Малый бедекер по НФ - Геннадий Прашкевич

Почему-то в «Комсомолке» не было указано, где Федя раздобыл шифр.

Не шпионский, конечно, а тот, которым шифруют телеграфные денежные переводы. Но раздобыл, раздобыл, такой молодец. А потом помогли Василий и Иван, бросившие наконец народное предприятие.

И пошла пруха.

Федя отбивал в разные города телеграфные денежные переводы, а Вася и Иван степенно путешествовали и получали деньги. У нас ведь как? У нас пришел в кассу — получи. Никто не запрашивает подтверждения телеграфных отправлений. За пару месяцов корешки получили сотни две тысяч, очень немалые тогда деньги. Волновались, конечно, но Раскольников не меньше волновался, когда брал деньги у старушки.

Крутая история.

Правда, я не увидел в ней сверхзадачи.

То есть не понял: корешки задумывались над тем, помогают они стране или совсем напротив?

Может, сейчас задумались.

Сидючи в разных зонах.

Ну ладно.

Реальный случай из опыта.

Тут даже заикаться не стану. Если случай хорош, с ним и придурок справится.

Личное потрясение тоже не требует особых рассуждений. Случай может так человека потрясти, что всю оставшуюся жизнь будешь о нем думать.

Вот совсем другое дело сублимация.

Скажем, ты, герой романа, любишь славную девушку, а она любит совсем другого.

Вот садись и сублимируй. Описывай, как тебе хорошо от того, что девушке хорошо с другим. Опиши героя правдиво под собственным его именем — как он хромает, как глаз у него косит. Как и необычное допущение, этот прием (по словам Миши Веллера): «…требует наибольшей раскрепощенности ума, склонности к придумыванию, живости воображения».

Так что дело за малым.

Садись за машинку и пиши превосходный рассказ.

Только помни о «свойствах автора», указанных, опять же, Мишей Веллером.

У меня (как у автора) тоже было несколько странных свойств, даже мне самому не всегда понятных. Нивхский писатель Владимир Санги когда-то спрашивал с сахалинской писательской трибуны: а почему это некий Г.Прашкевич описывает в своих странных произведениях не праздничный фасад социализма, а его будничные, всем надоевшие социалистические задворки? А хабаровский писатель Александр Грачев мягко вторил: а почему этот некий Г. Прашкевич не судьбу пишет (подразумевалось — народную), а копается в малозначащих мелочах, дергается в какой-то магнитофонной крутиловке?

Действительно, почему? Мне самому было обидно.

«Падение Тисимо-ретто» А.Грачева являлось по тем временам (начало 60-х) вовсе не худшим произведением, мне хотелось бы дружески поговорить с писателем, но он меня не слышал и не понимал. Зато не уставал повторять, что некий Г.Прашкевич пишет совсем не о том, о чем надо писать писателю.

Конечно, времена были не те. Это сейчас на прилавках можно увидеть удивительные книги — скажем, справочник «Естественные надобности», том второй, или книжку стихов «Эсхатологические грезы времен советского климакса». А тогда на прилавках лежали книги В.Санги и А.Грачева, Г.Маркова и В.Кочетова, С.Бабаевского и так далее, а каждый редактор от каждого писателя требовал прежде всего социального оптимизма.

Социального оптимизма и положительного героя.

Положительного героя и никакой этой магнитофонной крутиловки.

Все должны были надувать щеки и бодро смотреть вперед. А я (вот они, странные «свойства автора») не умел выпучивать глаза больше, чем они у меня выпучиваются от природы. Я уже тогда был сильно подпорчен влиянием Н.Карамзина. Помните? «Нет предмета столь бедного, чтобы искусство уже не могло в нем ознаменовать себя приятным для себя образом».

Как сказано!

И еще тогда я был под впечатлением вычитанного у Феллини: «Если бы меня попросили сделать фильм о рыбах, я, конечно, сделал бы его автобиографическим».

Эти ребята, Феллини да Карамзин, меня и подвели.

Сколько помню себя, всегда писал о задворках социализма. И это ничуть меня не смущало. О чем я еще мог писать? В конце концов, родился, рос и вырос я на этих самых задворках. Может, поэтому В.Санги и А.Грачев и пытались меня спасти. Они, наверное, хорошо видели, что человек сбился с пути, идет неверным курсом. Поэтому и сделали все возможное, чтобы та первая моя книга стихов «Звездопад» не увидела света.

1969 год. Набор книги рассыпан. Редактора вышибли с работы. Заодно отправили на пенсию директора издательства.

Вот тебе и личное потрясение.

О-хо-хо.

Поздним вечером в Новоалександровку, в научный поселок, где мы жили с женой, принесли телеграмму из Южно-Сахалинска. Телеграмма была подписана новым директором Сахалинского областного книжного издательства, известным прозаиком, ну, назовем его прозаиком М. «Если вы любите Родину и готовы ей служить, будьте в издательстве такого-то числа в такое-то время».

Всю ночь мы с женой пытались понять: что случилось? Ехать, не ехать? К добру все это или к худу? Впрочем, Родину я любил, поэтому в назначенный день и час вошел в издательство.

Новый директор встретил меня буквально у порога.

Он улыбался, он жал мне руку, он усадил меня в удобное кресло.

Делая это, он все время оглядывался. «Понимаете, зачем я вас вызвал?»

Я тоже оглянулся и ответил:

«Нет».

Но, честно говоря, несмотря на все пропитывающую неясную тревогу, я почему-то чувствовал себя польщенным.

Таинственная телеграмма.

Уютный кабинет. Известный прозаик.

Один свой роман прозаик М. переписывал несколько раз.

В романе описывалась горячая дружба двух больших братских народов — русского и китайского. Русские парни плавали через Амур, дружески трахали китайских девушек, китайские юноши плавали через Амур, внимательно присматривались к советской жизни. Хороший добротный роман для медлительного домашнего чтения. Но когда роман пошел в производство, грянули даманские события. Прозаика М. вызвали в одно место и сказали: «Ты, дед, чего? С нарезки слетел?» Прозаик М. понимающе кивнул. В новом варианте романа никто ни к кому не плавал. «Сосед хорош, когда забор хороший». Роман пошел в производство, но времена вдруг помягчели, по Амуру поплыла комиссия Ильичева, прозаика М. опять вызвали в одно место: «Ты, дед, похоже совсем с ума спрыгнул».

И все такое прочее.

Окончательный вариант романа я не читал, поэтому не знаю, чем дело успокоилось.

Я молча сидел перед известным писателем, директором издательства, а он, выложив на стол чистый бланк издательского договора, сказал доверительно:

— Значит, так. Мы сейчас подписываем договор, а через пару недель, как положено по закону, вы еще и аванс получите. А про книгу стихов забудьте. Не было у вас книги стихов. И не будет. Зачем вам это упадничество? Вам прозу надо писать. Мы-то с вами знаем, что вы талантливый человек. Вам нельзя разбрасываться. У меня нюх на талант. Я не чета тем… — Он возвел глаза горе и в непостижимой высоте я отчетливо увидел лица тех, кто не понимал моей талантливости и его нюха. — Короче, подписывайте договор и катите домой. Садитесь за стол и пишите повесть. Десять авторских листов. Как? Хватит? Книжка должна выглядеть солидно. Или хотите сразу пятнадцать?