Атлантический дневник (сборник) - Алексей Цветков

Размеры Вселенной сегодня оцениваются в 40 миллиардов световых лет, а ее возраст – в 15 миллиардов лет. От предположения, что именно мы составляем все мыслящее население этой громадины, захватывает дух.

Тем не менее более подробный взгляд на вещи несколько отрезвляет. Размеры Вселенной, возникшей в результате так называемого «большого взрыва» и постоянно расширяющейся, прямо зависят от ее возраста. Что же касается возраста, то, каким бы гигантским он ни казался, судя по всему, 15 миллиардов лет – это минимальное время, необходимое для возникновения жизни, время создания и накопления в недрах звезд необходимых тяжелых элементов, их последующего выброса в космос, а затем возникновения из этой пыли нового поколения звезд, подобных нашему Солнцу. Иными словами, все это неисчислимое время и пространство представляет собой необходимое условие возникновения жизни хотя бы на единственной планете.

Но если все-таки на единственной, то революцию Коперника можно считать потерпевшей поражение, и не от религии, а именно от самой науки. В книге астрофизиков Джона Бэрроу и Фрэнка Типлера «Антропический космологический принцип», на сегодняшний день уже классической, сформулирован принцип нашей центральности во Вселенной. Во-первых, Вселенная такова, как она есть, со всеми ее пространственно-временными параметрами и константами, именно потому, что в ней есть мы и что мы ведем за ней наблюдение. Это положение, которое авторы назвали «слабым антропическим принципом», приемлемо для большинства ученых, хотя многим очень не нравится, поскольку представляет собой «антикоперниковскую» ересь. Его справедливость легко проверить простым умственным экспериментом: если бы хоть один из многих известных сегодня параметров Вселенной имел чуть иное значение, жизнь в ней была бы просто невозможна, в ней не было бы наблюдателей, и ни у кого не возникло бы вопросов. Не исключено, что наша с вами Вселенная – всего лишь одна из многих, но мы с нашими проблемами возможны только в собственной.

Что же касается так называемого «сильного антропического принципа», то он предполагает, что Вселенная, в том виде, в каком она существует сегодня, возникла специально для нашего в ней присутствия. В такой формулировке этот принцип явно выходит за пределы науки и вторгается в область религии. Как гипотеза он ничему не противоречит, но науке с ним делать просто нечего.

Впрочем, даже «слабый» антропический принцип слишком отдает религией на вкус многих. Мы выросли в научной традиции, которая раз и навсегда удалила человека из центра мироздания, и его неожиданное возвращение в этот центр кажется чем-то вроде предательства заветов Коперника, хотя сам Коперник был, конечно же, человеком верующим. Фред Хирен интервьюировал по этому поводу ведущих современных специалистов в области естественных наук:

Многим ученым не нравится направление, которое указывает им «антропический принцип», не просто потому, что он предполагает Бога в качестве легкого ответа, но потому, что он опять оборачивается ересью против Коперниковой догмы. «Мне кажется чем-то вроде гордыни считать, что Бог создал Вселенную исключительно для нас, – сказал космолог Джордж Смут. – Я бы, мне кажется, создал Вселенную, полную жизни».

Физики-теоретики вроде Стивена Хокинга истратили немало энергии на поиски более подобающего объяснения многочисленных антропических «совпадений», видя красную тряпку в каждом нарушении «принципа Коперника». Но должны быть, конечно же, более глубокие причины предпочтения одного принципа другому. Надеясь их узнать, я спросил самого Стивена Хокинга, что ему больше всего не по вкусу в «антропическом принципе»? «Человеческий род слишком незначителен, – сказал он мне. – Мне трудно поверить, что вся Вселенная является необходимым условием для нашего существования».

Может быть, в этом-то все и дело – в фундаментальном отсутствии у него веры в наше значение. Это неверие типично для большинства специалистов по естественным наукам. С чего это мы так важны? Зачем тратить на нас все это пространство?

Фред Хирен – автор книги под названием «Покажите мне Бога», и с этого, может быть, следовало бы начать, хотя это повредило бы известной детективности сюжета. Книга представляет собой сборник интервью с ведущими учеными по поводу их отношения к религии, и рассмотренная статья вполне уместна в религиозном журнале, хотя она нигде прямо не наталкивает нас на мысль о неизбежности и необходимости религии – скорее косвенно.

