Мы всякую жалость оставим в бою… - Александр Авраменко

Фон Брюккнер кивает:

— Согласен, геноссе Соколофф. — И уже ротному, — Мюллер, Вы отстранены от командования ротой. В расположение части поедете в машине охраны.

— Слушаюсь, мой штандартенфюрер. — голос чуть заметно дрожит. — Кому прикажете сдать роту?

Фон Брюккнер на секунду задумывается. В роте маловато офицеров, ведь дивизия только-только формируется.

— Господин штандартенфюрер, — надо выручать немецкого товарища, — разрешите мне повести роту.

Он светлеет лицом.

— Разумеется, геноссе Соколофф. Принимайте командование ротой. — Он вскидывает руку — Хайль Гитлер!

И вот я в танке. Как приятно снова оказаться на законном командирском месте, снова почувствовать могучую силу добрых двух десятков боевых машин, снова ощутить себя ангелом возмездия! «Рота, слушай мою команду!..»

…Грохоча гусеницами «моя» рота входит в деревню Сент-Мари-дю-Монт, известную своей красивой колокольней и хорошим вином в кабачке у папаши Фуйяда. Очень мило! А что это тут забыла фельджандармерия? Э-э, это кому это они руки крутят?..

— Стой! — грозный рык в ТПУ. И дублировать по радио: — Рота, стой! Офицеры — ко мне!

Я соскакиваю с брони, и подхожу к фельджандармам, которые скрутили руки двум парням, определенно из нашей дивизии:

— Хайль Гитлер! Полковник Соколов. Что здесь происходит?

— Вам должно быть известно, герр оберст, что по личному приказу фюрера, фельджандармы неподконтрольны ни армейским чинам, ни командирам войск СС, — поворачивается ко мне хмурый обер-лейтенант с бляхой на груди.

— Вы арестовываете моих людей, — я делаю упор на слове «моих», — могу я узнать, в чем их вина? И вообще, обер-лейтенант, сначала не мешало бы приветствовать старшего по званию, нет?

Я расстегиваю комбинезон и демонстрирую жандарму свои награды. Это производит благотворное впечатление: молодец вытягивается во фронт и рапортует:

— Хайль Гитлер! Обер-лейтенант Дитц. Прошу извинить, герр оберст, служба. Эти двое обвиняются в изнасиловании и убийстве.

Эти двое? Одного я знаю: это унтершарфюрер Фридрих Буш, веселый парень из Дрездена, очень неплохой наводчик. Совсем недавно он хвастался фотографией своей девушки, и устроил драку с поваром, который сказал: «Ничего, кобылка». Второй чуть помоложе, конопатый на столько, что, кажется, из-за веснушек не видно кожи. Вид у обоих жалкий и потерянный. При моем появлении они еще больше съеживаются.

Я протягиваю фельджандарму портсигар, закуриваю сам.

— А могу я уточнить, обер-лейтенант, что все-таки произошло? Если возможно, поконкретней.

Затягиваясь ароматным дымком «Элиты», обер-лейтенант сообщает, что унтершарфюрер Буш и рядовой Нернст из дивизии «Викинг», силой ворвались в дом одного из жителей Сент-Мари-дю-Монт Буршада, нанесли ему и его жене несколько ударов, зверски изнасиловали пятнадцатилетнюю дочь Буршада, Ирен, а когда отец, очнувшись от побоев, схватив охотничье ружье, решил вступиться за честь дочери, отобрали оное ружье и застрелили его и его сына Лео Буршада, четырнадцати лет. Вот и все. Мэр деревни, г-н Рено, вызвал по телефону полицию, которая и задержала негодяев на месте преступления.

Бросаю взгляд на парней. Те, не взирая на протесты жандармов и злобный рев собравшейся толпы, пытаются лепетать, что девчонка сама зазвала их в гости, а там дикие нормандцы пытались ограбить их и убить. Врут, конечно, но не на все сто…

— Вот полюбуйтесь, герр оберст, на плоды их трудов! — обер-лейтенант пылает праведным гневом.

М-да. Ну, что тут скажешь? Конечно, девица выглядит на все двадцать, и, скорее всего, сама строила куры ребятам. Да и юнец смотрится не на четырнадцать, а на все восемнадцать, с мощными плечами и тяжелыми кулаками. Но убитые «валлонцы», которые теперь признаны германскими гражданами, это, доложу я вам, плохо. Очень плохо…

Неделю назад двое солдат, виновных лишь в том, что избили торговца вином, ломившего непомерную цену за свою кислятину, получили по семь лет крепости. А тут, похоже, пахнет расстрелом. Фюрер ласкает новоприобретенных граждан, стараясь поскорее сделать из них немцев. Это правильно и разумно, но ребята из нашей дивизии…

— Обер-лейтенант, прошу Вас, отойдемте на минутку.

