Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Откровенно говоря, как пошли вторые сутки мне стало не по себе от того, что мы можем опоздать к ввозу тела царицы в Москву. Царский поезд обещал прибыть в столицу на четвёртые сутки, так как не «нёсся сломя голову», а ехал чинно, а проезжая мимо монастырей и храмов, давал возможность местным священникам проводить любимую царицу молебном. Да и царь, как потом говорили, истово молился едва ли не в каждой церкви, что попадалась на пути похоронной процессии.
Ещё в конце октября выпал первый снег — потом был второй и третий — так что дорога лежала словно атласная лента посреди пуховой дали, окаймленной покрытым снегом зелёным ельником, осинником с остатками сухих, трепещущих на ветру листьев. Молодые берёзовые рощи подступали порой к самой дороге и развешивали над ней свои снежные арки.
Купленные для моих бойцов молодые лошадки, объезженные в поисках не победившей царицыну болезнь расторопши, шли ходко. Ещё по лету я озадачился построением сбруи и упряжи для езды на санях с помощью пары лошадей, запряжённых через дышло. Мне хотелось управлять лошадьми самостоятельно, сидя в санях, а не так, как было принято здесь и сейчас со всадником на одинокой лошадке.
Мне всегда нравилась зима и в том, и в этом мире. Я к ней готовился тщательно, и сейчас наше снаряжение ехало на двух больших санях, запряжённых «нормальными» парами под управлением Федула, работника купца Растворова и Прокопа, работника Максимки Хахалина. К слову сказать и к трём другим моих «соколам» отцами были приставлены «дядьки», которые дядьками по родству не являлись, а были обычными подручными рабочими, а здесь — боевыми холопами, вооружёнными шестопёрами и мечами из моих запасников.
У меня дядьки не было, но, как обычно, имелась персональная стрелецкая полусотня, вымуштрованная мной за лето хотя бы до уровня: налево, направо, шагом марш, лечь-встать и хождения в ногу в колонне по одному без наступания друг-другу на пятки.
На мне, кроме рубахи, был надет тонкий волосяной тегиляй покрытый синим бархатом, с мягкой замшевой подстёжкой спускавшийся до колен. Поверх тегиляя надет траурный кафтан с подкладом из меха соболя. Снизу надеты тёплые порты на беличьем меху (мехом вовнутрь, конечно). На ногах — сапоги с чулком, сшитым из беличьих брюшек и тонкие льняные портянки. На голове соболья шапка.
Остальные члены пятёрки были одеты попроще но тегиляи были сделаны всем и сразу, как только мы сговорились о совместной службе. Я, конечно, рисковал, привлекая их к сотрудничеству, но в то же время не мог не исполнить данное царю слово — организовать тайную службу политического сыска.
Про тайную службу мной ещё пока не было сказано ни слова. При найме я обещал научить их воинскому делу, обещая, если они исправно его освоят, к моменту их взросления сделать воеводами. В воеводах я решил закрепиться основательно, а поэтому в пути «насиловал» память Трубецкого активно.
Оценив, как проходит процесс перемещения в сторону Москвы арьергарда, мы ускорили свой ход и уже к концу вторых суток пути нагнали царский поезд. Встроившись в колонну сразу перед воеводой Данилой Романовичем, который увидев меня, помрачнел лицом и остановил своих людей, пока моя сотня и «соколы» с холопами обходили его с левой стороны, я поблагодарил его кивком головы и отправился к царю.
Иван Васильевич был одет едва ли не в рубище и ехал верхом на затрапезной лошадёнке, покрытой серой войлочной попоной, сидя в седле задом на перёд. Увидев он жестом ладони подозвал меня к себе.
— У тебя всё в порядке? — спросил он.
— Да, государь. Арьергард двое суток как вышел из Слободы и подтягивается к основному поезду. В наличии пятьсот пятьдесят шесть конных и одна тысяча шесть сотен пеших стрельцов. Пять сотен остались в городском гарнизоне, три сотни охраняют стрелецкий посёлок и занимаются хозяйством.
— Я не про войско, — поморщился государь. — Здоров ли?
— Здоров, великий государь.
— Выглядишь справно, — царь прищурился. — Ты, словно тесто на дрожжах, растёшь. Совсем на отрока не похож. Или кафтан так тебя взрослит или…
Царь оглянулся и посмотрел на едущие впереди него с телом царицы, накрытом вышитой золотом белой парчой, сани. Только сейчас я обратил внимание, что он сидел на седле, развёрнутом и надетым на лошадь наоборот. У седла имелась высокая спинка на которой, практически и возлежал царь.
— Или, великий государь. — покивал я головой. — Ты, вон, тоже постарел лет на десять.
— Да-а-а… Житие царское тяжкое… Мне, вона, доброхоты уже невест предлагают. Что думаешь о том, Федюня?
— Да что тут думать? Надо выбирать! Ты царь-государь. Нельзя тебе без жены.
Царь вздохнул.
— Отравят ведь и другую.
— В постоянном блуде не проживёшь, — скривился я. — Не поймут ни церковники, ни народ. Что же тебе, постоянно каяться в одном и том же грехе и продолжать намерено грешить? Это ещё более тяжкий грех. Это умысел против Бога.
Царь посмотрел на меня сверху вниз и покачал головой.
— Можешь ты, Фёдор, в нескольких словах так сказать, что всё понятно становится. Вот сказал, и у меня чувство, как будто и сам так всегда думал.
Наши кони ехали рядом, но царь Иван сидел на огромной рыцарской кобыле, а я на лошадёнке, размером чуть больше пони. Поэтому мне приходилось задирать голову, словно я смотрю на купол храма. К тому же стояла середина дня и солнце светило мне прямо в глаза. Я щурился, крутил шеей и царь заметив это, предложил.
— Давай пересядем в повозку?
Он показал на небольшие узкие сани, укрытые меховым покрывалом.
— Да как же в них можно поместиться вдвоём? — удивился я.
— Лицом к лицу. Ежели сидеть, то как раз.
— Не побрезгуй, государь, на моих санях прокатиться? Мои побольше будут и поудобнее.
— Что за сани? Покажи.
Я отъехал к своим и махнул Кузькиному Трифону править за мной. Сани с трудом обогнали заполнившую собой всю ширину дороги колонну и подъехали к царю.
— Что за змей о двух головах у тебя, Федюня? Не видывал такой упряжки. Без дуги? С одной оглоблей? Чудно! И сани… Да на таких санях можно и вчетвером ехать!
«Когда ты увидишь мои другую повозку, вообще обалдеешь», — подумалось мне.
Другие сани, так как везли наш скарб, броню с оружием и мою казну, были запряжены четвёркой лошадок по две пары.
Мы пересели в мою повозку на набитые овечьей шерстью меховые подушки и укрылись
