселья не было.

— Чему радуешься? — поинтересовался он, только сейчас осознав, что Фатима встречает его не в привычном костюме казачка, а в узком, подчеркивающем стройность фигуры черно-красном шелковом платье.

— Тому, что мы с тобой сейчас одни во всем доме, — ответила девушка, запирая за Ольгердом дверь.

— А где же слуги?

— Слуги живут в пристройке на заднем дворе. Пока тебя не было, я велела приготовить ужин, налить ванну для омовения и до рассвета из своих комнат носа никому не казать.

Девушка сделала попытку прильнуть к Ольгерду, но остановилась, упершись в выставленные руки.

— Ужинать не буду, я же только с королевского пира, сыт. А вот помыться бы не помешало. Так здесь, ты говоришь, и ванна имеется?

Фатима коварно прищурилась и кивнула.

— Я, чтобы хоть чем-то себя занять и проверить, насколько безопасно это место, решила осмотреть весь дом, от подвалов до чердака. Обнаружила в амбаре большой деревянный чан. Велела перетащить его в одну из свободных спален, разжечь там камин, да кипятку наносить. Потом погнала служанку в лавку за лучшим сирийским мылом. Конечно, лучше стамбульских терм ничего нет на свете, но для города неверных, что не приучены к телесной чистоте, и такое сойдет. Ты с дороги, после походов и боев будешь косточки свои греть, а твой верный казачок спину тебе потрет… Шторы у здешних хозяев плотные, запоры крепкие, а стены толстые. Любиться можно вволю, без оглядки. Не так, как в лагере, где не скрипнешь, не вскрикнешь…

Ольгерд, отягощенный свалившимися на него горестями и заботами, о девичьей любви позабыл напрочь, а потому сразу и не понял, о чем она говорит. Когда понял, сам себе устыдился. Он представил себе, как опускается он в горячий дымящийся чан, благоухающий изысканными восточными ароматами, а вслед за ним туда забирается Фатима… От этих мыслей его воинское естество возжелало насладиться девичьим телом так остро, что, не собери он остатки воли в кулак, до ванны дело могло бы и не дойти. Однако взял он себя в руки, сказал себе, что сластолюбие — тяжкий грех и ответил, приглушая объявившуюся вдруг в голосе хрипотцу:

— Прости. Устал страшно. Не до того мне сейчас. За ванну спасибо, окунусь разок, чтобы пыль с тела смыть, а потом на отдых пойду. Завтра день будет тяжкий — Тараса хоронить, Душегубца искать, с Темир-беем непростой разговор вести. И ты тоже отдохни. Да не затворничай, слуг в дом позови, чтоб было кому у дверей караулить, мало ли что еще этой ночью произойдет. И переоденься в мужское платье. Чую я, что у здешних стен могут быть не только уши, но и глаза…

Девушка, явно не ожидавшая, что все ее чары окажут на Ольгерда действие не большее, чем комариный писк, поменялась в лице. С трудом удержавшись от обидных слов, фыркнула, крутанулась на месте, хлестнув его по ногам взметнувшимся подолом и вылетела из прихожей залы, словно на нее плеснули горячей смолы.

Видать большие надежды она на эту ночь возлагала, вздохнув от обиды подумал Ольгерд. Обижать Фатиму не хотелось, не заслужила она такого обращения и зла никому не желала, как ни крути. Но услаждать свою плоть, зная что тело Тараса еще не предано земле, он не мог.

Обещанную ванну Ольгерд отыскал по струящемуся из-за открытой двери пару. Скинул одежду, погрузился в обжигающую воду, застонал от удовольствия. При походной своей и не особо заможной жизни в такой роскоши мылся едва ли не в первый раз. Сидел поливая голову из ковша, пока вода не начала остывать. Чувствуя что вот-вот заснет, вылез, вытерся приготовленным полотенцем, накинул от греха подальше огромную, словно нераскроенный льняной холст, банную простыню и перешел в свою спальню.

Ощущая, как на плечи и голову тяжелой истомой наваливается сон, опустил голову на мягкую непривычно подушку, подтянул воздушное пуховое одеяло, закрыл глаза.

Сколько спал — неведомо, но выспаться определенно успел — голова была ясной, словно хрустальная вода из чистого горного ручья, а тело нежилось в сладкой истоме. Очнувшись, сообразил, что его разбудило. Шорох за дверью.

Дверь тихо скрипнула. Ольгерд сунул руку под матрац, где по въевшейся в кровь привычке был припрятан пистоль. Но оружие ему не понадобилось, в комнату ящеркой скользнула Фатима. Девушка, упорная, как английская собака-ищейка, похоже, справилась с обидой и, несмотря ни на что, решила довести задуманное до конца. Выполнив ольгердов приказ, она теперь была в наряде парубка, который, в свете заглянувшей в окно полной ярко-желтой луны делал ее еще привлекательнее и желаннее…

Не говоря ни слова, Фатима задвинула за собой засов, споро расшнуровала завязки на шароварах и, взявшись за край, стала стягивать через голову рубаху. Взгляду Ольгерда открылись мосластые мальчишечьи бедра, которые скрывали в себе больше сладострастия, чем пышные фигуры многих красавиц, а вслед за ними и круглые высокие груди с отвердевшими, возбужденными сосками.

Девушка, обладавшая лисьей хитростью и настоящим звериным чутьем, точно угадала самый выгодный для себя момент. Распаренный и отдохнувший, Ольгерд уже набрался сил, чтобы ее хотеть, но недостаточно для того, чтобы сопротивляться.