Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4 - Дмитрий Быстролётов

мучительно больно от сознания никчемности твоего сострадания, раз ты не можешь ничем помочь и уберечь людей от этой большой беды.

Как это ни странно на первый взгляд, эта книга не порождает уныния. Напротив, в ней такой бешеный заряд жизненной силы! И ясная мудрость: человек могуч и прекрасен, и богатство жизни лишь в нём самом.

От души поздравляю и благодарю».

К письму приложено следующее стихотворение.

Анне Михайловне — дружески и преклонено. Автор.

Умер культ. Все идолы развенчаныИ от постаментов нет следов,Лишь одни нас любящие женщиныЖдут по праву гимнов и цветов!Сколько раз мы были б обесчещеныИ врагам спускали сколько раз,Если бы не любящие женщины,Гордостью тревожащие нас.Сколько раз, убитых невезением,Возвращали нас опять к бойцам.Окрылив дерзаньем и терпением,Их животворящие сердца.Сколько раз и в горе мы, и в радостиПрипадали к родникам их глаз —Почерпнуть сладчайшей в мире сладости,Верой в жизнь напиться про запас.И всегда, от века и до вечности,Мы в долгу перед любовью тех,Кто щедрей нас в гордой человечностиИ великодушней в доброте.Культа нет. Все идолы развенчаны.Постаментов стёрты все следы.Только им, — нас любящим, — обещаныПоколений светлые труды!

Я живу, как в угаре, как в одном ни на минуту не прекращающемся порыве вперёд — кое-как ем и мало отдыхаю, моя голова вечно занята мыслями о том, что надо сделать, расчётами, поисками удачных слов и фраз. Я непрерывно озабочен — боюсь что-нибудь забыть, боюсь, что не успею завершить задуманное, боюсь четвёртого нападения рака и третьего удара и, главное, боюсь потери времени, боюсь, что события обгонят меня. Ах, как я кляну свою инвалидность и потерю нескольких лет после освобождения! Но делать нечего, надо сильнее вонзать шпоры в собственные бока и яростнее рваться вперёд.

Иногда мелькает здоровая мысль: «А уж не родственник ли я Иосифу Виссарионовичу по паранойе? У меня та же болезнь, но в иной форме! Вспомни-ка прабабушку, которая умерла связанной чудаковатым дедом, и мать, которая всегда была необычной, странной и привлекательной, не похожей на всех? Я же — врач и должен сам понимать, что я — параноид, психопат-маньяк в состоянии постоянного душевного возбуждения, напряжения и эйфории!» Но сейчас же другая, ещё более здоровая мысль гонит меня: «А кому какое дело до моего психического состояния? Я занят нужным делом, мои записки нужны, так о чём же заботиться?! Меня скоро не будет, а они останутся, и в этом, только в этом и всё дело!»

Поэтому положительные отзывы дают мне силы. Я не один, я чувствую рядом локоть друзей. Значит — мой труд полезен, а сознание этого делает его радостным! Это не патологическая эйфория, это великая радость и счастье творчества, это — Шёлковая нить!

Мои записки — черновой материал для будущих социологов, политиков, историков. Эти люди живут рядом. Они ждут. Значит, ни одного дня отдыха, пока работа не закончена!

Вперёд!

Своё дело я сделаю, а остальное поручаю судьбе: книги, как и их авторы, имеют свою историю, и я, верящий в своё счастливое избрание, твёрдо убеждён в счастливом окончании чемоданного заключения своих рукописей!

Глава 7. Беседа за круглым столом

Наша комнатка похожа на корабельную каюту: справа и слева стоит крупная мебель — диван и сервант с одной стороны, платяной шкаф и шкаф с холодильником — с другой. Между ними втиснуты этажерки, а где осталось место, на стене подвешены книжные полки. Между отдельными предметами едва можно просунуть палец. Место перед окном занимают стол и четыре стула. Свободного пространства так мало, что от двери к столу надо идти гуськом, а места на стульях занимать по очереди. Поэтому мы не можем принимать больше двух гостей сразу.

Стол у нас четырёхугольный. Но когда приходят Степан Ипполитович Медведев, Борис Владимирович Майстрах и Семён Иосифович Шавцов и затевают за чаем серьёзный и долгий разговор на какую-нибудь общественную тему, то мы называем его модным сейчас термином — беседой за круглым столом.

Медведев отсидел в Норильске полтора десятка лет и вышел таким же, каким был, — бодрым, приземистым крепышом, горячим и искренним человеком. Майстрах после Суслово побывал во многих местах заключения и ссылки, в том числе и в Норильске, и тоже остался таким, каким был, — долговязым и тощим, проницательным и информированным.

Степан восстановлен в партии, но он теперь не заместитель министра путей сообщения, а всего только скромный заместитель директора небольшого завода. Майстрах — не генерал, а полковник в отставке, работает в комиссии по истории советских вооружённых сил, беспартийный. Семён вообще не был репрессирован, он даже когда-то работал в Секретариате Берии. Теперь это такой же убеждённый коммунист, каким он всегда был. По своему официальному положению — неосталинист, осторожный, в меру поддакивающий, но очень разумный и мыслящий. В институте дважды избирался секретарём партийной организации, однако остаться в стороне от внутренних сомнений и поисков не смог: «Голова мешает спокойно жить!» Так и доискался этот пучеглазый, дородный «Зеркальный Карп» до бесед за круглым столом. Особого рвения не проявлял, больше слушал, пыхтел и пил чай (в вечер до 20 стаканов), а если вставлял своё замечание — то всегда умное, дельное и интересное.

Была у собеседников одна беда — все яростно курили. А Анечка терпеть не может дыма. В вечера бесед она уходила к Лине, освобождая тем самым третье место за столом. Мы сервировали стол кое-как, подчёркивая тем самым, что собралась мужская компания. Час расставания был всегда один — ровно в десять. Когда все уходили, я поспешно раскрывал окно и дверь и убирал и проветривал комнату. Через полчаса являлась Анечка, нюхала воздух, искала пепел на скатерти и недовольно ложилась спать — она не любила непорядка.

Сели. Разлили чай. Все взяли по ломтику сухого печенья. Пауза.

— Прекрасная нынче погода, — начинает Стёпа.

— М-м-м-да. Холодновато немного, — поддерживает Борис.

— Не ходите вокруг да около и не теряйте времени, — улыбается Семён. — С чего бы ни начали, всё равно кончите одним и тем же — почёсыванием ушибленного места. Переходите к любимой и неисчерпаемой теме: Сталин и его время.

Гости довольно улыбаются.

— Неисчерпаемой — да, но не любимой. К тому же мы расширили её, включив и наследника Сталина, — сказал я. — Давайте повторим термины, чтобы не путаться и совершенно точно понимать друг друга. Человек, в эпоху террора отвечающий за государство и партию, — Сталин; он жив и по сей день, его дух властвует в грандиозном Мавзолее, имя которому — СССР. Психопат, пробившийся в деспоты, — Джугашвили, его тело вынесли из Мавзолея и похоронили у Кремлевской стены. Борьба за власть путём истребления миллионов советских людей — сталинщина, и люди, помогавшие Сталину в терроре, — сталинщики. Это трагическая полоса нашей истории. Выстроенная Сталиным на обломках ленинизма система чиновничьего бюрократического социализма и образ мышления чиновников, строящих сегодня государственный чиновничий социализм, называются сталинизмом. Неосталинисты — это обыкновенные советские люди, воспитанники чиновничьей системы.