Крушение - Анри Труайя

— И как ты это себе представляешь?

— У меня есть деньги! Уедем вдвоем в Египет… нет, в Грецию! Увидеть Грецию с тобой! Вообрази — мы увидим эту застывшую под солнцем красоту собственными глазами!

Его возбуждение передалось Жан-Марку.

На долю секунды он тоже поверил в возможность этого безрассудного счастья, чистого и незыблемого, как небо Греции. На память пришли фотографии, сделанные год назад отцом и Кароль во время круиза. Обломки колонн, драгоценные рельефы, Кароль, прислонившаяся к мраморной глыбе, улыбающаяся солнцу. Только она могла бы спасти его от Валери. А возможно, и от Жильбера! Потому что она была больше, чем женщина: в ней присутствовало нечто роковое, неизбежное, она походила на героинь древнегреческих трагедий — Клитемнестру, Электру, Гермиону, Федру… Имена из школьного учебника, оживающие на древней земле Эллады. Орест и Пилад прогуливались рука об руку по улицам Афин. Там все было возможно и прекрасно, потому что солнце освещало пыль веков. «Здесь — неумолимая цепь событий: помолвка, свадьба, прием, контора, деньги, постель… Там — бегство из своего времени. Уехать, уехать… Но ведь однажды придется вернуться…»

Перед глазами Жан-Марка разматывалась бесконечно-монотонная лента шоссе. Время от времени, несмотря на опущенный защитный козырек, в глаза ему попадал солнечный блик. Они остановились у пункта сбора дорожной пошлины. Под пристальным взглядом полицейского мотоциклиста в белом шлеме, стоявшего рядом с застекленной кабинкой, Жильбер заплатил два франка. Машина тронулась с места, мягко заурчав мотором. Жильбер плавно переключил скорость.

— Невозможно! — произнес Жан-Марк.

— Что — невозможно?

— Уехать вдвоем, нам с тобой!

— Но почему? Ответь! Почему? Мы будем так счастливы там!

— Там — возможно!.. Но после, здесь?..

— И здесь, и там, и в любом месте, — отвечал Жильбер.

Их окружал дикий, суровый пейзаж: валуны цвета пепла, врытые в коричневато-желтоватую землю, хрупкие тонкие березы, заросшие, теряющиеся в глубине леса тропинки. Они подъезжали к повороту на Юри.

— Направо? — спросил Жильбер.

— Нет, поедем в Немур. Пообедаем и вернемся в Париж.

— Ты торопишься?

— Хочу быть дома к восьми.

— У тебя встреча с Валери? Да? И ты не смеешь ее надуть?

Жан-Марк не назначал свидания, но внезапно ему стало неуютно от перспективы провести весь вечер с Жильбером. Этот подросток привлекал его так сильно, что он чувствовал головокружение, боялся упасть, как будто стоял на краю пропасти. До его слуха донесся голос Жильбера, приглушаемый свистом ветра и шумом мотора.

— Так ты все еще не понимаешь, Жан-Марк? Я люблю тебя! И ты тоже меня любишь, я знаю, я уверен в этом!

Эти слова потрясли Жан-Марка. Сумасшедшая радость смешивалась в его душе с ужасом. Жильбер словно бы преподнес ему щедрый дар, произнеся именно те слова, которые он больше всего боялся услышать.

— Как я буду жить без тебя, Жан-Марк? — мягко продолжил Жильбер.

— А как бы ты смог жить со мной? Об этом ты подумал? Мы что, похожи на тех жалких типчиков, которые разгуливают под ручку по Сен-Жермен-де-Пре?

— Ты и Ореста с Пиладом считаешь «жалкими типчиками»?

— Возможно, при жизни они такими и были!

— Тогда лучше умереть!

— Не говори глупости! Я просто не хочу, чтобы на нас показывали пальцем, только и всего!

— Зато ты хочешь заниматься каждую ночь любовью с женщиной, которую не любишь! — дерзко возразил Жильбер. — А ведь у тебя есть я! У нас есть мы! Этого я не вынесу, Жан-Марк!

Он нажал на газ: их автомобильчик догнал и перегнал большую американскую машину.

— Теперь прими вправо, — велел Жан-Марк, — и сбрось немного скорость.

Но Жильбер продолжал давить на педаль.

— Зачем ты это делаешь? — спросил Жан-Марк.

— А почему бы и нет? Ты боишься?

— Нет.

Жан-Марк обернулся — «американец» остался далеко позади.

— Сбавь скорость, — снова попросил он.

— Нет, я этого не сделаю! — закричал Жильбер, впадая в неистовство.

— Ты с ума сошел?

— Да, Жан-Марк, да — я обезумел! И в этом твоя вина! Говоришь, ты и я вместе — это невозможно? Но и я без тебя — тоже невозможно! Так что же нам остается? Ответь! Да отвечай же! Видишь, ты и сам не знаешь!

Он вдавил в пол акселератор, и машина рванулась вперед. Темный ужас овладел Жан-Марком. Он чувствовал под ложечкой тошнотворную пустоту, одновременно неосознанно призывая на их головы катастрофу. Существует ли иной выход из мучительного положения, в котором они оказались? Стрелка спидометра дрожала у отметки «140». Побелевшие от напряжения руки Жильбера намертво вцепились в руль. Его лицо было прекрасным и жестоким, отчаявшимся и нежным. Обезумевший ангел рассекал воздух, летя прямо на стену.

Жан-Марк услышал собственный задушенный стон:

— Жильбер! Жильбер! Нет!