Идея религии, а точнее – абсолютного разума, лежащего у истоков Вселенной и спроектировавшего ее до мельчайших подробностей ради возникновения в ней разумной жизни, вызывает у большинства ученых неприязнь. Наука предпочитает иметь дело с гипотезами, поддающимися проверке и опровержению, а гипотеза Бога таковой не является. С точки зрения ученого, она заводит нас в порочный круг: если Бог создал Вселенную, то кто создал самого Бога? А если Бог существовал вечно, то почему не предположить, что сама Вселенная существует вечно, от одного «большого взрыва» к другому, или параллельно с другими, или одна внутри другой, как пузыри?

Именно поэтому многие ученые сторонятся гипотез, наводящих на мысль о религии, даже при их научной безупречности. Один из ведущих астрофизиков современности, недавно почивший Фред Хойл, всю жизнь не любил теорию «большого взрыва» из-за содержащегося в ней намека на библейское сотворение мира, хотя сам термин «большой взрыв» придумал именно он. Хойл предпочитал собственную теорию «устойчивого состояния» вечной Вселенной, у которой сегодня практически не осталось приверженцев.

По словам Хирена, автор рецензии на книгу «Редкая Земля» в газете Chicago Tribune завершил ее призывом тем сильнее заботиться друг о друге и о планете, что мы, судя по всему, уникальны во Вселенной, а то и единственны. Но подобная мораль никак не выводима из научной книги. Человеку, который вдруг в силу каких-то фантастических обстоятельств окажется один в совершенно обезлюдевшем универмаге, вряд ли придет в голову неусыпно о нем заботиться в силу его уникальности и неповторимости. Скорее всего, он пустится во все тяжкие.

Авторы наподобие Фреда Хирена в конечном счете пытаются хитростью заманить нас на другой берег, куда из науки по определению нет моста. Молчание Вселенной и молчание Бога – это все-таки разные вещи: молчат они, может быть, и одинаково, но для совершенно разных аудиторий.

ДРУГАЯ СТРАНА

«У нас… в русской земле, нет дураков; это известно; тем-то мы и отличаемся от прочих немецких земель».

Это изречение – миниатюрный и почти исчерпывающий трактат о национальном характере. Богатство вложенных в него смыслов настолько велико, что включает даже буквальный, хотя иронические, конечно, преобладают. Эта фраза была произнесена, вернее, написана почти сто сорок лет назад. Ее автор – Федор Михайлович Достоевский, вернее, один из его самых знаменитых персонажей, безымянный «человек из подполья», но это не меняет сути дела, потому что у Достоевского дистанция между автором и персонажем, любым персонажем, минимальна.

Сегодня написать такую фразу практически невозможно – даже если бы нашелся человек, которому она пришла бы в голову, на бумаге и, что главное, в читательском восприятии, она была бы лишена всей своей спектральности и многомерности, она вышла бы плоской, будь то со знаком плюс или со знаком минус. Изменился контекст, причем изменился совершенно радикально, и именно об этом я хотел бы сегодня поговорить.

Впрочем, для разговора есть другой, более формальный повод. В Соединенных Штатах вышел в свет пятый, заключительный том монументальной биографии Достоевского. Автор этого труда, профессор Стэнфордского университета Джозеф Фрэнк, посвятил своему проекту практически всю жизнь (первый том вышел в 1976 году), и результатом стал, может быть, лучший памятник, который когда-либо был или будет воздвигнут великому писателю. Первый вопрос, который приходит на ум: почему не у него на родине?

На этот вопрос есть целая обойма ответов, и я приведу только два – на мой взгляд, главных. Во-первых, подходя с чисто формальной стороны, такое огромное предприятие требует уймы времени и денег, его не поднять жертвой уединенного досуга, в скромном кабинете над стопкой бумаги. Богатый Стэнфорд, конечно же, предоставляет ученому несравненно большие возможности, чем любой российский университет, особенно в нынешние нищие времена.

Во-вторых – и это, как мне кажется, гораздо более точное объяснение, – серьезная научная биография требует бесконечной бережности по отношению к факту, а в России на протяжении десятилетий внушали презрение к факту, и это презрение привилось. Сегодня многие предпочитают фактам собственные мысли или то, что им кажется мыслями, – а у кого же в России нет глубоких соображений по поводу Достоевского? В результате жанр биографии захирел, он пережил долгую ссылку в бульварную серию «Жизнь замечательных людей», в беллетристику, и подхватил там чахотку. Иными словами, у Достоевского просто не было иного выхода, кроме как искать себе биографа в Америке.