Любовь в награду - Джулия Лонг

– Это… – Она с трудом сглотнула. – Какая-то сказка на ночь. Совсем не в духе Эзопа.

– А потом я бы хотел сделать еще и вот это… – прошептал Филипп ей прямо в ухо. Его язык толкнулся в ухо, обвел его контуры – медленно, ловко, умело и так греховно, что Элайза тихонько застонала. Тогда он слегка сжал ее соски и с усилием провел по ним большими пальцами. – Они станут твердыми, как маленькие камушки, а твое лоно увлажнится. Для меня. Оно ведь уже увлажнилось, да, Элайза? – шепотом спросил он.

– Ах! – Из груди Элайзы вырвался красноречивый возглас.

Это и было ответом, которого ждал Ла Вей.

Либо она – распутница, либо он – грозный соблазнитель, куда более опытный, чем она могла предположить. Хотя, возможно, и то, и другое. Ла Вей знает, чего хочет и как это получить, а она, судя по всему, далеко не самая недоступная особа, которую он когда-либо хотел.

Останавливаться теперь уже слишком поздно, каждая унция крови в ее теле, похоже, устремилась к лону. Элайза вся пылала, изнывая под его ласками.

Ла Вей с шокирующей готовностью расстегнул панталоны и, подцепив рукой ее бедро, прижался к ней. Элайза ошеломленно вскрикнула. Его горячая твердая плоть вжималась в нее и была для нее мучительно желанной.

– И еще я думаю о том… – продолжал Филипп, хотя его дыхание становилось все более прерывистым, – каково это – войти в тебя? – Его бедра толкнулись вперед, а плоть ласково скользнула по ее влажному лону. Пытка для него… пытка для нее… Из груди Элайзы вырвался низкий животный стон – стон удовольствия и мольбы. – Как чудесно это может быть! Но сейчас мы просто помучаем друг друга, потому что когда ты меня захочешь, ты сама придешь ко мне.

– Я не приду, – прошептала Элайза.

Его естество вновь скользнуло вдоль ее лона. Элайза припала к нему, ее колени дрожали, все ее тело напряглось от страсти.

– Придешь, – шепотом пообещал Филипп.

Его плоть опять пробежала по ее влажным волоскам.

Филипп что-то хрипло зашептал, касаясь губами ее губ, – это были несвязные, непристойные, благодарные и очень французские клятвы.

– Как хорошо, ma cherie… – Это больше напоминало не голос, а сухой скрежет.

– Филипп, я… пожалуйста… сейчас!

Элайза была уже на краю блаженной пропасти. Вцепившись руками в его плечи, она двинулась навстречу ему, но он со свистом втянул в себя воздух. И сжал ее так крепко, что она не могла шевельнуться.

Ла Вей держал все под контролем. Элайза всхлипнула. Их быстрое, прерывистое и горячее дыхание смешалось. Голова Элайзы откинулась назад, и он опалил ее шею обжигающим поцелуем. Лицо Филиппа покрылось потом. Ему безумно хотелось овладеть ею по-настоящему, дать волю своему желанию. Необходимость сдерживать себя вполне могла убить его.

– Пожалуйста!.. – взмолилась Элайза.

Он снова шевельнулся – быстро, раз, другой, – и тут из груди Элайзы вырвался ликующий крик, она содрогнулась в блаженных конвульсиях.

В это мгновение он чуть отодвинулся от нее. Элайза услышала его гортанный стон, и он излил свое семя ей на бедро. Сильная дрожь пробежала по его телу.

Ла Вей дал себе минуту отдышаться, его голова склонилась к ее горлу. Его грудная клетка под ее руками вздымалась, как кузнечные мехи.

Элайза поцеловала его в висок.

Но ни один из них не испытывал ни нежности, ни благодарности. Это была всего лишь яростная интерлюдия. Долго сдерживаемое желание было наконец быстро и изящно удовлетворено.

– И еще я думаю, – проговорил Филипп прерывающимся голосом, – что, когда ты придешь ко мне, я покажу тебе, что такое настоящее наслаждение. Ты и думать забудешь, как произносится имя Шеймуса Даггана.

Произнося эти слова, Филипп осторожно вытер бедро Элайзы носовым платком. А затем он опустил ее ногу и расправил платье. После этого он с таким безразличным видом застегнул панталоны, что Элайза невольно спросила себя, сколько раз ему доводилось делать это, потому что все его движения были машинальными.

Однако она знала, что отличается от всех тех женщин, что были у него прежде.

– Это несправедливо… – Еще не договорив, Элайза поняла, что раздраженные, напряженные и не особенно полезные слова не нужны.

Он бережно приподнял ее подбородок.

– Думаю, ты права, – тихо сказал Ла Вей. – Однако, как говорится, tout est juste dans l’amour et la guerre, ma cherie [14]. Мы не искали желания обладать друг другом, но мы сделали это. И ты должна всего лишь найти способ оправдать себя.

Элайза не могла понять, как можно одновременно любить и ненавидеть одного и того же человека.

Ла Вей поцеловал ее – нежно, легко, в губы, – и ушел. Она видела, как он удаляется по коридору к своему кабинету.

Через пятнадцать минут по дому эхом разнесся звук разлетевшейся на тысячу осколков вазы…

Смущенный Ла Вей стоял, тяжело дыша, и думал о том, что его жизнь, кажется, вновь закрывается со всех сторон стеной, хотя на одно сияющее мгновение ему показалось, что сквозь эту плотную стену прорвался луч солнца.

Она права. Как всегда.

Впрочем, он тоже знал это.

Справедливо это или нет – уже не важно.

Он не имел права делать это с ней. Воспользовался ее страстью, чувственностью, любовью к нему, чтобы получить то, что он хочет. Желание слово когтями впилось в его тело, и когда он пытался избавиться от него, хватка этих когтей становилась только крепче.

Он больше не попросит ее торговать страстью, она не должна испытывать еще больший стыд. Он не станет еще одним мужчиной, который использовал ее и ушел. Не станет он просить ее поселиться где-нибудь на окраине его жизни, в тени, чтобы он мог развлекаться с ней, когда у него выдастся свободная минута. Эта женщина принадлежит свету. Она заслуживает того, чтобы быть любимой и почитаемой до конца своих дней.

Какая же горькая ирония заключается в том, что у этого непутевого ирландского скрипача, по сути, на нее больше прав, чем у него!

Ла Вей коротко и горько усмехнулся – благородное происхождение и капризы судьбы стали для него тяжким бременем, и потому он не в состоянии предложить Элайзе ничего, кроме удовольствия и окраины собственной жизни, и ей это известно.

Однако если он захочет, то сможет обеспечить ее безопасность, причем навсегда. Он избавит ее от неопределенности – ей никогда не придется тревожиться.

Ла Вей взялся за дело.

Положив перед собой лист бумаги, он окунул перо в чернила. Его рука была готова выполнять все движения, необходимые для письма.

Принц замер, когда новая правда – суровая и окончательная – всплыла у него в голове: он все еще был не в состоянии представить себе, что сможет при необходимости взяться за эфес шпаги или сжать руки в кулаки, чтобы наброситься на врагов. Понадобятся еще недели, прежде чем он полностью оправится от ранений, и это потребует от него большого терпения.