Приближался поворот, отмеченный красивыми столбиками парапета. Сто шестьдесят.

— Я люблю тебя! — выкрикнул Жильбер. — Люблю!

В то же мгновение автомобиль занесло, раздался яростный скрип шин, бело-зеленые образы, вертясь, надвинулись на Жан-Марка. В последнюю секунду перед его глазами встала картина увиденной им когда-то аварии: два окровавленных тела на обочине дороги близ Пюизо, Кароль, закрывающая лицо руками: «Какой ужас, Жан-Марк! Не могу на это смотреть!» Потом все смешалось в его голове. Его оглушили скрежет железа и визг разлетающихся вдребезги стекол, теплая жидкость наполнила рот. «Как глупо! — подумал он. — Просто идиотизм! Это происходит не со мной!» И потерял сознание.

XXIII

Каждый раз, поднимая голову, Даниэль упирался взглядом в нелепый помост с серебряными галунами под черным креповым покрывалом. Только что служащие похоронного бюро передвинули гроб на катафалк, обложив его по бокам венками. Один венок они поместили на крышку.

Неужели Жан-Марк навсегда заперт в этом ящике? Его брат погиб мгновенно, на месте! Как это случилось? Машина вылетела с дороги безо всяких видимых причин. Наверняка, водитель отвлекся, что-то сделал неправильно. У Жильбера ведь даже не было прав. Жан-Марк, должно быть, рехнулся, раз пустил его за руль! Тела обоих погибших были перевезены в больницу в Немуре. Оттуда Жильбера увезли в Шантийи — убитые горем бабушка и дедушка решили похоронить его в фамильном склепе. Жан-Марка — в Париже.

В церкви Сен-Жермен-де-Пре — практически пустой — было прохладно, несмотря на летнюю жару. Солнечные лучи, проходя сквозь витражи, окрашивались во все цвета спектра. Внезапно присутствующие опустились на колени. Даниэль, сидевший вместе с остальными членами семьи в первом ряду, страдал из-за того, что его горе выставлено на всеобщее обозрение. Он взглянул на отца. Измученный, увядший, с мертвенно-бледным лицом и тусклыми глазами, Филипп как будто беседовал мысленно сам с собой. Франсуаза и Маду следили за ним с такой тревогой, как будто именно он был опаснее всего ранен этой трагедией. Даже Даниэль, в душе жестоко упрекавший отца, не мог не признаться самому себе, что бесконечно жалеет его. Печальные события свели вместе мать и отца. Она пришла в церковь в глубоком трауре — слабая, заплаканная, под руку ее бережно поддерживал второй муж. Валери тоже была здесь, одетая в темный костюм военного покроя: сухие глаза лихорадочно блестели, челюсти закаменели от напряжения. Молящиеся снова расселись по своим местам. Какой смысл в этой нелепой гимнастике — опуститься на колени, подняться, сесть?..

Церковные каноны не только не помогали Даниэлю смириться и усмотреть в жестокой гибели брата высший промысел, но и делали случившееся еще более необъяснимым и невыносимым. Почему именно его брат? В силу какого решения Всевышнего, по какому математическому расчету Жан-Марк оказался именно в том месте, где его ждала смерть? И что осталось от Жан-Марка теперь, после того как — по сухой констатации медиков — дыхание его остановилось? Что, душа — всего лишь проявление мозговой деятельности и погибает вместе со смертью мозга, как гаснет лампа, когда шнур выдергивают из розетки? Или же она переживает механическую поломку и продолжает иное существование — эфемерное, напевное, сладостное, законы которого нам недоступны? Перед лицом смерти дорогого сердцу существа Даниэль осознавал всю тщету метафизических теорий, которыми когда-то так восхищался. Перед его мысленным взором вставал Коллере-Дюбруссар, блистательно излагающий аргументы материалистов, спиритуалистов, экзистенциалистов, интуитивистов, а другим уголком сознания он все время видел окровавленный труп Жан-Марка. Если кто и знал наверняка, что есть материя и жизнь, то уж никак не профессор, погруженный в свои книги, а именно он, погибший на дороге. Любой человек по эту сторону бытия имел о душе чисто гипотетические предположения. Но существовала ли «та» сторона? Даниэль все время вспоминал бескровное лицо брата с закрытыми глазами и плотно сомкнутыми ресницами, каким он увидел его в морге больницы. Единственная серьезная вещь в мире — это черный ледяной туннель, замаскированный посмертной восковой маской. Торжественно-мрачная месса продолжалась, вот только Жан-Марк отсутствовал — и в этом тоже есть философия, да к тому же еще замечательная театральная постановка. Даниэлю вдруг захотелось узнать мнение Жан-Марка о церемонии, организованной в его честь. Парадокс… Навалилась такая тоска, что он с трудом сдержал рыдания. Идиотская фраза вертелась на языке: «Кончено, Жан-Марк, кончено, старина!..» Даниэль бросил взгляд налево: Франсуаза, Маду и Дани молились, склонив головы. Священник обошел катафалк, кадя ладаном на свечи и черную пелену. Глаза Даниэля туманились слезами, болела грудь. Из оцепенения его вывели скрип сдвигаемых стульев и шарканье ног по мраморному полу. Служба завершилась. Все члены семьи выстроились в ряд вдоль холодной стены. Даниэля снова испугало бледное окаменевшее от горя лицо отца: в эту минуту он был так похож на своего мертвого сына! Казалось, толкни его — и он рухнет на плиты пола.