Мы отходим за танки, и я тихо говорю ему:

— Послушайте, Дитц. Я понимаю, что моя просьба насквозь противозаконна, но нельзя ли как-нибудь отпустить этих ребят. Ну, в конце концов, что такое пара приконченных «лягушек», по сравнению с рыцарями СС?

Обер-лейтенант бурно протестует. Во-первых, это не «лягушки», а граждане Рейха, во-вторых, изнасилование — тяжкое преступление, в-третьих, перед законом все равны.

— И потом, господин оберст, я просто не могу их отпустить. Мэр вызвал полицию, он начнет жаловаться, а тогда — прощай погоны…

— Ну, дружище, если дело только в этом, — я открываю бумажник. Не густо, но кое-что есть. — Вот Вам триста пятьдесят рейхсмарок. Больше у меня нет, даю слово. А с г-ном Рено я сейчас все улажу. Договорились?

— Да, конечно, — в его голосе звучит сомнение, — но только если Вы, герр оберст все уладите с мэром…

Я подхожу к человеку, который с важным видом стоит впереди толпы.

— Господин Рено?

Он гордо кивает. Достаю их кобуры «Лахти», приставляю ко лбу мэра, нажимаю на курок. Ну вот: нет человека — нет проблемы!

Толпа с визгом отшатывается. Ко мне с обалдевшим видом бежит обер-лейтенант Дитц.

— Спокойно, обер-лейтенант. Как герой России и штаб-офицер дружинных войск я вне Вашей юрисдикции. Арестовать меня может только СД. Можете подать на меня рапорт, в котором укажете, что я убил британского шпиона и тайного еврея. Шарфюрер Буш! В машину, марш. Ты — на броню. Всего наилучшего, обер-лейтенант!

Отъехав от Сент-Мари-дю-Монт километров на пять, я вновь останавливаю роту, строю личный состав и объявляю обоим «героям» по три наряда вне очереди. Думаю, что этого с них достаточно, для поумнения…

— Герр оберст, разрешите обратиться?

— Что? Ты думаешь, Буш, что я зря влепил вам наряды?

— Нет, герр оберст. — он мнется. — Мы знаем, что Вы дали за нас деньги. Мы вернем. Если не сможем сразу, то по частям.

— Пошли прочь, обезьяны. Ваши дурацкие башки не стоят и трех пфеннигов. А если я дал что-нибудь сверх этой цены, то только потому, что у меня слишком доброе сердце… и еще я думаю о ваших матерях…

Оберштурмфюрер Вилли Хенске. Труа-Царицын

Я что скажу: «Змей Горыныч» конечно танк великолепный, но вот «Лавр Корнилов» это вообще, нечто! Размером он поменьше, и не так внушительно выглядит как «ЗГ», но зато превосходит он эту громадину по всем параметрам: во-первых, броня за счёт уменьшения размеров толще. Во-вторых, дизель вместо карбюраторного двигателя. В-третьих, экипаж меньше, а значит общее время реагирования уменьшается, да и скорость — выше, пушка — мощнее. То, что требуется хорошему танкисту, чтобы стать и неуязвимым, и смертоносным для врага. Так что правильно Сева мне присоветовал его за командирскую машину взять.

