Возвращение призраков - Джеймс Герберт

Поцелуй был глубоким, и Эш ощутил его влажность. Он обнял Грейс крепче, прижав все ее тело; она мягко прильнула к нему, ее губы приоткрылись ровно настолько, чтобы красть его дыхание; и вдруг его чувства бешено закружились, так что мысли спутались, смешались с ее мыслями. Это был тревожный и тем не менее чудесный момент — момент смятения и восторга, и восторг был взаимным. Поцелуй, интимное общение превратились в нечто большее, чем физическая близость.

Когда объятия стали крепче, его охватило чувство легкости, а сознание обоих словно слилось, как и их тела.

Он парил в ней, а она в нем; их мысли и чувства перемешались, стали частью другого сознания. Эш проник в глубины ее души, в ее ощущения, ее тайны — и знал, что она так же проникла в него. Он коснулся ее эмоций, ее страстей, — и его ошеломила сила ее желания.

И Грейс с радостью приняла его, в замешательстве, но и в восторге от вторжения, — и, в свою очередь, проникла в его сознание, свободно блуждая там, впитывая его мысли и чувства. Она нырнула глубже, в его подсознание, настороженная темнотой, но без страха. Она прошла через вуаль, которая была всего лишь тенью души, вздрагивая от всякого впечатления, но не в состоянии вернуться назад и не желая этого. И вдруг она оказалась внутри мрачных, хмурых стен Эдбрука.

И там были двое мужнин, эфирные духи, плывущие через ее — и его! — сознание. И девушка — прекрасное видение с длинными темными, вьющимися волосами и глазами, исполненными страсти, но и насмешки. Эта мысль проплыла, а за ней возник устойчивый образ девочки, почти ребенка, со злобной улыбкой и белой, как алебастр, кожей, квочка, такая юная и одновременно такая старая, словно разложившаяся душой, — Грейс поняла, что это сестра Давида, Джульетта. И, осознав это, Грейс открыла глубочайшую тайну Давида.

Грейс ощутила ярость девочки и увидела, как та пошатнулась, заскользила, — и вот падает в черную, как деготь, реку. Кружащиеся воды подхватили девочку, она бьется в пенящихся струях, а мальчик, которым был Дэвид, пытается дотянуться до нее, но его кидают и отшвыривают ужасные силы; его ум полон стыда, и мальчик кричит от страха.

Оба наблюдали — Грейс и этот мальчик, — как Джульетта уступила в своей борьбе с разъяренной водное стихши, и ее глаза, так широко открытые, такие испуганные, медленно утратили свой блеск, помертвели. И Грейс ощутила, что мальчик винит себя за смерть девочки, думает, что это он убил ее. Но это было не так! Девочка сама упала в воду, а он пытался спасти ее.

Джульетта уплыла, как обломок кораблекрушения по бурным волнам, потеряв одну туфлю и один белый носок, сорванный, как и ее жизнь, водной стихией, и оставив Дэвида тысячекратно переживать эту смерть.

Они стояли в комнате, их тела были неподвижны, в то время как стены вокруг словно закачались и закружились. Губы обоих были все еще слиты воедино — на самом деле прошло всего несколько мгновений с тех пор, как они соприкоснулись, но время потеряло свое значение в этом единении душ.

Эш заблудился в калейдоскопе понятий и образов и упивался ими, хотя свою роль играл и трепет, ибо никогда еще Эш таким образом не получал доступа в чужое сознание. Он вздрагивал от, ее эмоций — таких сильных, таких всеобъемлющих, — но с радостью поддавался им. Он позволил себе уступить этому деликатному и утонченному вторжению, и в то время как она проникала в его мысли, он еще глубже погружался в ее сознание.

И когда он погрузился в самую глубину, то услышал тонкий голосок, и этот голос принадлежал Грейс, не теперешней Грейс. Это была детская жалобная мольба, но ее источник был неясен; почему-то Эш не мог направить к нему свои мысли.

Его губы еще крепче прижались к ее губам, пытаясь уловить ускользающий внутренний голос, и Грейс отклонилась назад под его напором, обхватив его руками за плечи.

И наконец он определил направление в ее душе, откуда доносился тоненький, испуганный голосок, и бросился туда. Но что-то вцепилось в него, затруднило движение, и он обнаружил, что бесцельно плывет куда-то. Однако он уже был почти на месте, голос слышался так ясно! И вскоре Эш оказался перед огромной пустой областью и, приблизившись, увидел — осознал, — что область эта серая и неровная, словно часть сознания затмила какая-то мрачная туча. Эш понял, что не проникнет сюда, потому что это тайна Грейс, тайна, о которой не знает даже она сама. Он повернул назад, ошеломленный силой сопротивления, и помчался наверх, стремясь, как тонущий, вырваться из глубин океана души Грейс.

Они отшатнулись и в оцепенении уставились друг на друга, смущенные этим необыкновенным опытом.

Но прежде чем хоть один успел что-либо сказать, послышался крик, а потом грохот падения на лестнице.

28

Грейс метнулась к двери, и Эш схватил ее за локоть. Она обернулась с тревогой, страхом и замешательством в глазах.

— Погоди, — сказал он, преодолевая собственное замешательство.

— Отец…

Она попыталась вырваться, но он держал крепко.

— Пусти сначала меня.

Он оттолкнул Грейс в сторону — грубо, потому что она сначала сопротивлялась, — и бросился к двери. Грейс устремилась следом.

Эш перешагивал через две ступени, но наверху остановился, осознав, что не имеет понятия, где находится комната викария. Однако следующий вопль подсказал ему это.

Дверь была закрыта, и на мгновение Эш решил, что она заперта, так туго поддавалась ручка. Он нажал крепче, налегая двумя руками, и дверь открылась. Эш ворвался внутрь и отшатнулся от увиденного.

Хотя шторы были опущены, освещение позволяло рассмотреть на полу фигуру преподобного Локвуда, вжавшегося спиной в стену. Прижимая к груди простыни, он смотрел в противоположный угол, и жалкий страх оттянул его челюсть, так что рот перекосила гримаса, а на тонких губах заблестела слюна, струйкой стекающая по подбородку. Его белые волосы упали на лицо, зрачки так расширились, что их пугающе-бездонная чернота заняла почти всю радужную оболочку. Викарий дрожал Как припадочный и не отрывал глаз от пустого угла.

Эш почувствовал, как за его спиной в комнату вошла Грейс Глядя на отца, она взяла его за плечо.

— Не приближайся ко мне!

Крик вырвался у викария так неожиданно, что оба вздрогнули, но тут же поняли, что предостережение относится не к ним, а к какому-то видению в пустом углу комнаты.

— Папа! — воскликнула Грейс, не сознавая, что с детства не произносила этого слова.

Она попыталась обойти Эша, но тот снова схватил ее. Силясь вырваться, она еще раз позвала отца. Никогда еще он не казался таким старым и больным, таким сломленным; даже месяцы его болезни не подготовили ее к этому. Грейс едва не закричала, когда затравленный взгляд отца обратился к ней, и Эш почувствовал, как она прислонилась к нему.