Мы поначалу стояли возле Труа. Небольшой такой городок, типично французский провинциальный. Там на полигоне свежепостроенном новую технику осваивали, и я в свой «Корнилов» влюбился как в женщину прямо. Целыми днями из него не вылезал, всё привыкал, изучал, экипаж свой дрессировал. Прикидывал, как такое чудо техники наилучшим образом использовать в бою. Поверите — чуть ли не трактат написал по тактике действия, это я-то, со свой средней школой провинциальной, университетов не кончавший. А самое интересное, что тетрадка наша попала к нашему командиру дивизии, в которую мой пятьсот второй батальон входил. И результаты этого оказались очень неожиданными для меня. Короче, вызывает начальство в штаб, а как раз накануне Макс прилетал, дружок мой из люфтваффе. Он-то уже до оберст-лейтенанта дослужился. Отдельной эскадрой стратегических бомберов командует, у них «Адлерангрифф» в полном разгаре идёт, и то сказать. Каждый день над нами моторы гудят. Самолёты тучами на канал идут. Ну, словом, посидели мы с ним и с ребятами моими в городском кабачке неплохо тогда. Как он свой самолёт повёл назад — ума не приложу… А утром меня будят: приказ немедля явиться в штаб. Встал кое-как, башка трещит, глаза красные, как у вампира. Ну, кофе, естественно, горячий. Позавтракал. Привёл себя в порядок, сел в «лоханку», поехал. Добрался когда, там уже сам Штайнер, командир «Викинга» ногами топает, что я так долго добираюсь. Ну, я ему представился. Он тетрадочку мою извлёк, на стол положил и ладонью по ней похлопал. Мол, твоё сочинение? Я не отпираюсь, виноват, мол. Мой труд. Каюсь, грешен. А он заулыбался, молодец, говорит. Побольше бы нам таких умников… Не понял я вначале, к чему бы это. Достаёт командир из стола пакет здоровый такой и на стол кладёт, мол, открывай. Взял я его, клапан отодрал. А там предписание: весь мой пятьсот второй убывает завтра в Россию, в Царицинские лагеря на боевое слаживание, это первое. Командиру батальона присвоить звание гауптштурмфюрера, то есть, мне, любимому. Третье, и самое главное, мой пятьсот второй батальон будет развёрнут на месте, то есть в Царицыне до полка. Поплохело мне сразу. Я к батальону ещё не привык, а тут сразу полк… А командир сидит, улыбка до ушей… Ну, я человек военный. Раз приказано, значит исполняем… Приехал назад, послал за новыми знаками различия и дал команду к дороге готовиться. Ребята меня даже поздравить не успели, сразу за дело принялись: надо ведь и технику к погрузке приготовить, и хозяйство собрать, и всё остальное. Словом, пахали эти сутки как проклятые, но всё успели, хоть и торопились. Как положено, в девять утра под погрузку на железнодорожную станцию прибыли и на платформы всё поставили. Сами по вагонам расположились, ради такого случая нам классные вагоны выделили. Распределились мы по купе, паровоз свисток дал и тронулись мы потихоньку через Францию, Рейх, Польшу бывшую, в Россию. Ребята мои нервничают, сразу видно, хоть и союзники мы, но страна это огромная и загадочная, мало кто что знает про неё. Вот и волнуются. Один я радуюсь, мне-то что? Я уже там бывал, знаю что к чему. А если честно, то предвкушаю пиво с раками. Полюбил я это дело. Ну, границу Рейха пересекли, едем. На остановках нас цветами закидывают, все улыбаются, приветствуют покорителей Франции. Мы обустраиваем свой походный быт, потому что ехать нам долго, не одну неделю. Вот и Промышленная Зона началась. Любуемся на неё через окна. Красиво и величественно: гигантские стройки, колоссальные корпуса новых заводов и фабрик, трубопроводы, линии высоковольтных энергетических сетей. Ночью небо озаряется беспрерывными вспышками электросварочных аппаратов, работающими круглосуточно. Толпы военнопленных поляков и французов, голландцев, бельгийцев и англичан роют котлованы, возводят стены предприятий, прокладывают дороги и провода. Вся Промзона представляет собой невообразимых размеров строительную площадку. На редких остановках нас облепляют торговцы местными товарами, в основном это продукты с их огородов и полей. Наконец мне попадаются долгожданные раки. Покупаю у мальчишки целое ведро здоровенных чёрных красавцев, которые недовольно шевелят усами и бегу в своё купе. Мои попутчики недоумевают. Я отряжаю денщика раздобыть пива у наших интендантов а сам направляюсь на кухню, где приказываю вскипятить ведро воды. Наконец вода закипает, и я высыпаю добычу в кипяток, приплясывая от нетерпения. Вскоре панцири краснеют, закуска готова. Сливаю воду, беру красавчиков и бегу в купе. Там уже дожидается пиво. Высыпаю раков в тарелку и с наслаждением отламываю первую клешню, делаю огромный глоток холодного пива… Небесное наслаждение! У моих попутчиков квадратные от изумления глаза, я улыбаюсь про себя, затем чищу парочку краснопанцирников и объясняю, как правильно надо употреблять этот деликатесный продукт. Вначале все пробуют с опаской, затем входят во вкус и вскоре ребят не оттащить и за уши от стола. Бедный денщик уже совершил четыре ходки за пивом. Наконец все отваливаются с раздутыми животами и блестящими от сока щеками, но довольные. Такого они никогда не пробовали. На следующей остановке сметаем всех раков, какие только были в продаже, а ещё через одну уже весь наш состав наслаждается пивом и варёными раками, только осколки панцирей успевают выносить из вагонов. Ко мне пристают с вопросами. Что ещё вкусное есть в России. Торопливо вспоминаю, что можно организовать, но как назло, ничего в голову не приходит. Шучу, что приедем — сами разберётесь, мол, то что нравиться мне, вы можете и не понять, ребята. Все понимающе кивают, потому что видели, с каким аппетитом я уплетал настоящие блины, а нашим они не глянулись. Непривычно. Вскоре въезжаем в Россию. На одном из перегонов устраиваю шутку: кидаю раков в ведро с водкой. Теперь их не отличить от варёных, такие же красные. Выхожу покурить в коридор и приказываю денщику прибраться в купе. Через минуту слышу дикий вопль — раки протрезвели и начинают шевелиться. Бедный солдат испуган до глубины души. Весь вагон веселиться.